Эффект бабочки в СССР - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если честно - я был опустошен. Интервью - и сама беседа с Масудом, и работа над материалом, выжали меня досуха, не осталось даже сил, чтобы расстелить постель. Я рухнул на кровать, и некоторое время бездумно смотрел в потолок, представляя, что текст мой зарежут, не пустят в печать или - хуже того, искромсают и вывернут наизнанку так, что ставить свою фамилию под получившимся убожеством будет просто стыдно.
Плавали - знаем.
В голове мелькнула даже подленькая мыслишка не сдавать его вовсе. Или - придержать до лучших времен. Мол, не готова нынешняя аудитория к ТАКОМУ образу врага. И партия не готова. Показать кого-то из врагов человеком, когда все остальные только и делают, что расчеловечивают тех, с кем воюют? Говорить о мире, когда система и о войне-то говорить не хочет? Сожрут, как есть - сожрут! Или - испоганят саму идею...
Давать или не давать текст в печать сейчас? Или довольно с них будет и гонзо-репортажей с маковых полей?
Решение созрело само собой: я покажу материал Машерову! И скажу с глазу на глаз то, что обещал Ахмад-шаху. Черт возьми, если один старый партизан, выходец из глубоко религиозной семьи, человек чести, человек дела и большой патриот своей малой родины не поймет другого - такого же, только молодого, если они не найдут общий язык, то пошло оно нахрен, такое человечество и такая история!
Настропалив себя таким образом, я не заметил, как уснул. А наутро, побрившись, умывшись и растащив похмельные тела коллег из холла по комнатам, сложил в папку листки папиросной бумаги, покрытые машинописным текстом, вызвал машину и поехал в Представительство конторы глубокого бурения - показывать текст интервью самому главному местному бурильщику.
Для Машерова у меня осталась копия - дурак я что ли, такие материалы в одном экземпляре писать? Ксероксов еще не было, но копирку-то еще в начале девятнадцатого века изобрели! И если лупить по клавишам как следует, то выдавать можно сразу по три-пять экземпляров. А я лупил даже сильнее, чем следует.
***
Самый главный "молчи-молчи" всея ОКСВ в Афганистане пучил свои бычьи бельмища в текст интервью и сопел. Он время от ремени пил газированную воду из бутылки и вытирал лицо влажной тряпочкой. Платком этот несвежий кусочек материи не мог считаться при всем желании. "Онучка" - есть такое белорусское слово.
- Демичев на желчь изойдет, - сказал, наконец, хозяин кабинета. - Но материал феерический. Ты его в "Бибиси" продать можешь. Или - в "Голос Америки". Оторвут с руками! Ха-ха-ха-ха!
Он явно приглашал меня разделить с ним веселье. Я такую его инициативу не поддержал.
- Откровенно говоря, клал я на "Голос Америки", - проговорил я мрачно. - Прожуют и выплюнут. Прямо скажите - к публикации порекомендуете?
- Прямо говорю - нет! - отрезал он, но тут же подсластил пилюлю: - Пока - нет. Отправлю наверх. Там, понимаешь, сейчас генеральная линия выстраивается, вот надо чтоб в струю... А так - ты герой. Напишу тебе благодарственной письмо в редакцию!
- Откровенно говоря...
- Что - и на редакцию клал?
- Нет, с чего бы мне на нее класть? Она же не "Голос Америки" и не "Бибиси"! Это наша, советская "Комсомолка"! На наших, советских комсомолок класть - неприлично!
- Хы-хы-хы! - он явно пребывал в благодушном настроении. - Так что ты сказать хотел? Ну, в смысле - откровенно?
- Так не был я еще не разу в редакции "Комсомольской правды", вот что! Я и в Минском корпункте пару раз всего появился. На кой хрен мне благодарность-то?
- Ну, в Ма-а-аскву переведут... - неуверенно проговорил он.
- А на кой хрен мне Москва? - вот к этому особиста точно не готовили.
Глаза его стали квадратными, как у приснопамятного Соломина в лучшие времена, например.
Ну конечно! Земля обетованная. Столица великого и могучего! Молочные реки с резиновыми берегами. Мавзолей, бой курантов, Арбат Старый, Арбат Новый, Арбат Черт-Знает-Какой. Олимпиада-80 только что отгремела - шик, блеск, красота!
А я может, как тот капитан Блад - скучаю по цветущим яблоням в садах Сомерсетшира... То есть - Дубровицы, конечно - Дубровицы. Клал я на Сомерсетшир.
- А-а-а-а! - сказал он. - Это из тебя провинциальная гордость наружу прет. Я понял. Но на Минск же ты как-то согласился?
- А это, - я покрутил пальцем над головой, имея в виду кабинет, Кабул, Афганистан и всю Центральную Азию, - Это и правда похоже на Минск?
- Га-га-га, - снова рассмеялся он. - Нет, вы посмотрите на него! Так и быть, я похлопочу, чтобы ты приехал в МГУ на семинар, побеседовал с подрастающим поколением журналистов, на столицу посмотрел... Глядишь - и переменишь свое мнение. Такие люди нам нужны... Ты - интересный типаж, Белозор.
Я не стал говорить ему о том, что провел в первопрестольной довольно много времени - в том, ином будущем. И Белозор - тоже, в своем прошлом. Как-то даже стыдно за хозяина кабинета стало: вроде как такой высокий чин, в такой конторе работает, меня интересным типажом называет - и не в курсе, что Герман Викторович в спецхран допуск имел, и в непростых архивах работал, и накопал там всякого-якого, от чего его обратно в Дубровицу отправили, коровам хвосты крутить и про порывы на канализационном коллекторе писать.
Политкорректность в нынешних застойных временах выглядела как нежелание ворошить прошлое и подвергать сомнению лучезарное единство всех трудящихся Страны Советов. Это странно звучало даже для меня, человека из века двадцать первого. А каково было настоящему Гере Белозору, когда его попытка вскрыть гнойник и рассказать о том, кто именно сжег Хатынь, и о том, что именно из себя представляли ублюдочный батальон "Дирлевангер" и не менее ублюдочный 118-й батальон шуцманшафта, натолкнулась на агрессивное сопротивление со стороны людей весьма серьезных? Единственное, что Герман Викторович полуподпольно привез из своего московского вояжа - это кое-какие документы о маленькой деревушке Деражня под Дубровицей, которая не была так распиарена в свое время, как Хатынь, хотя людей там погибло в несколько раз больше...
Кажется, я заскрипел зубами, чем привлек внимание хозяина кабинета.
- Ты о чем-то задумался? - поинтересовался главный особист.
