Заложники любви - Эльмира Нетесова

  —   Я тут ни при чем, зачем меня спрашивать? Ты бы сама подумала, что натворила!

  —   А что сделала? Ушла и все! Оторвалась от предков!

   —  Рая, ты со своей шпаной советуешься, а в кодле все чужие! Здесь же свои, родные люди! Неужели их не жаль?

   —  Бросьте мозги делать! Надоели со своими моралями! Устала от всех, потому и слиняла!

   —  С чего устала? Ты жила, как у Бога за пазухой! Другие мучаются, с малолетства в холоде и голоде, а из дома не бегут. Помогают родителям.

  —   Чего ко мне пристал? Ну, чего надо от меня? Своих воспитывай, а от меня отвали! Да, я плохая, грубая, глупая, никчемная, потому живу, как хочу! Нечего прикипаться! Свою голову имею на плечах, свои мозги! Отвали от меня! — сорвалась на крик.

  —   Чего орешь? Я с тобой говорю спокойно, имей и ты выдержку! Ответь на вопрос, почему ушла из дома? Или в компании любимый появился? — глянул на девчонку пристально.

   —  Да никакого хахаля! Все одинаковы, никто не лучше! Все клевые и крутые!

   —  Ты не устала от них?

  —   С чего взял? Мне даже кайфово!

  —   Рая, ну, а если по честному, зачем тебе эта свора, если в ней нет любимого? Что держит там?

  —   Мы все одинаковы. У каждого своя беда. Она

и собрала нас.   

   —  Беда, говоришь? Откуда она у тебя? — удивился  Лукич.

  —   А как думаешь, просто так слиняла?

  —   И это за то, что отец ремнем отстегал?  

  —   Придурок! Он доказал, что всегда жил отморозком и бараном, что я вовсе не нужна им! Никому!

Я кругом одна! Только на словах любили и говорили, что живут ради меня, стараются, чтоб в будущем  не нуждалась. А как до него дожить, о том никто не думал!

   —  Ты не психуй, успокойся,— достал из стола пепельницу, пачку сигарет, предложил Раисе. Та закурила.

   —  Вы говорите, другие плохо канают, голодают, прикида у них нет. Зато их любят. Они нужны в семье!

   —  Тебя тоже любят дома! И очень ждут!

   —  Да этот звон и я слышала! Но это просто базар. Чужая я им, лишняя и ненужная!

   —  С чего взяла? — изумился Титов.

   —  Они все годы доказывали и убедили. Пока была мелкой, не понимала многое. А стала подрастать, и до меня дошло,— курила нервно, быстро:

   —  Ну, как? Приходят дети из сада, рассказывают дома, чем занимались, чему научились. Их слушают, с ними занимаются. А мне даже рассказать было некому, никто не слушал. Все были заняты. Кормила, прогуливала и купала нянька. Чужая тетка растила, своим было некогда, они работали. Я, как компьютерный сбой в программе, случайно появилась в их жизни. Меня никто не хотел и не ожидал. Я всегда им мешала! Никуда с собой не брали. Везде была только с нянькой. В зоопарке и в цирке, в парке и в кукольном театре, на аттракционах и в магазинах, всюду с нею. Росла, будто у меня не имелось родителей. Проще всего отогнать от себя ребенка, а потом удивляться, почему он смылся из дома? А его хуже собаки держали. С тою чаще разговаривали, ей внимание уделяли, хвалили, выгуливали. Я в их жизни занимала последнее место всегда. И чем старше, тем больнее становилось. Ну, да зачем я тут звеню, кому это надо? — отмахнулась равнодушно, добавив:

  —   Когда в школу пошла, никто даже не спросил, как у меня там сложилось, что получается, а что не дается. Другим с уроками помогали. А у меня в дневнике нянька расписывалась за родителей. Она и на собрания возникала. Отец давно ли узнал, что я в шестом классе! Так и думал, что все еще в первом. Вот так нужна родителям! Они, если их спросить, не всегда помнят мое имя.

  —   Послушай, Рая, конечно, равнодушие обижает. Но дело, поверь, вовсе не в том. Я твоих родителей с молодости знаю. Красивая, хорошая пара была, но! и их жизнь согнула в бараний рог. Сколько пережито, ни § счесть! — вздохнул Лукич.     

—     Да что они пережили? — рассмеялась девчонка.

   —  То на Ямайку, то на Канары или в Испанию едут на отдых. Меня с собой не берут!   

  —   Почему?

  —   Мороки много!

  —   Ты же большая!

  —   Да, памперсы уже не нужны!

  —   Так в чем дело?

   —  Говорят, что вести себя не умею прилично, позорю их, ставлю в неловкое положение своими выходками.

   —  И это правда? — спросил Лукич.

