Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни - Лэнс Армстронг

В глубине души я не был к этому готов. Если бы я лучше понимал себя в то время, то вынужден был бы признать, что моя попытка вернуться в большой спорт вызывала серьезные психологические проблемы. Если день складывался неудачно, я говорил: «Что ж, просто я слишком много перенес: три операции, три месяца химии и год ада, — вот в чем причина. Я не способен соревноваться на прежнем уровне. Организм уже не тот». Хотя на самом деле я должен был бы сказать: «Да просто день неудачный».

На меня давил тяжелый груз внутренних сомнений и обид. Моя зарплата составляла лишь малую толику того, что я зарабатывал в прежние дни, а новые спонсоры не объявлялись. Я саркастически называл это «80-процентным налогом на рак». Я надеялся, что в ту самую минуту, когда я вернусь в велоспорт и громогласно объявлю об этом, вся корпоративная Америка поспешит оказать мне спонсорскую поддержку, а когда этого не произошло, стал винить во всем Билла. В конце концов мы сильно поругались по телефону — я был в Европе, а он в Техасе. Я опять стал жаловаться на отсутствие каких-либо подвижек на спонсорском фронте.

— Послушай, что я тебе скажу, — сказал Билл. — Я найду тебе другого агента. Меня это все уже достало. Я знаю: ты думаешь, что мне это нужно, но это не так. Я ухожу.

Я помолчал и пошел на попятный:

— Это совсем не то, чего я хочу.

Я перестал давить на Билла, но меня продолжал тяготить тот факт, что я никому не нужен.

Моей первой за 18 месяцев профессиональной гонкой стала «Рута дель Соль» — пятидневный велопробег по Испании. Я финишировал четырнадцатым и вызвал большой переполох, но меня самого этот результат нисколько не обрадовал — скорее наоборот. Я привык лидировать. Кроме того, на меня давило всеобщее внимание, прикованное к этой первой после болезни гонке. В результате я слишком переживал за результат и отвлекался на отчеты в прессе. На самом деле я предпочел бы проехать трассу никем не замеченный, борясь со своими собственными сомнениями. Я просто хотел ехать вместе со всеми в пелотоне и дать своим ногам возможность вспомнить былое.

Две недели спустя я принял участие в гонке «Париж-Ницца», одной из самых тяжелых многодневок, уступающей разве что «Тур де Франс». Восемь дней пути запомнились прежде всего сырой и ветреной погодой. Начиналась гонка с пролога — заезда с раздельным стартом на время. Это своеобразная система распределения мест на старте; результаты пролога предопределяют, кто возглавит пелотон. Я финишировал девятнадцатым — объективно это было неплохо для человека, недавно пережившего рак, но я так не считал. Я привык побеждать.

Наутро моросил серый дождь, дул сильный ветер, температура была чуть выше нуля. Открыв глаза, я понял, что не хочу ехать в такую погоду. Позавтракав без всякого аппетита, я пошел на собрание команды, где обсуждалась стратегия борьбы на первом этапе. Было решено, что если лидер команды Джордж Хинкэйпи по какой-то причине отстанет, вся команда должна ждать его и помочь ему выйти вперед.

В зоне старта я сел в машину, чтобы не замерзнуть, думая только о том, как мне не хочется здесь находиться. Когда начинаешь так думать, ничего хорошего ждать не приходится. Как только я вышел из машины, настроение испортилось окончательно. С мрачным видом я натянул гетры, чтобы не мерзли ноги, ежась и стараясь, чтобы хоть маленький кусочек моей кожи оставался сухим.

Дали старт, и мы отправились в долгий и скучный поход. Дождь и холодный встречный ветер заставляли думать, что реальная температура еще даже ниже объявленных 2 градусов тепла. Ничто так не деморализует, как долгий и однообразный путь под дождем по совершенно ровной дороге. На подъемах, по крайней мере, хоть немного согреваешься, потому что приходится работать интенсивнее, но на ровной дороге промерзаешь и промокаешь до самых костей. Не помогает никакая обувь, никакая куртка. В прошлом я добивался успеха во многом благодаря тому, что был способен выдержать такие погодные условия, которые оказывались не под силу всем остальным. Но не в тот день.

Хинкэйпи проколол колесо. Мы все остановились. Пелотон, увеличив темп, удалился. К тому времени, когда мы вернулись на трассу, отставание от лидеров составляло 20 минут, и на пронизывающем ветру нам потребовался час неимоверных усилий, чтобы компенсировать потерянное время. Мы мчались под дождем, пригнув головы. Ветер продувал одежду и мешал удерживать равновесие на тряской дороге. Внезапно я переместил руки на середину руля, выпрямился в седле и съехал на обочину. Я остановился. Я сдался. Я сошел. Срывая с себя номер, я думал: «Неужели на это я хотел потратить свою жизнь — мерзнуть, мокнуть, валяться в канаве?»

Фрэнки Эндрю ехал сразу за мной, и он помнит, как я выглядел, когда вдруг выпрямился и съехал с дороги. По моему виду он сразу понял, что я, наверное, не скоро — если вообще когда-нибудь — в следующий раз выйду на дистанцию. Впоследствии он мне признался, что первой его мыслью было: «Лэнс кончился».

Когда остальные члены команды после окончания этапа собрались в гостинице, я уже паковал вещи. «Я уезжаю, — сказал я Фрэнки. — Я больше не гонщик — возвращаюсь домой». Меня не волновало, как отнесутся к моему поступку товарищи по команде. Я попрощался, повесил сумку на плечо и ушел.

Мое решение бросить спорт никак не было связано с моими физическими кондициями. Физически я был силен. Просто я не хотел там оставаться. Я не знал, хочу ли до конца своих дней терпеть холод и боль, крутя педали.

Когда я позвонил Кик по сотовому телефону, она после занятий французским покупала продукты.

— Я сегодня приеду, — сказал я ей.

Связь была неважная, и она меня плохо слышала, поэтому все время повторяла:

— Что? Что случилось?

— Потом расскажу, — сказал я.

— Ты ранен?

Она думала, что я разбился.

— Нет, я не ранен. Увидимся вечером.

Через пару часов Кик встретила меня в аэропорту. В тягостном молчании мы сели в машину и поехали домой. Наконец я заговорил:

— Знаешь, мне просто не нравится этим заниматься.

— Почему?

— Я не знаю, сколько мне осталось жить, но я не хочу потратить все эти годы на велогонки, — сказал я. — Я ненавижу все это. Ненавижу плохую погоду. Ненавижу быть вдали от тебя. Ненавижу здешний образ жизни. Я не хочу оставаться в Европе. В «Рута дель Соль» я доказал самому себе что еще что-то могу, продемонстрировал, что способен вернуться и преуспеть. И больше мне не нужно ничего доказывать ни себе, ни раковому сообществу.

Я ждал, что она скажет: «А как же мои занятия, моя работа? Зачем ты заставил меня приехать сюда?» Но она этого не сказала. Сказала она другое: