Время спать - Дэвид Бэддиэл

— Лучше уж знать, — говорю я.

— Да…

Ее брови приподнимаются, придавая ей горестный, немного жалостный вид, мне даже становится трудно дышать. Я уже знаю, что Динины способности по части приподнимания бровей совсем не ограничиваются попытками подчеркнуть иронию. Они могут выражать заинтересованность, беспокойство, изумление и многое другое; смотреть на ее брови — все равно, что смотреть на соревнования по синхронному плаванию. Красота ее лица заключается по большей части в его непостоянстве, в его готовности оказаться на мгновение безобразным; эта красота словно противопоставляет себя красоте Элис, чье лицо постоянно красиво, но это постоянство похоже на стагнацию.

Слышно, как за окном кто-то хлопает дверью машины, мужской голос что-то кричит, но что — не разобрать.

— Ты сходишь со мной? — просит она.

И тоном, и взглядом она похожа на человека, который слишком молод для таких проблем.

— На УЗИ?..

— Да.

А теперь я боюсь: восемьдесят процентов моих мыслей пытаются справиться с дурными вестями, а остальные двадцать отправляются в запретную зону женского начала.

— Я же сходила с тобой на сеанс гипнотерапии, — говорит она, чувствуя мое смятение.

А тебе не кажется, что это немного разные вещи? Во-первых, мы ходили к твоей подруге, а во-вторых, я не думаю, что тебе пришлось выслушивать при этом какие-то ужасные вести. Нашла с чем сравнивать.

— Ладно, — соглашаюсь я. У меня есть на то свои причины.

Она нежно целует меня в лоб, потом дотягивается до светильника и выключает его.

— Дина… — говорю я после небольшой паузы.

— Да?

— Помнишь, ты что-то говорила насчет минета…

Я сижу в спальне и печатаю статью о Лори Каннингеме, уже пятую в серии «Бутсы с изнанки», когда ко мне врывается Ник. Он хочет меня убить. Конечно, с некоторого времени я уже ко всему готов, но все равно испытываю шок.

— Ублюдок! — орет он, сильно надавливая мне большим пальцем на адамово яблоко, что не составляет для него особого труда, учитывая, что я лежу на лопатках и мои руки прижаты к полу его коленями. — Гребаный урод!

— Что с тобой? — спрашиваю я. Точнее, пытаюсь спросить я.

В моей затуманенной страхом и усиливающейся болью голове возникает вопрос: как некоторые люди получают от подобного сексуальное наслаждение?

— Тебе ведь обязательно надо было от нее избавиться?

Он убирал руки с моей шеи — слава богу. Но убирал лишь для того, чтобы схватить меня за волосы и бить головой об пол — по удару на каждое слово. Представляет угрозу для самого себя или общества.

— От моего единственного настоящего друга на этой земле! Единственного человека, с которым я мог поговорить! И все оттого, что ты увидел в ней угрозу!

Я слишком занят попытками отдышаться — кстати, делать это, когда тебя бьют головой об пол, довольно сложно, — чтобы сосредоточиться на его словах. Судорожно глотаю воздух, но легким лучше не становится. Уже в третий раз за последний месяц мне выпадает случай вблизи рассмотреть ту границу, за которой начинается бессознательное.

— Зачем?! — орет он, поднося мой звенящий от ударов череп к своему лицу.

Кажется, я уже чувствую, как тонкий ручеек крови щекочет затылок. Хотя кто его знает? Вполне возможно, что это лишь первый симптом повреждения мозга.

— Что «зачем»? — удивляюсь я, успевая заметить, что у него странно пахнет изо рта: смесью лимона и требухи.

— Только не притворяйся, будто не знаешь, о чем речь, — с презрением отвечает Ник.

— Я не притворяюсь. Пока я только знаю, что ты на меня напал.

Резким движением он подносит мое лицо еще ближе к своему — уверен, что это забытая было привычка болельщика «Брэдфорда».

— Это ты ее отшил!

— Кого?

— Чего?

— Не чего, а кого. Кого я отшил?

Ник недоверчиво глядит на меня.

— Фрэн! — кричит он.

Он разжимает пальцы, и моя голова падает на пол. Опять. Это начинает меня злить.

— Она плакала, — рассказывает Ник, при этом у него наворачиваются слезы. — Прямо по телефону.

Он шмыгает носом.

— Сказала, что не может больше навещать меня. Не может навещать… — снова направляет он на меня взгляд вылезающих из орбит глаз, — потому что ты здесь.

— Ник, послушай…

— Она сказала, что вся сыпью покрылась от стресса.

Хм. А красивый у меня все-таки стол.

