Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– Извините, я без приглашения.

– Ну, вы все же постучали. Уже неплохо. Так что будем считать, что нормы этикета соблюдены.

– Скажите, – без преамбул с места в карьер начал я, – вас ведь зовут Алексей Николаевич? А фамилия ваша Комиссаров?

– Совершенно верно. Присаживайтесь. Чем могу быть полезен? – Доктор не придал моей осведомленности никакого значения. Да и действительно, чему тут, собственно, удивляться? Разве что из налоговой пришли, так это не к нему. Вот лучше бы повысили зарплату медперсоналу, но это опять же тогда не к налоговой… В общем, кто бы ни пришел, все равно получается замкнутый круг. Ну и тогда чему здесь удивляться?

– Благодарю вас, но я лучше постою. В дороге насиделся. Алексей Николаевич, вы можете мне ответить еще на один вопрос? вы знали Остроголова?

Сначала Комиссаров сидел не шелохнувшись и лишь спустя какое-то время медленно поднялся с дивана. Он внимательно посмотрел мне в глаза. Немного помолчал, затем ответил как-то уж очень спокойно и безэмоционально:

– Да, я знал Остроголова. Павел был моим другом. Когда-то. Только он умер. Умер уже больше года назад.

– Мне это известно, – сказал я, а потом добавил: – Умер потому, что сам этого хотел. Потому что не мог больше жить, а Бог сжалился над ним и забрал его к себе. Ему там, наверное, лучше.

– Наверное. Постойте-постойте, а вы случайно?.. – доктор улыбнулся.

– Да, доктор, именно он. Он самый. Грибничок собственной персоной. Чужих рассказов воспроизводитель. Эдакий своего рода сканер.

– Вот как? Что ж, забавно, – ответили мне, садясь обратно на диван.

– Согласен, забавно. Но может быть куда забавнее. Как вы думаете, Алексей Николаевич, нам с вами хватит трехсот семидесяти четырех миллионов долларов… и плюс еще шестисот тысяч, чтобы в этой замечательной стране больше не осталось ни одной несчастной детской судьбы? При этом я отлично понимаю, что даже среди соотечественников отыщется немало иронично настроенной мрази, которая, кривя губами, нам скажет в завуалированной форме что-нибудь о геополитической нецелесообразности на этот период развития страны, но смысл будет таков: к чему такие колоссальные затраты, если достаточно двух газовых камер и пары товарных составов? В общем, естественный отбор. Пусть выживают сильнейшие.

– Даже если не учитывать, – не сразу ответил Комиссаров, – сколько придется «отстегнуть» той же мрази, сидящей в теплых и уютных кабинетах, чтобы хотя бы не мешали, не чинили препятствий… – Комиссаров почему-то снова улыбнулся: – Ну, простите, я скажу вам так: пока не знаю. Нужна программа. Другими словами, надо думать и считать, все до мелочей просчитывать. И потом, одно дело жизнь, а другое – судьба.

– Так что вы решили, Алексей Николаевич?

– Решил? А что тут решать? Тут и решать-то нечего. Если вы не шутите, то на такое дело не грех и жизнь положить. Даже отбросив громкие слова. Я лично в этом вижу смысл.

– Значит, до завтра?

– Почему? Можно встретиться и сегодня вечером. Только где-нибудь после десяти. Хорошо? Раньше не успею физически.

– Идет.

Эпизод девятнадцатый

«Взлеты и падения»

Какой удивительный летний вечер нам подарила природа. Воздух был не просто теплым – воздух был уютным. Он располагал. Едва ощутимый нежный ветерок… Он все же ненавязчиво, да придавал московским улицам необходимую прохладу после дневного зноя, которым мы, москвичи, не особо-то и избалованы. Этот ветерок придавал московским улицам даже не прохладу – свежесть. Комфортную теплую свежесть. Что и говорить, редко в наших широтах выдаются такие вечера. И вполне естественно, что, когда я вышел за территорию семнадцатой больницы, мне категорически не захотелось сразу же ловить попутку. Мне захотелось прогуляться пешком пару кварталов и подышать этим неповторимым московским вечерним воздухом. Казалось бы, ну только что из леса, где кислорода хоть отбавляй, ан нет – очень, понимаешь ли, захотелось подышать свежим столичным углекислым газом. Вероятно, обычный синдром рядового жителя мегаполиса, который, оказавшись в чистой экологической зоне среди леса на пикнике и от этого почувствовав себя плохо, попросил друзей отнести его к выхлопной трубе автомобиля. Да, согласен, это старая средневековая хохма, но тем не менее. В общем, в Москве в тот вечер стояла благодать. Райская была погода, а настроение от встречи с Комиссаровым… Ну, здесь и лишних слов не надо: хотелось жить и действовать, потому что виден был конкретный, определенный смысл твоего, лопух, дальнейшего существования, а это, признайте, друзья, слишком близко к ощущению обычного, многим знакомого человеческого счастья. Да, пусть и неполного, но все-таки близкого.

