Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни - Лэнс Армстронг

Я ждал, что она скажет: «А как же мои занятия, моя работа? Зачем ты заставил меня приехать сюда?» Но она этого не сказала. Сказала она другое:

— Ну что ж, будь по-твоему.

В самолете, на котором я возвращался из Парижа в Кап-Ферра, в одном из журналов я увидел рекламу фирмы «Harley-Davidson», хорошо резюмировавшую мои чувства. Там говорилось: «Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, я бы…» — и перечислялись разные вещи типа «чаще любовался закатом». Я вырвал этот листок из журнала и показал его Кик, объясняя свои чувства:

— Вот что мне не нравится в велоспорте. Не такой должна быть жизнь.

На следующий день Кик отправилась на курсы французского, а мне делать было нечего. Я целый день просидел в квартире, отказываясь даже смотреть на велосипед. В школе, где занималась Кик, было строгое правило: по телефону не разговаривать. Я звонил ей трижды.

— Я не могу сидеть целый день дома и ничего не делать, — сказал я, когда она наконец ответила. — Я звонил в турагентство. Все, мы уезжаем.

— У меня урок, — коротко промолвила Кик.

— Я еду за тобой. Эти занятия — пустая трата времени.

Кик вышла из класса и, сев во дворе на скамейку, заплакала. Она несколько недель боролась, чтобы преодолеть языковой барьер. Она обустроила наш новый дом, научилась разбираться в местных обычаях и валюте, освоила местные правила дорожного движения. И оказалось, что все усилия были напрасны.

Когда я приехал за ней, она все еще плакала. Я встревожился.

— Почему ты плачешь?

— Потому, что мы уезжаем, — ответила она.

— Что ты имеешь в виду? У тебя же здесь нет друзей, языка ты не знаешь, работы нет. Почему ты хочешь здесь остаться?

— Потому, что я уже на это настроилась и хотела бы закончить начатое. Но если ты считаешь, что нам надо ехать домой, — поедем.

Весь вечер мы собирали вещи, и Кик занималась этим с такой же энергией, как еще совсем недавно распаковывала их. За 24 часа мы успели сделать столько, что большинству людей на это потребовалось бы недели две. Мы позвонили Кевину Ливингстону и отдали ему все барахло: полотенца, столовое серебро, лампы, цветочные горшки, кастрюли, тарелки, пылесос. Я сказал Кевину: «Мы сюда больше не вернемся, и этот хлам мне не нужен». Кевин не пытался меня отговаривать — он понимал мое состояние и знал, что это бесполезно. Поэтому он в основном помалкивал. По его лицу я видел, что он не считает мое поведение правильным, но ни слова неодобрения от него не услышал. Он всегда с беспокойством относился к моему возвращению в спорт. «Следи за своим организмом, — говорил он. — Не перетрудись». Он пережил вместе со мной всю мою болезнь, и единственное, что его действительно волновало, это мое здоровье. Когда я нагрузил его всеми этими коробками, он так расстроился, что, казалось, вот-вот заплачет. «Забирай это, — говорил я ему, подавая очередную коробку с кухонной утварью. — Забирай все».

Это был кошмар, и единственным приятным воспоминанием о том времени была Кик, ее внешняя безмятежность, резко контрастирующая с моей растерянностью. Я был бы не вправе обижаться на нее, если бы она сорвалась; из-за меня ей пришлось бросить работу, переехать во Францию, пожертвовать всем — а я почти в одночасье передумал и решил вернуться в Остин. Но она оставалась со мной. Кик меня понимала, поддерживала и была исполнена безграничного терпения.

Пока я возвращался в Штаты, никто не мог понять, куда я делся. Кармайкл был дома, когда в 8 часов утра у него зазвонил телефон. Это был французский репортер.

— Где Лэнс Армстронг? — спросил он.

— Он участвует в гонке «Париж-Ницца», — ответил Крис.

Тогда репортер на ломаном английском произнес:

— Нет, он стоп.

Крис повесил трубку. Через минуту телефон зазвонил снова — меня искал уже другой французский журналист.

Крис позвонил Биллу Стэплтону, и Билл сказал, что ничего не знает, что я не объявлялся. Оч тоже ничего не знал. Крис пытался звонить мне и на сотовый, и на квартиру. Никакого ответа. Он оставил сообщения, а я не перезвонил — это совершенно необычно.

Наконец я позвонил Крису из аэропорта.

— Я вылетаю домой, — сказал я. — Меня все это больше не интересует. Мне надоели вонючие гостиницы, погода, паршивая еда. Какой мне от этого прок?

Крис сказал:

— Лэнс, делай, что хочешь. Но не спеши. — Он говорил спокойно, пытаясь потянуть время. — He разговаривай с прессой, не делай никаких заявлений, не говори никому, что уходишь, — предостерег он меня.

После Криса я позвонил Стэплтону:

— Все кончено, дружище. Я доказал, что мог бы вернуться, и с меня хватит.

Билл отреагировал хладнокровно:

— Ну что ж…

Он уже успел переговорить с Крисом и все знал.

И, как и Крис, он попытался меня придержать, сказав, что мне следует подождать с какими-либо заявлениями.

— Пусть пройдет хотя бы неделька. Торопиться в этой ситуации было бы безумием.

— Нет, ты не понимаешь. Я хочу сделать это прямо сейчас.

— Лэнс, — пытался урезонить меня Билл. — Я понимаю, что ты уходишь из спорта. Прекрасно, но нам нужно обсудить кое-какие детали. Подожди хотя бы пару дней.

После этого я позвонил Очу, и между нами состоялся вполне типичный для нас разговор.

— Я сошел с «Париж-Ницца», — сказал я.

— Невелика беда.

— Я пас. Я больше не гонщик.

— Не надо принимать сегодня никаких решений.

Мы с Кик вернулись в Остин. Меня пошатывало после долгого перелета, но я был вынужден отвечать на бесконечные телефонные звонки: все искали меня, недоумевая, почему я исчез. Наконец телефон стих, и, проспав целый день — сказывалась разница в часовых поясах, — мы с Кик отправились в офис Билла.

— Я приехал, как ты просил, но говорить о том, буду ли я еще соревноваться, не собираюсь, — сказал я Биллу. — Это обсуждению не подлежит. С меня хватит, и мне все равно, что ты думаешь по этому поводу.

Билл посмотрел на Кик, но она только пожала плечами. Они оба понимали, что я находился в таком состоянии, что спорить было бесполезно. Кик к этому времени была тенью самой себя — усталая, разочарованная, но, когда она ответила на взгляд Билла, между ними что-то произошло, какой-то безмолвный разговор. Взгляд Кик сказал Биллу: «Проявите терпение, он не в себе».

Прежде чем Билл открыл рот, прошло не меньше 20 секунд. Наконец он сказал:

— Хорошо, тогда нам нужно все основательно подготовить и правильно оформить. Давай этим и займемся.

— Просто распространи пресс-релиз, — сказал я. — В чем проблема?

— Это плохая идея.

— Почему?

— Это ты знаешь про эти «Рута дель…» и «Париж…» что там дальше? — сказал Билл. — Но в Америке о них никто слыхом не слыхивал. Никто даже не подозревает о твоем коротком возвращении в велоспорт. Поэтому тебе все-таки следует созвать пресс-конференцию и объявить о своем уходе. Я понимаю, что ты считаешь свое возвращение в спорт большим подвигом, и в этом я с тобой согласен. То, что ты сделал, воистину поразительно. Уже одно то, что ты победил рак, можно назвать великим возвращением. Но дело в том, что никто другой этого не знает.