— Слушай, Ник, — объясняю я. — Я понимаю, что мы с Фрэн не очень ладили, но я никогда не запрещал ей навещать тебя.

Он пропускает мои слова мимо ушей.

— Я съезжаю отсюда, — заявляет он.

Я замечаю над его головой какое-то свечение. Может, просто электричество.

— Ну… если… если ты хочешь… — запинаюсь я. К счастью, мои руки прижаты к полу, иначе они бы уже взмыли вверх в победном жесте.

— Да. Думаю, так будет лучше для всех.

— Может, ты и прав.

Ник отпускает меня и встает с достоинством человека, который принимает разумные решения при помощи удушения и ударов чужой головы об пол.

— Естественно, я заплачу все, что должен тебе за аренду.

— Ладно.

Естественно, ни хрена он не заплатит; я от него уже четыре месяца ни пенни не видел. Но я не собираюсь спорить.

Ник зачем-то отряхивается, хотя отряхиваться ему не от чего, поворачивается и идет к двери. Я, все еще лежа на полу — мне вдруг перехотелось вставать, — зову его:

— Ник.

— Да?

— А что, по словам Фрэн, я натворил?

Ник непонимающе хмурится.

— Чего?

— Что в моем поведении ее так расстроило?

Возможно, глупо ждать разумного поведения от человека, который не в ладах с собственным разумом, но все-таки неприятно, что меня кто-то ненавидит, даже если я сам ненавижу этого человека. Достойно презрения, правда? Ник чешет макушку, и его ногти приобретают морковный цвет.

— Она сказала… — напрягается он, пытаясь вспомнить, — она сказала… сказала… что не сможет меня больше навещать, потому что ты грубый, саркастичный, нечуткий, что тебе наплевать на всех, кроме себя самого, и что вы с братом — два сапога пара.

— Можно еще раз?

— Она не сможет меня больше навещать, потому что ты гру…

— Нет, последнюю фразу.

У него — минуту назад пытавшегося меня задушить — вид человека, который действительно желает помочь, но не понимает, чего от него хотят.

— Насчет моего брата, — объясняю я.

— А, понятно. Она так и сказала. Что вы с братом — два сапога пара.

— И все?

Он задумчиво хмурится.

— Насчет брата?.. — вежливо подсказываю я.

— А, нет.

Разум Ника — это информационный центр в духе Кафки; сколько ни пытайся что-то узнать, все равно придешь в никуда. Однако мой разум пресыщен информацией, он отравлен ею.

— Ладно, — заканчиваю я разговор; мне уже не терпится, чтобы он ушел. — Жаль, что ты съезжаешь, конечно, но…

— Да уж. Но я засиделся. Пора двигаться дальше, — высокомерно говорит он.

Слава богу, он хотя бы про это не забыл.

Ник уходит в свою комнату собирать… даже не знаю… что уж там поместится в носовой платок, привязанный к палочке. Я бегу на кухню и хватаю телефонную трубку, даже не обращая внимания, что у меня весь затылок в крови.

— Журнал «За линией».

— Здравствуйте. Я могу поговорить с Беном?

— Он в данный момент разговаривает по другой линии.

— Скажите, что его брат звонит.

— Сейчас попробую.

Голос исчезает, и вместо него я слышу песню «Наш „Сандерленд“ вернулся в Первый дивизион» в исполнении «Кристалл Эйр». Потом раздается щелчок.

— Але, блин.

— Але, блин? Урод, блин.

— Что, прости?

— Урод ты последний, вот что.

— Слушай, Габриель, я бы с удовольствием с тобой еще поболтал, но…

— Это была Фрэн, ведь так?

Он замолкает. Удивительно, но и мой телефон тоже замолкает — наверное, ему тоже не верится.

— Подождите минуту, — говорит он в сторону от трубки. — Ага. Нет, попроси его повисеть пока на линии.

— Бен?

— Извини, тут все пытаются со мной поговорить.

— Я прав, ведь так?

Он тяжело выдыхает.

— Да, — доносится до меня.

— Получается, я ее не знаю…

— Погоди минуту…

Опять щелчок. Я опять слушаю песню о триумфальном возвращении «Сандерленда». Затем:

— Габриель?

Его голос звучит четче — он перешел в кабинет поменьше.

— Ты не мог бы поставить обратно — я как раз хотел послушать куплет про разгром «Бернли»…

Он смеется; ведь шутка — это свидетельство того, что я уже не так зол, как был в начале разговора.

— Почему?

— Что «почему»?

Почему ты променял самую прекрасную женщину в мире на самую ужасную?

— Почему Фрэн?

— Не знаю. Так получилось.

— Ладно, хорошо. Но как? Я думал, что вы встречались только раз — когда в прокате нам дали не ту кассету…