«Девочка… Ах ты, девочка… Тоже мне, девочка, – мысленно твердил я про себя, а может, и вслух говорил себе это… Неважно. Да в этом ли дело? – Какая ты, к черту, девочка? Ты – порождение дьявола. Ну надо же! Извращение, которое придумать-то нельзя. Как же можно, тварь ты этакая, ребенка сделать орудием для воплощения чудовищных замыслов, испепеляющих, уничтожающих все живое и разумное на своем пути? Сделать бесчувственным проводником своих кощунственных идей? И почему такая гадость? Почему обязательно девочка? А я вот знаю ответ. Потому что девочка-ребенок – воплощение чистоты и непорочности. Да только вот болт тебе ржавый в твой хабальник поганый! Не выйдет, собака ты дикая! – От переизбытка эмоций, в ту пору обуявших меня, я даже, по-моему, резко вскинул одну руку вверх, ударив другой по изгибу локтевого сустава, отчего проходивший мимо весьма неприятной наружности молодой человек резко отпрянул от меня, негодующего, в сторону. – Не выйдет, сволочь! Не получится! Ничего, мы вылечим, научим, воспитаем… Ну… и все остальное. А поэтому – не получится, понял? Понял, козел ты двурогий?.. Вдова тебе в помощь…»

Бодрым шагом, восторженный и с высокими мыслями, я шел по тротуару одной из улиц московского района Солнцево и на всю эту улицу улыбался своей широченной улыбкой, сияющей таким обычным и таким человеческим счастьем. Думаю, нетрудно догадаться, что, невзирая на выплеснутые эмоции в адрес откровенного зла, мое настроение вполне соответствовало моей же собственной улыбающейся физиономии. Хотелось петь и радоваться жизни или, скорее, радоваться жизни и громко петь на всю округу. И очень мне хотелось, чтобы мою радость разделяли все вокруг. Вот такой я человек, мой дорогой читатель.

«Прости меня, хозяин, но это снова я. Всего лишь пару фраз, – слишком отчетливо услышал я своим восторженным, на радугу похожим, от счастья обезумевшим сознанием отвратный, плесенью пропахший, до омерзенья серый голос моего второго „я“. – Всего лишь пару фраз, и больше ты меня, придурок, не услышишь».

Все что угодно, но только вот не эта дрянь. Нашел-таки момент. Ну что за гнида? Ненавижу. И почему я должен постоянно терпеть в виде киянки у себя под коркой подобное несовершенство?

«Ну ладно, говори, хамло, но только быстро. И помни, что твой номер – девяносто восемь…»

Ничто на свете в ту минуту не смогло бы омрачить безудержный полет моей влюбленной в мир души.

«Во-первых, я тебя благодарю, что все же ты меня определил в первую сотню, однако я, прости, хозяин, вовсе не об этом. Я лишь хотел тебе заметить, что все без исключения расчетные счета, как испокон веков, так и поныне, находились и находятся в таком учреждении, как банк. А банков на Земле всего немногим меньше, чем планет в космическом пространстве, поэтому тебе, дебил, не хватит жизни, чтобы отыскать заветную контору, где ваши денежки лежат себе в рядочек и скорбно думают: „Когда? Когда же наконец придет за нами предъявитель с лучезарным взором оголтелого мессии? Когда, опутанный идеями добра, назвав пароль, он вызволит нас всех до доллара из этого чудовищного плена, где мы бездарно прозябаем на нищенских, никчемных банковских процентах? Когда мы сможем наконец реально послужить своей заброшенной Отчизне?“ О, я вижу, лучезарный ты кретин, как плачут, как рыдают эти деньги, захлебываясь в собственных слезах. Но, дергаясь в бессмысленных конвульсиях, они отлично понимают всю тщетность и несбыточность своих неоправдавшихся надежд. Утопия, хозяин, вещь поистине отвратная. Как говорится, лучше уж синица… И потому еще отчетливей я вижу, как с каждою минутой, угасая, надежды эти истлевают, превращаясь в серый пепел. А пепел – это тлен, хозяин. Конечно, можно было бы дерзнуть… на пару-тройку лет. Методом тыка поработать. Но это, если очень сильно повезет, да только ты у нас, я знаю, невезучий. И что теперь, скажи мне, толку в том, что Бог тебя пометил и назвал тебе пароль? Скажи мне: есть ли у тебя ответ, дурашка? Ладно, так и быть, хозяин, я тебе из уважения отвечу. Ответ до примитивности простой: знай, половины в этой жизни не бывает, как не бывает в ней полудомов, полусемей, полуморали. Как не бывает в этой бренной жизни полудемократов, полулибералов, полудураков, и полупатриотов в этой жизни тоже не бывает! Да, вот еще, мой славный дурачок, есть напоследок у меня к тебе одна малюсенькая просьба: мне б не хотелось, чтобы ты у нас стрелялся. Всего лишь скромная хорошая идея: моим нетленным мыслям в тебе еще немножечко пожить. О моей просьбе поразмысли на досуге. Ну, вроде бы и все. Заметь, ведь только пару фраз, как и обещано мной было. Пока, дружок, до встречи и, пожалуйста, не кашляй. Ты очень много куришь. Ты это… Вот что, береги себя, дружок».