Оружие победы - Василий Грабин

Особенно туго шло дело в недавно организованном сборочном цехе. Многое у них не ладилось. Меня это сильно беспокоило. Я не был уверен в том, что новые четыре пушки будут лучше предшествующих трех, которые собирал опытный цех. Сборочному все помогали — и конструкторы, и работники опытного цеха, отдел технического контроля, военпреды.

Наконец собрали первую пушку. С помощью искусственного отката отладили копирный полуавтомат. Отладили и другие механизмы и агрегаты. Пушку отправили на заводской полигон.

На первой стрельбе народу была тьма-тьмущая, все хотели видеть именно первую стрельбу, и нельзя было никому в этом отказать. Хотя я и был уверен в работе копирного полуавтомата, но тем не менее нервничал: а вдруг не сработает?

И вот начальник заводского полигона Козлов подает команду:

— Уменьшенным, огонь!

Принесли патрон, заряжающий дослал его в камору, затвор щелкнул, и наводчик доложил: «Орудие готово». Последовала команда: «В укрытие!» Все удалились, пришел туда и наводчик.

— Орудие!

Наводчик резко дернул спусковой шнурок, и грянул выстрел. Слышно было, как ударилась гильза о бетонную площадку. Полуавтомат сработал!

Радость и торжество были неописуемые. Сделали еще три выстрела уменьшенным зарядом, потом перешли на нормальный. Сделали десять выстрелов усиленным зарядом и снова десять нормальным. Все было в порядке, полуавтомат работал отлично.

Проведенная стрельба вызвала большой интерес на заводе, а особенно в КБ и в опытном цехе. Всюду шли восторженные разговоры о безотказности копирного полуавтомата. Были даже предложения: полуавтоматы завода имени Калинина на пушки не устанавливать, но мы этого не поддержали. Все созданное должно быть проверено. Проверка покажет, что лучше, чему следует отдать предпочтение.

Стрельба на войсковом полигоне тоже прошла хорошо. Испытания возкой показали, что колеса с резиновым ободом надежнее, чем с металлическим. Рессоры работали нормально. На пушках Ф-22 проверили два полуавтомата, созданных подмосковным заводом, — вначале, они тоже вели себя удовлетворительно.

Подходил срок отправки четырех пушек на полигон заказчика. Надо было бы еще пострелять и повозить их, чтобы получше отработать, но времени уже не хватало, к тому же у нас не было и той «подопытной» пушки, которую можно было бы испытывать в самых жестких условиях.

Вскоре после отправки на полигон заказчика всех четырех пушек и отъезда бригады конструкторов и слесарей Радкевич позвонил начальнику ГВМУ и попросил разрешения присутствовать при испытаниях. Павлуновский разрешил и передал для меня указание Серго Орджоникидзе, чтобы я звонил ему в любое время и докладывал о ходе испытаний.

Отъезд был намечен на следующий день. Леонард Антонович предложил ехать до Москвы машиной, а дальше — поездом. Поездка на автомашине да еще в такое время, как март, в те времена — в тридцатые годы — была делом более чем рискованным, но Радкевич со своими делами не поспевал, и мы выехали машиной. Чтобы не опоздать на поезд, отправляющийся из Москвы около полуночи, мы должны были ехать с большой скоростью и без остановок. К тому же дорога оказалась разбитой, и чем дальше, тем она становилась все хуже, а погода делалась все холоднее и промозглое. Иногда казалось, что до Москвы не доберемся, хоть бери и сворачивай к ближайшей крупной станции.

Мне-то было еще не так холодно, потому что я оделся тепло, а Радкевичу приходилось туго. Он был в демисезонном пальто, полуботинках и в кепке. Скоро его начала бить дрожь.

Я попросил шофера остановить машину. Остановились. Я достал припасы. Хлеб замерз и был как каменный. Нарезал сала, открыл «согревающее», но Леонард Антонович отказался. Долго уговаривал я Радкевича, чтобы он сделал глоток-другой, что иначе он простынет и может серьезно заболеть, — мои доводы не помогли. Перекусив, поехали дальше.

В Москву на Ленинградский вокзал прибыли вовремя. В поезде я посоветовал Радкевичу выпить хотя бы чаю, погорячей и покрепче, но было уже поздно. Утром он почувствовал себя совсем плохо. Когда приехали в гостиницу, я попросил термометр; у Радкевича оказалось больше тридцати девяти. Пришлось уложить его и пригласить врача. Так он и пролежал в гостинице все время, пока шли испытания.

Ухаживать за ним я мог, только возвращаясь с полигона, а возвращался я каждый день очень поздно. Долго пребывал он в очень тяжелом состоянии. Когда ему стало получше, я постепенно начал вводить его в курс дела. Рассказал о том, что в начале стрельбы к «топорику» относились с большим недоверием, а по мере увеличения настрела отношение менялось, и теперь приклеившееся к нему словцо звучало уже ласкательно. Никто не допускал и мысли, что этот полуавтомат может отказать. Наоборот, стали поговаривать о том, что копирный полуавтомат следует рекомендовать не только для полуавтоматических пушек, но и для автоматических. Нам было приятно слышать это. Наша вера подкреплялась жизнью, практикой. А вера была у нас настолько сильна, что мы представили все наши пушки с полуавтоматом копирного типа и никакого дублера «на всякий случай» не имели.

Вести о «топорике» хорошо действовали на больного, на лице Радкевича появлялось оживление.

На четвертый день испытаний при стрельбе с мерзлого грунта на одной из пушек погнулась станина. Опытные выдержали гораздо больше выстрелов, и никаких неприятностей со станинами не было. Почему же эта погнулась? Может быть, станины на тех пушках были прочнее этой? Нет, они изготовлены по одному чертежу и из одинакового материала. Случайность? Но в тот же день при испытании другой пушки стрельбой с мерзлого грунта тоже вдруг погнулась левая станина. В один и тот же день погнулись левые станины на двух пушках, причем в одном и том же месте! Это был удар наповал. И для меня и для всей нашей бригады конструкторов и слесарей. Нет, это уже не случайность. Чем объяснить прогиб станины? И когда в этом разбираться? Может быть, и на остальных двух пушках станины погнутся?

Попросил начальника полигона проверить остальные две пушки в таких же условиях — на мерзлом грунте. Я надеялся, что они выдержат. Нет, погнулись станины и на этих пушках! Это сильно потрясло меня. Нет больше пушек для войсковых испытаний, хоть плачь. Оказался я у разбитого корыта. Но, несмотря ни на что, вопреки очевидным фактам, я не мог допустить мысли, что станины не прочны; опытные пушки испытания с успехом выдержали. Так что же, случайность теперь? Или, наоборот, первые выдержали испытания случайно?

2

Исключительно трудное создалось положение. Если бы позволяло время, можно было бы в заводской лаборатории проверить станины и получить исчерпывающий ответ: почему? Но кому это было нужно, кроме меня? Нужны были пушки для войсковых испытаний, а их не стало. Сейчас от меня требовалось деловое предложение. Когда же я мог его дать? По-видимому, когда убедился бы, что станины опытных пушек прочны, что они не случайно выдержали испытания. Для этого нужно было подвергнуть повторному испытанию одну из этих пушек. И принять решение, гарантирующее в будущем прочность станин злосчастных четырех пушек, стоящих сейчас на полигоне.