Мадемуазель де Мопен - Теофиль Готье

В моей хрупкой груди уживаются вместе усеянные фиалками грезы юной невинной девушки и безумный пыл хмельных куртизанок; мои вожделения рыщут, подобно львам, точат когти во тьме и ищут, кого бы пожрать; мои мысли мечутся беспокойно, как козы, балансируя на краю самых опасных горных хребтов; ненависть моя, вся напитанная отравой, свивает неразрывными узлами свои чешуйчатые кольца и волочится далеко позади меня по рытвинам и колеям.

Душа моя — причудливая страна, на первый взгляд цветущая и роскошная, но более насыщенная гнилостными и смертоносными испарениями, чем Батавия: малейший солнечный лучик, упав на ее ил, вызывает к жизни гадов и плодит москитов; толстые желтые тюльпаны, нагассарисы и цветы ангсоки торжественно прикрывают отвратительную падаль. Влюбленная роза распахивает алые губы, являя в усмешке свои зубки-росинки галантным соловьям, которые читают ей мадригалы и сонеты; ничего нет прелестнее; но можно держать пари на сто к одному, что в траве, под кустом, проползает, припадая на все лапы, раздутая от водянки жаба и серебрит свой путь слюной.

Вот источник, он светлее и прозрачнее бриллианта самой чистой воды, но лучше бы вам было зачерпнуть застоявшейся жижи из болота, в котором плавают гнилые камыши и дохлые собаки, чем окунуть ваш кубок в эту струю. На ее дне прячется змея и с чудовищной быстротой вращается на собственном хвосте, изрыгая яд.

Вы посеяли хлеб — вырастают асфодели, белена, плевелы и бледная цикута, ветви которой покрыты ярью-медянкой. Вы сами посадили в землю корешок и с изумлением видите, как на этом месте вылезают изогнутые мохнатые ножки черной мандрагоры. Оставьте там на время какое-нибудь воспоминание и вернитесь к нему немного погодя — вы обнаружите слой зеленой плесени, а под ним кишение мокриц и омерзительных насекомых, словно это камень, забытый на сыром земляном полу в погребе.

Не пытайтесь пробраться сквозь сумрачные леса моей души; они непроходимее девственных лесов Америки и яванских джунглей; от дерева к дереву тянутся лианы, крепкие, как канаты; острая, как наконечники копий, поросль щетинится и преграждает все пути; даже трава покрыта жгучими ворсинками, как крапива. Под лиственными сводами висят, цепляясь когтями, гигантские летучие мыши из породы вампиров; жуки невиданной толщины поводят своими грозными рогами и рассекают воздух обеими парами крыльев; чудовищные, фантастические животные, подобные тем, что кишат в кошмарах, с трудом пробираются сквозь заросли, ломая тростники. Стада слонов, что давят мух в складках своей иссохшей кожи или чешут себе бока о камни и деревья, носороги, покрытые шишковатыми панцирями, гиппопотамы с одутловатыми, обросшими колючей щетиной мордами ломятся вперед, меся грязь и круша лесные заросли своими толстыми ножищами.

На прогалинах, куда сквозь влажную сырость золотым клином врывается солнце, как только вы набредете на место, где вам захочется присесть, там непременно обнаружится семейство тигров, которые небрежно разлеглись, втягивая ноздрями воздух, щуря глаза цвета морской волны и вылизывая бархатный мех кроваво-красными шершавыми языками; на худой конец там окажется клубок полусонных удавов, переваривающих последнего проглоченного быка.

Опасайтесь всего — травы, плодов, воды, воздуха, тени, солнца — все несет смерть.

Заткните уши, чтобы не слышать стрекотания попугайчиков с золотыми клювами и изумрудными шейками, которые слетают с деревьев и садятся вам на пальцы, трепеща крылышками; эти попугайчики с изумрудными шейками рано или поздно попросту выклюют вам глаза своими очаровательными золотыми клювиками в тот самый миг, когда вы нагнете голову, чтобы их поцеловать. Вот так-то!

Мир не желает меня знать; он отторгает меня, словно выходца из могилы; я и бледен почти как мертвец: кровь моя отказывается верить, что я жив, и не хочет окрашивать мою кожу; она еле-еле тащится по моим венам, словно зацветшая вода по нечищенным каналам. Мое сердце не бьется даже в тех случаях, когда забилось бы сердце у кого угодно. Горести мои и радости — иные, чем у мне подобных. Я страстно возжелал того, что никому не желанно; я пренебрег тем, чего самозабвенно хотят другие. Я любил женщин, когда они меня не любили, и внушал к себе любовь, когда хотел внушить ненависть; и всегда выходило то слишком рано, то слишком поздно, то больше, то меньше, то в ту сторону, то в другую, и вечно не то, что нужно; я или не поспеваю, или оказываюсь чересчур далеко. Я не то вышвырнул свою жизнь в окошко, не то чрезмерно сосредоточил ее на чем-то одном и от беспокойной, суетливой деятельности дошел до угрюмой спячки человека, опьяненного наркотиком, или отшельника на столпе.

