Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время пребывания моей семьи в Симбирске вспыхнула эпидемия холеры. Молодежь все же набросилась на яблоки, что в изобилии созревали в цимбалинском саду, и Толюша захворал. Появилась рвота и спазмы в желудке. Он решил, что заболел холерой, и просил Цимбалина отправить его в холерный барак. К счастью, прием касторки и компрессы подействовали, и он поправился.
Получив с запозданием мое письмо и телеграмму, жена стала собираться в Самару, Но тут оказалось, что для выезда надо получить разрешение коменданта. Она отправилась к нему в бывший великолепный особняк Шатрова, но ей отказали. Помогло вмешательство Федора Степановича Серебрякова.
В Челябинске нам вновь пришлось поместиться в теплушке. Ночь была холодная: мы все дрожали под пледами. Но поезд шел без опоздания, с восходом солнца стало теплее, и часам к восьми мы были уже в Екатеринбурге.
За время нашего пребывания в Самаре мою квартиру в Екатеринбурге отремонтировали, и мы переехали из дома Захарова.
Однако всей квартирой воспользоваться не удалось, ибо две комнаты из восьми пришлось сдать Министерству снабжения под канцелярию, а зал, в котором проходили наши собрания, зачислить под Банковский комитет. Впоследствии пришлось одну комнату отдать судебному следователю по царским делам Соколову, одну – полковнику Тюнегову и еще одну задержать для ожидаемого Чемодурова.
В первый же день переезда Толюша нашел в своей комнате на подоконнике, между рамами, образок святой Богородицы. Сам образок не представлял из себя никакой ценности, но на обороте имелась надпись, сделанная карандашом самой императрицей Александрой Федоровной. Эта надпись гласила: «Елка. Тобольск. 1917 год. Господи, спаси и сохрани. Александра». Каким образом уцелел этот образок? Ведь квартира моя сначала была отдана под Комитет устроения праздника в честь чешских войск, освободивших Екатеринбург. Здесь же во время празднования устроили кофейню для чехов. Наконец, после этого работали маляры, и никто не тронул деревянный образок.
Все царские вещи были сданы следователю, но образок я решил оставить у себя как образ явленный. Он и теперь находится у нас под киотом и пока хранит нашу семью.
Вскоре по приезде пришли вести о падении Симбирска, Сызрани и Самары. С пути я получил телеграмму от Рожковского с просьбой похлопотать о классном вагоне. Конечно, эту наивную просьбу я выполнить не мог.
А банки, несмотря на полное отсутствие средств ко дню их открытия и невозможность платить по старым текущим счетам, все же привлекали в свои кассы деньги. Это постепенно позволило проводить активные операции.
Кажется, еще до отъезда в Самару ввели караульную повинность. Она заключалась в том, что все граждане, способные носить оружие, распределялись по полицейским участкам и призывались по очереди нести ночные караулы. Получил и я с сыном такое приглашение. Мы явились в наш участок к девяти часам вечера. Там собралось довольно много народу. Нас разбили на группы по пять человек и снабдили винтовками, но без патронов. Да если бы таковые и оказались, вряд ли можно было бы из оружия стрелять. Кажется, были испорчены замки. Толюшу назначили командиром группы, где я был рядовым, имея при себе, помимо винтовки, и собственный браунинг. Нам указали, какие именно кварталы должно обходить всю ночь, и мы тронулись в путь.
Никаких неприятелей, воров и убийц мы не встретили ни в первую, ни во вторую ночь. Мы бодро ходили по улицам солдатским шагом, но утомление быстро давало о себе знать. С разрешения нашего начальника отдыхали на том или другом участке на крылечке какого-нибудь дома. Под утро стало совсем тяжело. Так пришлось продежурить две ночи, а затем присылка повесток прекратилась, очевидно, из-за отмены постановления.
Помимо этой натуральной повинности, была возложена и другая. От коменданта чешского лазарета я получил в письменной форме приказ ежедневно поставлять одну лошадь с кучером и пролеткой. В то время из четырех лошадей у меня осталась одна престарелая чистокровная кобыла Полканка и одна пролетка. Я проехал к коменданту лазарета и попросил просто реквизировать и лошадь, и пролетку, и кучера, так как при всем желании быть полезным лазарету не могу. Лошадь стара и не выдержит ежедневной гонки, да и пролетка требует ремонта, а платить кучеру жалованье, не имея от него услуг, несладко. Комендант сконфузился и сказал, что считает письмо ошибочным, и отменил свое решение.
Была попытка реквизировать мою пролетку каким-то русским генералом, которому потребовался экипаж для разъездов по городу. Он пришел в банк в Екатеринбурге во время моего пребывания в Омске и потребовал осмотра пролетки. Но таковая за ветхостью Его Превосходительству не понравилась.
Наконец, пытались занять и мою только что отремонтированную квартиру. По этому поводу мне прислали телеграмму в Самару.
Тогда съезд заступился за меня, обратившись к нашему правительству с просьбой не занимать помещений, принадлежащих банкам. Просьба уважили. Я тоже просил правительство оставить мне квартиру, так как из шести управляющих банками только я один выселялся большевиками.
По возвращении со съезда из восьми комнат я оставил себе четыре, включая и зал, в коем проходили заседания Банковского комитета. Остальные, послушный закону об уплотнении квартир, – сдал. Как-то раз пришлось принять у себя и кормить одного французского полковника, ибо и для такого гостя не нашлось подходящего помещения. Полковник был очень удивлен, когда моя жена отказалась принять плату за проведенные у нас пять дней. Он полагал, что находится в меблированных комнатах, предъявляя без стеснений разные требования.
Прибытие в Омск
Наш поезд совершенно отдельный: он состоял всего из одного вагона первого класса, одного товарного и локомотива. В те времена такие поезда были особенно в моде.
Несмотря на экстренный поезд, мы прибыли в Омск против мирного времени с запозданием ровно на сутки. Хозяин поезда Сергей Семенович Постников, главноуполномоченный Омского правительства по управлению Уралом, очаровательно мил и своего начальнического права не использовал. Себе он оставил только одно купе на четыре места. Все же остальные купе предоставили знакомым Его Превосходительства, как величали Постникова.
Приехали мы рано утром. Со станции «Куломзино» часа через три наш поезд передали в Омск, на большую площадь – что против огромного здания железнодорожного управления, – всю сплошь изрезанную рельсовыми путями и заставленную вагонами первого и второго классов, в которых месяцами жили люди.
