Солдатский дневник - Владимир Стеженский

«Виллис» умчался, а я двинулся на своих двоих, ориентируясь по карте. На месте нового КНП никого, кроме связистов, не оказалось. Лишь поздно вечером мы узнали, что комдив не разобрался с картой и направил машину прямо на немецкие окопы. Был убит ординарец, тяжело ранен начальник разведки, ранен водитель. Генерал по счастливой случайности остался невредим. Я — тоже…

Наконец наши войска завязали бои в пригородах Берлина. Было опубликовано официальное сообщение об этом. «Сообщение очень скромное, без громких приказов и крикливых заголовков, — писал я в дневнике. — Удивительно сдержанными стали мы под конец войны…»

Проблема отношений победителей к побежденным становилась все более острой. «Вчера пришла директива Сталина о более гуманном обращении с немцами, — записал я в дневнике. — Давно пора было это сделать. Ведь, боясь нашего возмездия, фрицы дерутся с отчаяньем обреченных».

На другой день в армейских и фронтовых газетах мы прочли обращение Военного совета фронта с призывом не допускать насильственных действий по отношению к мирному населению, оказывать необходимую помощь раненым немецким солдатам и офицерам.

Надо сказать, что и до указаний свыше наша военно-медицинская служба приходила на помощь раненым и больным немцам. Многие из них до сих пор с благодарностью вспоминают об этом.

17 апреля был опубликован полученный нами от кого-то из перебежчиков приказ Гитлера командованию Восточного фронта. В приказе говорилось: «Еврейско-большевистский враг перешел в массированное наступление, пытается разбить Германию и истребить наш народ». Но «на сей раз большевики разделят судьбу участников азиатских нашествий, они истекут кровью у стен столицы германского рейха». Этим же документом предписывалось немедленно расстреливать каждого, независимо от его чина и должности, кто прикажет отступать. Смертная казнь грозила и за слушание «вражеских радиопередач», хотя официальное немецкое радио уже неделю как не работало.

В эти дни в фашистских тюрьмах поспешно «ликвидировали» участников Сопротивления, «подозрительных» солдат и офицеров вермахта, чиновников и деятелей культуры. Был расстрелян и последний комендант Берлина полковник Штиле «за недостаточную организацию обороны столицы рейха».

Рискуя жизнью, пробирались к нам из Берлина угнанные в Германию русские, украинцы, белорусы, поляки. Тысячи голодных, изможденных, одетых в какое-то рванье. Кто-то из них передал мне фашистскую инструкцию о правилах обращения с насильственно вывезенными сюда «фремдарбайтерами». «Русский неприхотлив, — говорилось в ней, — поэтому его легче прокормить без заметного нарушения нашего продовольственного баланса. Его не следует баловать или приучать к немецкой пище… Посещение ими ресторанов, кинотеатров, театров и других общественных заведений запрещается. Не разрешается также посещение церквей… Права на свободное время восточные работники не имеют…»

А какая была трагическая судьба у наших военнопленных, которых гитлеровские власти бросили под Берлин для устройства дорожных заграждений, противотанковых надолб и траншей! Обессиленные, измученные, похожие на живых мертвецов, многие тысячи их были освобождены нашими войсками. Общение с ними не разрешалось. Их тут же погружали в специальные автофургоны и в сопровождении охранников из «Смерша» отправляли в армейские тылы. Мы не знали тогда, что им предстояло…

В конце апреля наша дивизия освободила небольшой лагерь американских военнопленных. Поразили нас тогда их вполне пристойный вид и обилие продовольственных запасов, которыми они щедро делились с нами. Мы не знали тогда, что Америка и Германия были членами Женевской конвенции 1929 года о гуманном отношении к военнопленным. В нашей открытой печати об этой конвенции вообще не упоминалось. Понятие «военнопленный» у нас подменялось термином «пропавший без вести». Помнится, весной сорок второго года в итоге неудачного нашего наступления под Харьковом мы потеряли более ста тысяч пленными, официально «пропавших без вести».

А Берлин полнился слухами. Немецкие перебежчики рассказывали, что англичане разорвали военный союз с русскими и будут защищать столицу рейха вместе с вермахтом, что Гитлер уже встретился с Черчиллем и тому подобное.

В эти же дни нам стали известны и подлинные факты, как правило, трагические. На подземной станции городской электрички «Анхальтер банхоф» тысячи мирных жителей, спасаясь от бомбежек, втискивались вниз, давя и уродуя друг друга. А команда эсэсовцев взорвала большой универмаг «Карштадт», где погибло несколько сотен немецких женщин и детей. Был взорван туннель под Ландверским каналом, где прятались от обстрелов берлинцы. Более тысячи их погибло, утонув в хлынувшем водном потоке.

Но даже в эти страшные дни берлинцы не теряли присущего им чувства юмора. Вот несколько ходивших тогда по городу анекдотов:

«Когда же кончится эта проклятая война? — Тогда, когда с Восточного фронта до Западного можно будет проехать на метро».

«Если Америка начнет войну с Россией, я буду воевать на стороне русских. — Почему? — Чтобы попасть в плен к американцам».

«Когда кончится война, я сяду утром на велосипед и поеду вокруг Германии. — А что ты будешь делать после обеда?»

И вот наступил самый великий день — Девятое мая.

До поздней ночи в кругу наших разведчиков мы праздновали Победу. Мы пили за тех, кто ждал нас все эти годы и верностью своей помогал нам уцелеть, пили в память наших фронтовых друзей, которые отдали свою жизнь до великого дня Победы, как и наш начальник разведки майор Юдаков. Но, между прочим, никто из нас не поднял стакана в честь «отца всех народов», Верховного главнокомандующего. Никто.

А дня через два я и еще два переводчика из соседних дивизий получили приказ прибыть в Берлин, в распоряжение главного военного коменданта города. В штабе корпуса мы узнали, что комендантом еще до взятия Берлина был назначен генерал-полковник Н. Э. Берзарин, бывший командующий 5-й ударной армией.

Наша троица шла большей частью пешком: мосты почти все были взорваны, автострады разбиты, а местами заминированы. За день с трудом добрались до юго-западной окраины Берлина. Здесь разрушений почти не было. В цветущих садиках стояли светленькие коттеджи в два-три этажа, казавшиеся безлюдными. Переночевав в каком-то бесхозном домике, двинулись дальше.

Картина города становилась все страшнее. «Центра Берлина не существует, — записал я в тот день свои впечатления. — Более жуткие разрушения трудно себе представить…» На уцелевших стенах выведено белой краской: «Убей девять русских!», «Берлин останется немецким!» И множество плакатов — силуэт крадущегося человечка, палец приложен ко рту, надпись «Молчи! Враг подслушивает!» А рядом на только что поставленных щитах — другие плакаты: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается. И. Сталин».