Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видите: одна позиция решительна и бескомпромиссна — не жалеть деревеньки и хутора, другая — убедились в нецелесообразности «стаскивания», решаем вдумчиво и неторопливо. Волна «закрывателей», как говорит Василий Иванович, получив в свое время толчок, продолжает катиться по инерции. Они-то, эти «закрыватели», по моему мнению, и не проявляют желания вглядеться в процесс укоренения горожан в деревне, для них этого явления «не должно быть, потому что его не должно быть». А оно, черт возьми, явилось на свет без дозволения, да мало того что явилось — ширится, разрастается и утверждает себя: попробуй со мной не считаться!
Итак, Стариково Устье, Новинки и десятки других деревень, как я знаю самолично, уже наполовину и больше заселены горожанами. Поглядим же на них, наконец, не как на скопление энного количества изб, а как на сообщество советских людей, как на коллектив совместно живущих граждан. Представим себе те же Новинки многоквартирным домом на какой-нибудь городской улице. Чем они будут отличаться от соседних? Абсолютно ничем. А сейчас? Только местом расположения и характером жилья. Жители Новинок: десять городских пенсионеров, девятнадцать совхозных, семеро рабочих и двое детей с таким же успехом могут составить население одного городского дома. Так не ворчит же горсовет на «свое» население «своих» домов! Мне возразят — и вполне резонно, — что деревня стоит на земле, принадлежащей не горсовету и не сельсовету, а колхозу либо совхозу, то есть она является средством производства, таким же средством, как и заводская территория, на которой производятся станки, или макароны, или хозяйственное мыло.
Вот о земле и следует подумать. Назову еще одну любопытную деревню — Данченки. Земля вокруг нее принадлежит одному совхозу, а люди — всех рабочих в деревне трое — в штате другого совхоза, пенсионеры коренные пользуются огородами в размере тридцати соток, пенсионеры приезжие — пятью-шестью без всякого на то права. Чье это селение? По какому статусу оно живет? Кто должен дорогу чистить, куда идти за конем огород вспахать, где выписать дрова, с кем решать вопрос, если захочет человек скотину держать? Сотни подобных житейских вопросов встают перед жителями, и не знаешь, куда идти, к кому обращаться.
Очевидно, такие селения должны получить какой-то статус, нечто вроде кооператива, на манер садового, дачного, гаражного и прочих добровольных объединений граждан. Собственно, деревня ведь издавна, и в наши дни — тоже, живет по «приговору мира» — нынче он называется сельским сходом. Что сход решил — то закон для жителя. Так вот, очевидно, сход должен избрать и свое, деревенское, правление, или совет, или комитет, назовите как угодно. И коль деревня получит статус какого-то товарищества, кооператива, следовательно, должно наделить ее и владениями. То есть угодьями: огородными, пастбищными, сенокосными, лесными, водными…
Что-о?! Да в своем ли уме автор, к чему он призывает? Раздавать землю? А что тут такого? Что противоречит нашему курсу, нашей идее? Отдаем же землю колхозов, совхозов, госфонда подсобным хозяйствам заводов и фабрик, садовым кооперативам горожан. Разрешаем же, закрыв глаза на инструкции, пользоваться огородами «сельским горожанам». Наконец, закрепляем на длительное пользование сенокосы, даем даже пахотную землю по договорам под личные фермы. Так что, призываю я, думается мне, не в жмурки играть с действительностью, а поскорее браться за ум и не дать — не дать! — зарасти последним, пока еще продуктивным, угодьям, старым усадьбам вокруг деревень. Это будет по-хозяйски, по-государственному, значит, не противно нашему курсу и нашей идее.
Так ли, иначе, а деревня, какая бы она ни была и кто бы в ней ни жил, ф а к т и ч е с к и такими угодьями — огородом и пастбищем, сенокосом и лесом, озером и рекой — пользуется, ибо они, угодья, неотъемлемая, жизненно необходимая часть деревни. Лиши ее всего этого — и деревни нет. Поэтому люди, кто как может, и охраняют свою «жизненную среду». Но… удивительный по своей нелепости факт: Данченки в свое время запрудили болото, стал водоем рыбным, утки поселились, а однажды ночью явились бравые молодцы на мотоцикле, дамбу прокопали, озеро спустили — рыбки хотели голыми руками взять! Подали дело в суд, а суд отказал, мотивируя: озеро бесхозное! Как вам это нравится? Б е с х о з н о е! Деревня сделала, пользовалась, охраняла — и… Не хозяин она! Не признает закон за деревней права улучшать среду своего обитания. Так позвольте спросить у таких «законников»: как же тогда будет общество претворять в жизнь курс, намеченный партийным съездом: «…с т е р ж н е м э к о н о м и ч е с к о й п о л и т и к и с т а н о в и т с я… х о з я й с к о е о т н о ш е н и е к о б щ е с т в е н н о м у д о б р у…»?[7] Стержнем! Основой! Так основу же не громкими словами творят, а будничным делом, руками каждого и всех.
Вот так обстоит дело с малой русской деревней. Не хочет она «умирать». Поразительно живуча! И причина живучести ее не в «приверженности могилам и родным угорам да грибным местам», как уверяют нас «перестройщики» и «закрыватели», а в самой обыкновенной «материи». Земля кормит, в любое лихолетье не бывает она бесплодной, что-нибудь да уродит — вот корень тысячелетней глубины, не дающий человеку оторваться от земли. И оборвать его никому не дано, в том наше и спасение. Будет деревня жить!
* * *
Я ищу слова, чтобы сказать теперь о матери. И — чувствую: не могу отделить с в о ю о т д р у г и х. Оттого ли, что рано ушел из дому и мы годами не виделись, оттого ли, что в силу профессии знал многих и многих матерей, но сложился в моем представлении образ матери-крестьянки, в котором с в о я как бы растворяется, стушевывается, и я боюсь приписать ей что-то от других и