   —  Да всего один раз меня с собой взяли в Египет. Ну, таскали по всяким пирамидам. Это года четыре назад. Посадили на верблюда верхом, мне жарко стало, хотелось пить, я устала и заснула прямо возле горба. И упала, не удержавшись. Так бы и не заметили. Хорошо, что у меня мобильник свой имелся. Ну, привязали к горбу, а погонщик указывает на меня пальцем и что-то ч лопочет. Мне обидно стало. Ну, послала его по-нашему. А он понял все! Во, блин! Дикарь, а наш мат без перевода усек! Как развонялся, такой базар устроил! Велел мне с верблюда слезть, не захотел меня видеть на своем = уроде. Пришлось с отцом поменяться. На меня все погонщики косились. А в чем я виновата? Зато отец поклялся никуда больше с собой не брать. Да что там Египет, поехали мы с ним выбирать подарок матери к дню рождения, свою машину оставили на профилактике, сами в троллейбус влезли. И надо ж было тому деду, он своим костылем мне на ногу надавил. А внизу в костыле железный зуб. Он мне не только кроссовку проткнул, а и ногу проколол до крови. Ну, тут я подняла кипеж! Всю его родню до седьмого колена вспомнила. Самого тоже вниманием не обошла! Он такой фени сроду не слыхал! Базарил пердун, что мужикам до меня слабо! Ну, старый пес! А если б ему проткнули ногу, он что, целоваться полез бы? Тоже деловой, сопли распустил от обиды на оскорбления! Да ему по соплям бы вмазать! Чтоб видел, куда прет! А толпа за него вступилась. Я на ногу ступить не могу, но нас с отцом из троллейбуса выкинули! Но за что? Того козла повезли, а меня с больной ногой ссадили. Отец, конечно, сразу такси поймал и прямиком в поликлинику. Всю дорогу брюзжал. Ему перед толпой, перед чужими стыдно, а на меня плевать! С того времени даже в машину с собой не берет, воспользовался поводом,— хмыкнула Раиса.

   —  Но ведь в поликлинику повез, даже не домой. Чтоб тебе помогли! Чего ж базаришь пустое! — не выдержал Егор Лукич.

   —  Тогда, доброе слово было дороже!

   —  Рай, тот мужик был старым. А ты его отчихвостила. Конечно, со зла, от боли. Но каждый, кто рядом, примерил ситуацию на себя. Старик, конечно, извинился?

   —  Не успел! Я его от панамки до галош, мигом отделала! Так этому скелету место уступили. Ему, а не мне!—злилась девчонка.

   —  С твоей грубостью не смирились. Матерщины не простили. Разве легче стало оттого? Ведь могла смолчать! И тогда тебя к поликлинике подвезли бы, помогли б дойти!

   —  Хрен там! Меня тоже облаяли! Знаешь, как обидно было. Вроде не старик, а я виновата! — не соглашалась Райка.

   —  На меня все покатили бочку. Отец наехал! А я две недели ходить не могла. Мать и та мозги грузила. Им перед горожанами стало стыдно, на меня наплевать.

   —  Когда это было? — спросил Титов.

   —  Года два назад.

   —  И ты до сих пор злишься на своих?

  —   Обидно, что они чужих поддержали, а меня не поняли, изобразили виноватой. Но в чем? Где ж эта их любовь родительская? Куда она делась? Почему я е, не чувствую? — угнула голову.

   —  Каждый судит со своей колокольни, зачастую ошибаемся. Но срываться на старика не стоило. Он не нарочно ногу твою проколол. Видно, зрение сдало, все ж сделай скидку на возраст...

   —  Еще я должна его понимать? Круто! А кто меня поймет? Свои родители как чужие ко мне. Другим уроки помогают делать, а мне кто подскажет? С алгеброй зашивалась, с английским полная непруха. Целый год мучилась, пока не сказала, что брошу школу. Привели репетиторов. А сами где? Не спросили, как пошло у меня с ними, улучшилось или нет. Но репетитору каков дело до знаний? Он пришел, порешал уравнения, я списала в тетрадку, даже не объяснив ни черта. Короче, знаний не прибавилось, сплошная показуха. Родителям все до заду. Им плевать, как я учусь. Одно и то же молотят, что мое будущее они устроят сами. Им на мои знания блевать! И не только это! Ничто не чешет и не колышет. Я уже не мелкая, чтобы ничего не замечать,— вздохнула Райка.

   —  У всех теперь со временем туговато. Ни на кого его не хватает. Ни на детей, ни на себя, ни на родных, все мечемся, ровно загнанные. А финал один. Раньше по десять детей рожали, на каждого хватало тепла. Может ели паскудней, зато вниманием никого не обделяли. Не было телевизоров, видиков и машин, а жили веселее и чище, люди были добрее, сердечнее,— посетовал Лукич вслух, и продолжил на раздумье:

   —  Родителей не бросали, не убегали из дома.

   —  Те дети радостью были. А нас наказанием считают. Мы, как те дички в чужом саду, помеха под ногами. Думаете, не понимаем или не видим, что живем лишними, не нужными никому, все примечаем. От того и у самих нет тепла. Откуда ему взяться?

   —  Рая! А ты хоть знаешь, почему одна растешь?