О завтрашнем дне не беспокойтесь - Николай Симонов

Людмила сделала Павлову знак, мол, давай, постоим рядом, послушаем. Но после короткой паузы Макаревич начал все сначала, видимо, он еще только подбирал для своей новой песни подходящие аккорды и тональности. Со словами: «Как это больше нечего пить?!», — Людмила распахнула дверь, втолкнула в купе смущенного Павлова, прижимавшего к груди армянский коньяк и советское шампанское в соответствующей стеклянной таре, и вошла вслед за ним.

— Это мой одноклассник, Дима Павлов, настоящий Геолог и немного Поэт — представила его Людмила.

— Очень приятно. Я — Макаревич, — сказал Макаревич, отложив в сторону концертную гитару класса high-end с накладкой из черного дерева и позолоченными колками. Заметив, что гость стесняется, Макаревич, улыбнувшись, предложил:

— Поставьте бутылки на стол, а то, как я вам пожму руку. После крепкого рукопожатия и предложения чувствовать себя, как дома, Павлов все еще не мог преодолеть смущение и даже удивился тому, как легко и непринужденно Людмила озадачила своего шефа смелым заявлением о том, что она уже догадалась, чем заканчивается его новая песня:

— И протрезвели они где-то под Таганрогом, в краю бескрайних полей. И каждый нашел свою дорогу, а поезд сошел с путей.

— Мистика! Я только пять минут тому назад подумал о станции Астапово в Липецкой области, но Таганрог, что не говори, моим бузотерам, исторически, гораздо ближе, — согласился Макаревич, снова взял гитару и пропел, ритмично ударяя (на определенных нотах) пальцами по струнам между ладов на грифе:

«И оба сошли где-то под ТаганрогомВ краю бескрайних полей.И каждый пошел своей дорогой,А поезд пошел своей».

— Ту-ту-ту! Ра-Ра-Ра! — Пропела Людмила, пародируя гудок паровоза, а Павлов, имея от рождения абсолютный музыкальный слух, не выдержал и поддержал одноклассницу задорным художественным свистом, созвучным гармонии прочувствованной им мелодии.

— Ну, вот, — смущаясь, сказал Макаревич, продемонстрировав перед этим великолепную технику перкуссивного звукоизвлечения, — надо все-таки, каждому из этих спорщиков дать полную свободу мысли и действия, а транспортное средство пусть следует в пункт назначения.

Да, и для духовой группы, судя по вашему великолепному свисту, работа тоже найдется… Павлов так ничего и не понял: правильно он просвистел, или нет?

Что касается станции Астапово, то это географическое название было для него — пустой звук, хотя когда-то об этой станции Рязанской ж/д знала вся просвещенная Европа. Именно там 7 (20) ноября 1910 г. почил в бозе самый известный писатель XX столетия граф Лев Николаевич Толстой. По выражению лица Макаревича Людмила догадалась, что ее подсказка, определенно, задела интеллектуальное самолюбие шефа, за что ей, наверное, придется не сладко. Она быстро собрала на стол не очень обильную, но вполне приемлемую закуску. Павлов открыл шампанское — для Людмилы. Макаревич открыл коньяк — для себя и для Павлова. Выпили за знакомство, а потом так разговорились, что Павлов совершенно забыл о том, что собирался задержаться не более, чем на полчаса. По просьбе Людмилы Павлов с юмором рассказал о сенсации вчерашнего дня: как пассажиры поезда «Москва-Новосибирск», словно Фомы неверующие, с любопытством, граничащим со страхом и удивлением, наблюдали за феноменом, который официальная наука и поддерживающая ее власть объявили оптической иллюзией. Макаревич в свою очередь рассказал о том, что он слышал недавно по радио «Свобода» по поводу розуэльского инцидента и сделал глубокомысленное заключение: «Сами они — оптическая иллюзия, только, к сожалению, немногие об этом догадываются, а еще меньше об этом знают». Потом их беседа плавно перешла на темы музыкально-литературного творчества вообще и песенной поэзии, в частности. Завязался спор.

Коньяк неторопливо убывал из бутылки. По мнению Макаревича, самым главным в песенной поэзии, к которой он относил и рок-поэзию, является «стозвонный гул», объяснить происхождение которого также невозможно, как и то, откуда берется электричество. Каждое время несет неповторимый звук и особенный слог. Отнять рок — а он стал частью современной культуры — и дать ему что-то взамен может только время. Павлов, напротив, считал, что пренебрежение стихотворным размером ведет к потере смыслового значения песенного произведения, поскольку стих становится корявым, и это ведет к деградации языка, как средства выражения мысли и чувства. Ритм долбит по мозгам, как бубен шамана, и слушатель впадает в подобие гипнотического транса, во время которого ему можно внушить все, что угодно, даже мысль о самоубийстве. Людмила, которой их дискуссия, наконец, наскучила, взяла концертную гитару шефа, потревожила нейлоновые струны и спела, рассмешив спорщиков неожиданной импровизацией в подражание Вертинского:

«Ах, оставьте ненужные споры.Вам скажу, чем унынье унять.Буддизм и портвейн есть моя атмосфера,А на все остальное мне наплевать».

Затем она передала гитару Павлову и попросила его вспомнить и исполнить что-нибудь из песенного репертуара их школьного джаз-банда, в котором она играла на клавишных, а Павлов не только «наяривал на банджо», но даже сочинял стихи и музыку. И он опять застеснялся. Ведь свою гитару работы мастера Шуляковского он давным-давно повесил на гвоздь. Но после рюмки коньяка и подбадривания со стороны Людмилы он взял в руки уже непривычный для него инструмент и, играя перебором, аккордами с баррэ, набравшись смелости, запел:

«Загляжусь ли на поезд с осенних откосов,забреду ли в вечернюю деревушку —будто душу высасывают насосом,будто тянет вытяжка или вьюшка,будто что-то случилось или случится —ниже горла высасывает ключицы.Или ноет какая вина запущенная?Или женщину мучил — и вот наказанье?Сложишь песню — отпустит, а дальше — пуще.Показали дорогу, да путь заказали.Точно тайный горб на груди таскаю — тоска такая!Я забыл, какие у тебя волосы,я забыл, какое твое дыханье,подари мне прощенье, коли виновен,а простивши — опять одари виною…»

— Твои стихи?! — с надеждой в голосе спросил Макаревич, когда Павлов закончил исполнение.

— Нет. Это — Андрей Вознесенский — сознался Павлов.

— А, понятно, — с некоторым сожалением сказал Макаревич, и, кажется, после этого утратил к Павлову свой первоначальный интерес. Гитара снова вернулась к Людмиле, которая начала играть и петь песню «Рай» на стихи Анри Волхонского и музыку Вавилова. Макаревич после этого совсем сник и предложил тайм-аут, хотя бы до завтра. Пристыженный Павлов еще больше проникся настроением лирического героя стихотворения Андрея Вознесенского «Тоска», отчего ему немедленно захотелось напиться, что он и сделал, продолжив погружение в алкогольную нирвану в работавшем до ноля часов вагоне-ресторане поезда «Москва-Новосибирск».