Все, что я делаю, всегда похоже на грезу; мои поступки выглядят так, словно вызваны скорее сомнамбулизмом, чем свободной волей; я смутно чувствую, что внутри меня, на большой глубине, есть нечто, понуждающее меня действовать помимо моих желаний и всегда вопреки общим законам; простая и естественная сторона вещей неизменно открывается мне в последнюю очередь, а эксцентрическое и причудливое я схватываю прежде всего; стоит линии чуть-чуть отклониться от прямой, а я уже мигом превращу ее в спираль, извилистую, как змея; если контуры не очерчены с безусловной точностью, они мутнеют и расплываются. В лицах появляется что-то сверхъестественное, а во взглядах зловещее.

И словно инстинктивно борясь с этим, я всегда отчаянно цеплялся за материю, за внешние очертания вещей, и среди искусств огромное место отводил пластическим. Я превосходно понимаю статую, а человека не понимаю; там, где начинается жизнь, я замираю и в испуге пячусь назад, словно увидал голову Медузы. Феномен жизни наполняет меня удивлением, от которого я не в силах оправиться. Из меня, несомненно, получился бы образцовый покойник, потому что как живой человек я никуда не гожусь, и смысл моего существования полностью от меня ускользает. Звук собственного голоса вызывает у меня неописуемое удивление, и подчас меня обуревает соблазн принять этот голос за чей-то чужой. Когда я хочу вытянуть руку, и она мне повинуется, это кажется мне сущим чудом, и я впадаю в глубочайшее изумление.

Зато, Сильвио, я превосходно понимаю непостижимое; самые необычайные сведения представляются мне вполне естественными, и я усваиваю их с удивительной легкостью. Я без труда слежу за развитием самого причудливого и самого неистового кошмара. Вот почему мне больше всех прочих нравятся пьесы в том роде, о каком я тебе сейчас толковал.

Мы с Теодором и Розеттой пускаемся в великие споры об этих материях; Розетте не слишком по вкусу моя система, она стоит за то, что есть на самом деле, Теодор отводит поэту больше пространства и допускает условность наряду с правдоподобием. Я настаиваю на том, что автору следует предоставить полную свободу действий и что фантазия должна быть самодержавной владычицей.

Многие из нашей компании исходили главным образом из того, что подобные пьесы вообще не удовлетворяют условиям сцены и сыграть их нельзя; я отвечал им, что, как почти всякое утверждение, в каком-то смысле и это верно, а в каком-то — нет, и что соображения по поводу возможного и невозможного на подмостках, по-моему, не слишком-то справедливы и внушены скорее предрассудками, чем разумными доводами; между прочим, я сказал, что пьеса «Как вам это понравится» наверняка вполне пригодна для постановки, особенно ежели в ней будут участвовать люди светские, не имеющие привычки к другим ролям.

В результате кто-то предложил ее поставить. Сезон продолжается, а мы уже истощили весь запас увеселений; мы устали от охоты, прогулок верхом и в лодках; как ни переменчива удача, сопутствующая бостону, все же переменчивость эта не столь увлекательна, чтобы занять нас на целый вечер, и предложение было принято при всеобщем энтузиазме.

Один молодой человек, умеющий писать красками, вызвался сделать декорации; теперь он с огромным рвением трудится над ними, и через несколько дней они будут готовы. Сцену возвели в оранжерее, это самая большая зала в замке, и я полагаю, что дело сладится. У меня роль Орландо; Розалинду должна была играть Розетта, это было бы совершенно справедливо: она имела право на эту роль и как моя любовница, и как хозяйка дома; но она не пожелала переодеваться мужчиной, повинуясь какому-то неожиданному для нее капризу, ибо ханжество явно не входит в число ее недостатков. Я подумал бы, что у нее некрасивые ноги, не будь я уверен в обратном. До сих пор ни одна дама в нашем обществе не пожелала оказаться менее щепетильной, чем Розетта, И это едва не заставило нас отказаться от пьесы, но Теодор, который сперва выбрал роль меланхолика Жака, вызвался заменить Розетту, благо Розалинда почти все время, кроме первого акта, выступает в облике юноши и с помощью грима, корсета и женского платья он вполне сможет преобразиться в девушку, поскольку борода у него еще не растет, а талия очень тонкая.