Валькирия. Тот, кого я всегда жду - Мария Семенова

— Нож оставил… — и повернулся ко мне: — Сходи принеси.

Теперь я думаю, что спохватился он уж очень старательно, но тогда мне не показалось. Я только и знала, что он, может, в самый первый раз ко мне обратился — и не попенял ни за что, даже девкой глупой не обозвал — попросил!.. Мне бы насторожиться, но где там! На крыльях слетела по гибким мосткам, спеша услужить. Обежала гребень скалы, перепрыгнула пятно чёрных углей, недожжённые остатки бревна. Где он мог оставить свой нож?..

…Спустя малое время я ползала между камнями на четвереньках, готовая хоть и руками перебирать затоптанный мох и прелые листья. Вот сейчас осердившийся воевода пришлёт вдогон ещё молодца, пошевелить нескладёху. И хороша же я буду, никчёмная, коли вернусь с пустыми руками… Косища цеплялась за всё, волосы падали на глаза.

Тут я вспомнила про своего Бога, лежавшего в трюме лодьи, среди пожитков в берестяном кузовке. Я приподнялась на колени и молча взмолилась, и он услыхал. Он всегда слышал меня. Солнце блеснуло на костяной рукояти в расщелине гладкого камня над моей головой.

Дотянуться я не смогла, для этого надобно было быть ростом с самого воеводу. Вот уж нашёл где забыть! Трижды я прыгала, прежде чем удалось достать нож кончиком пальца и вытолкнуть из щели. Я влёт схватила его и кинулась назад на корабль.

Мне показалось долго бежать кругом каменного хребта, я взяла лезвие в зубы и махнула прямо по крутизне. В трещинах буроватой скалы стояли прозрачные дождевые лужи, потёками белел птичий помёт, сдобно теплилась в зелени перезрелая лакомая морошка… в другое время я непременно цапнула бы хоть ягодку на бегу. Я выскочила наверх и едва не попятилась.

Сходни были убраны. Воины отталкивались шестами, проводя корабль между камней, другие готовили парус, а вождь стоял у руля. Да. Побеги я вдоль берега, я успела бы разве помахать вслед. Мой Бог меня вовремя надоумил…

Я задохнулась от ярости и обиды и понеслась напрямик вниз отчаянными скачками, почти не разбирая дороги. Не поскользнусь босиком. Сердце билось о рёбра: вон как оно, бросить глупую девку, чтоб с братом больше не ссорила!.. Ребята увидели и закричали, дружно замахали руками, указывая, куда, по их разумению, мне следовало бежать. Воевода, державший правило, тоже посмотрел на меня и что-то сказал, должно быть, всё-таки велел придержать корабль у последнего валуна… А может, напротив, распорядился быстрей поворачиваться, чтоб не успела… Ну, я готова была ринуться вплавь. Досягнув крайнего камня, я не стала ждать сходен или протянутого весла — с маху перелетела оставшиеся сажени сумасшедшим прыжком из тех, после которых всё тело несколько дней жалуется… Добрый десяток рук подхватил, не дав расшибиться, поставил на палубу. Кмети шутили, посмеивались, хлопали по спине, пряча смущение.

— Что ж вы, серые волки, — начала я и не докончила, смолкла, поняв — сейчас разревусь. Меня била запоздалая дрожь, коленки были чужие. Я переложила нож в другую руку и отправилась на корму. Воевода смотрел на меня без всякого выражения, лицо было вырезано из дерева. Нахохлившийся Славомир сидел подле брата и не смотрел на меня вовсе. А достоило бы выкинуть этот нож за борт, и пусть они двое кого хотят, того за ним посылают. Я молча протянула вождю рукоять. Я не успела отдышаться, рука ходила ходуном. Варяг взял нож и не глядя убрал в ножны на поясе, а я пошла на своё место под мачтой. Корабль выбрался из-за скал, и снова стало качать. Я два раза чуть не упала, пока дошла.

Когда подняли парус, ко мне подсел Блуд.

— Не сердись, — сказал он примирительно. Я потянула носом и не ответила. Заговорю — как есть тут же расплачусь. Побратим заботливо кинул мне на плечи плащ и дотянулся к уху губами:

— Он сказал, заберём, если вернёмся… А не вернёмся, не пропадёшь и без нас, матёрый берег тут близко.

Мы разглядели их почти сразу, как только выбрались на простор. Наверное, прав был Славомир — ночью они тоже отсиживались на островке, сушились возле костров. Тучи громоздились у полуденного края небес, не спеша падая за горизонт, взбаламученное море светилось изнутри, по волнам бродили свинцовые блики. И далеко в этом светящемся море, на самой грани солнца и тьмы, стоял уменьшенный расстоянием парус, ярко-красный с белыми полосами.

— Догоним? — блестя глазами, спросил мой побратим. Ему случалось сражаться, но в морском бою он не бывал никогда.

— Не понадобится, — усмехнулся кто-то из опытных мореходов. — Это викинги. Они не побегут.

Сивобородый кметь знал, о чём говорил. Наш серый парус не так привлекал взгляд, но чуть позже мы тоже были замечены. Корабль повернул и пошёл прямо на нас.

— Так вот почему волна разгулялась, — сказал Блуд. — В чужом море с драконом! И жертву, я думаю, не принесли!

Его удивительные глаза, уже что-то различали там вдалеке.

— Какой у них дракон? — жадно спросил Славомир. Блуд помолчал, щурясь против яркого света. Потом стал говорить. Он высмотрел даже клыки, казавшиеся из разинутой пасти.

— Датчане! — сказал Славомир убеждённо. Ему не сиделось, он был похож на жениха в свадебный вечер, но на сей раз я была ни при чём.

Вождь неподвижно стоял на корме и молчал, не торопясь что-то решать. Он никогда не торопился.

— Вздевайте брони, — приговорил он наконец. Я просунула голову в ворот кольчуги, затянула пояс. Нас учили плавать оружными, в кольчугах и шлемах… Странно! Умом я понимала — надо бояться, но, знать, сегодняшний запас страха иссяк во мне ещё утром, пока я разыскивала на острове нож. Я надвинула шлем и застегнула ремень под подбородком. Я не буду закусывать губы, когда дойдёт дело до рукопашной.

Корабли между тем летели хищными птицами. Теперь уже все различали пёстрые полосы по бортам и носового дракона, несхожего близнеца славного чудища, хранившего от бед самих нас. Видны были головы воинов над бортами, между щитов. А на маковке мачты качалось туда-сюда и блестело позолоченное крыло, указующее ветер.

— Датчане, — сказал вождь негромко. Славомир откликнулся эхом:

— Датчане.

Будто в ответ, вверх по мачте встречного корабля рывками пополз круглый щит красного цвета — боевой знак Северных Стран.

Братья переглянулись и молча, одновременно расстегнули на себе пояса. Сложили на палубу. Потом стащили кожухи и кольчуги. И наконец совлекли рубахи, оставшись полунагими. Это был обряд — скорбный и страшный! Никогда бой с датчанами не превратится для них в обычную молодецкую сшибку, которая может окончиться и побратимством с мужественным врагом… Вождь высоко поднял щит, показывая датчанам — выпуклой стороной! Быть сече.

Оба корабля бежали вполветра, скоро на том и на другом уберут паруса, чтобы сцепиться бортами. Я держала лук наготове, хотя для стрельбы ещё было далековато, и знай прикидывала, как стану прятаться за щитами побратимов, потом улучать миг и спускать тетиву. Руки подрагивали от возбуждения, но я по-прежнему не боялась.

И вот тут… не знаю, как лучше сказать. Мне почудилось, моя воля как будто соприкоснулась с чужой, тоже ощутившей меня и взявшейся меня истребить!.. Не думая, я ничком бросилась на палубные доски. И тотчас надо мной ударила в мачту стрела с наконечником не меньше ножа, и этот нож вошёл в мачту до половины. Не спасла бы и кольчуга.

— Молодец девка! — сказал Славомир. — Добрым воином будешь!

За первой стрелой посыпались ещё. Было слышно, как гомонили датчане. Мы молча прятались за щитами, потому что вождь не велел стрелять без приказа. Наконец какой-то горластый викинг обозвал нас ощипанными вендскими соколами, боящимися выпустить когти, и несколько датчан поднялись убирать парус, пока корабли не пронесло друг мимо друга. Вот когда Мстивой коротко крикнул, и наши стрелы швырнули поднявшихся обратно на палубу. Я успела заметить, как вскинул лук сам воевода; ему пристало иное оружие, но всякое дело должен первым начать вождь, не то не будет добра. Кажется, я тоже не промахнулась, но наверняка сказать не решусь.

— Доброе начало!.. — захохотал Славомир. Вождь глянул на него мельком. Вешней озими в засек не засыпают.

Мы стреляли. Воевода наказывал бить только наверняка, не тратить зря стрелы. Всякий раз, когда я высовывалась спустить тетиву, датский корабль оказывался ближе прежнего, набегая словно прыжками. Потом я прижалась спиной к одной из скамей и уперлась ногами в другую, чтобы не так ринуло при ударе.

Корабли вломились друг в друга, вздыбились, замерли и осели, дрожа до кончиков мачт, точно два жеребца, осаженные на скаку. Как я ни упиралась, меня метнуло вперёд, я посунулась лбом о скамью, шлем уберёг. Мир подвинулся перед гла зами, оглушил грохочущий треск, потом визг мокрого дерева. Я ошалело вскочила, когда кмети начали перепрыгивать через борт на датский корабль. Воевода всё-таки обманул вражеского кормщика: серый парус упал чуть позже полосатого, и варяг, доворачивая правило, поймал катившуюся волну — словно Рарог, кинувшись вниз, пал на датский корабль, ударил в жёсткую ясеневую скулу… Наша лодья почти вползла к ним на палубу чёрным окованным носом, так накренив подмятое судно, что вода хлынула через борт. Ни один человек у датчан не устоял на ногах, и многие больше не поднялись, пригвождённые к палубе нашими стрелами. Я тоже выстрелила, хотя попозже других, когда зубастые якоря уже стягивали корабли. Верёвки никто не пытался рубить. Я кинула под скамью дедушкин лук, и сердце успело ёкнуть, как же это он будет лежать здесь без меня, ни разу до сих пор я так его не бросала… Я влезла на качавшийся перекошенный борт и спрыгнула на датскую палубу.