Спецслужбы и войска особого назначения - Полина Кочеткова

Увлекшись экскурсией по офису Андрея Ивановича, мы, вслед за Крутыниным и Наседкиным, вошли в святая святых Тайной канцелярии — пыточную палату, застенок. Нас тотчас бы выгнали — преступить порог этой комнаты можно было, лишь прослушав и подписав специальный указ, который читался подследственному после расспроса: «и после роспросов вышепомянутому… сказан указ, чтоб они о вышеписанных словах, будучи в Тайной канцелярии под караулом или на свободе, никогда ни с кем разговоров не имели, а ежели они… о тех словах будут с кем иметь разговоры и в том от кого изобличены и за то им… учинена будет смертная казнь». Расписавшись под указом, подследственные поступали в распоряжение пыточной комиссии, в которую входили судьи, секретарь, протоколист-подъячий и самый главный на этой стадии человек — палач, кат, или «заплечных дела мастер» — так называлась эта нелегкая профессия в ведомостях о жалованье.

Как правило, попавший в застенок непытанным оттуда не выходил. Логика следователя состояла в том, чтобы убедиться, будет ли в подследственный «стоять» на прежнем показании или изменит его. Но и в том, и в другом случае пытка была неизбежна, нужно было «кожей» закрепить данные без пытки показания.

Вот как вся процедура пытки дается в специальной записке, составленной для любознательной императрицы Екатерины Второй:

«И когда назначено будет для пыток время, тот кат или палач явиться должен в застенок со своими инструментами, а оные есть: хомут шерстяной, к которому пришита веревка долгая, кнутья и ремень, которым пытанному ноги связывают». «Станком» для палача служила дыба, «состоящая их трех столбов, из которых два вкопаны в землю, а третий — сверху поперек». Далее, «по приходе судей в застенок и по рассуждении в чем подлежавшего к пытке спрашивать надлежит, приводитца тот, котораго пытать и от караульного отдаетца палачу, который долгую веревку перекинет чрез поперечный в дыбе столб и, взяв подлежавшего к пытке руки, назад заворотити, и положа их в хомут, чрез приставленных для того людей (то есть ассистентов) встягивается, дабы пытанной на земле не стоял». Это была самая «гуманная» стадия пытки. Ее называли «виской», или «розыском на виске», то есть допросом с простым поднятием на дыбе. Так, при допросе больного копииста Краснова Ушаков, заботясь о его здоровье, постановил: «Подняв его на виску держать по получасу и потом, чтоб от того подъему не весьма он изнемог, спустить ево с виски и держать, не вынимая рук его из хомута, полчетверти часа, а потом ево на виску, держать, против оного ж и продолжить ему те подъемы, пока можно усмотрить ево, что будет он слаб, а при тех подъемах спрашивать ево, Краснова, накрепко».

Все другие стадии пытки лишь усугубляли мучения: «Потом, — читаем мы дальше в «Обряде, како обвиненный пытается», — (кат) свяжет показанным выше ремнем ноги и привязывает к сделанному нарочно впереди дыбы столбу, и растянувши сим образом, бьет кнутом, где и спрашивается о злодействах и все записывается, что таковой сказывать станет». Кроме того, протоколист подсчитывает количество нанесенных ударов: «приведен к розыску, дано 12 ударов». Число ударов кнутом было неограниченно, известны случаи, когда получали 20–30 ударов. Испытание страшнейшее. Кнут представлял собой длинную полоску жесткой свиной кожи, высушенную и согнутую вдвое. Края кожи оттачивались и становились острыми как бритвы. Удар по спине «с оттягом», был страшен тем, что рвал кожу и мышцы до костей. Размягчавшийся от крови кнут меняли на новый — сухой, и «работа» продолжалась. Опытный кат мог несколькими ударами забить человека насмерть. В застенке Тайной канцелярии этого, конечно, не стремились достигнуть. Цель была другая — продлить муки подследственного. Для того использовался зажженный веник, которым прижигали свежие раны, усугубляя тем самым мучения. Рекомендовалось применять для тех же целей раскаленное железо и соляной сироп.

Двух-трех таких испытаний было достаточно, чтобы человек стал до конца своих дней калекой или умер от заражения крови, ибо лечения между пытками практически не было.

Следователи стремились использовать послепыточную болезнь подследственного, посылая (точнее — подсылая к нему) священника-духовника, которому больной, страшась смерти, казавшейся после таких мучений неизбежной, каялся в грехах. «Отец духовный» приходил всегда с дежурным офицером, который протоколировал исповедь умирающего, и она входила составной частью в дело. Достоверность исповедального допроса считалась наивысшей — следователи полагали, что верующий человек в свой последний час не может лукавить перед Богом.

Поэтому если даже подследственный, вопреки всем ожиданиям, выживал и отказывался под новой пыткой от исповедальных признаний, это не помогало — исповедь считалась самым верным критерием истины. Известен случай, когда доносчик, некто Петров, не изменив своего показания-извета, выдержал три пытки, но, тем не менее, был сослан в Сибирь на том основании, что ответчик по его доносу (Федоров) после второй пытки «будучи в болезни при отце духовном и в очной ставке с ним, Петровым, не винился и потом в той болезни умре…

Особое раздражение следствия вызывали излишне упорствовавшие («запиравшиеся») в своих показаниях или клиенты, которые, не выдержав ужасов пытки, часто меняли свои показания и тем самым навлекали не себя еще большее подозрение. Этих несчастных (как впрочем, и других тоже) могли подвергнуть иным, более изощренным пыткам. В «Обряде» приводится три таких пытки: «1-я: тиски, сделанные из железа, в трех полосах с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху большия два из рук, а внизу — ножные два, и свинчиваются от палача до тех пор, пока или повиниться, или не можно будет жать перстов и винт не будет действовать; 2-я: наложа на голову веревку и просунув кляп, и вертят так, что оной изумленным бывает, потом простригают на голове волосы до тела и на то место льют холодную воду только почти по капле, отчего также в изумление приходит; 3-я: при пытке во время запирательства и для изыскания истины пытанному, когда висит на дыбе, кладут между ног на ремень, которым они связаны, бревно, и на оное начал становится затем, чтобы на виске потянуть ево, дабы более истязание чувствовал. Есть ли же и по тому истины показывать не будет, снимая пытанного з дыбы, правят руки, а потом опять на дыбе таким же образом поднимают для того, что чрез то боли бывает больше».

От различных пыток в русский язык попало немало слов и выражений: «узнать всю подноготную» — то есть вырвать признание, запуская под ногти жертвы деревянные спицы или раскаленные гвозди, «согнуть в три погибели», «в утку свернуть» — то есть притягивать голову к ногам с помощью веревки, в которую была вставлена палка.

Известны случаи, когда доносчик сам требовал пытки как подтверждения истинности своего доноса. Это называлось — «разделаться кровью в своем извете». В этом случае изветчик должен был наверняка быть уверенным в том, что он выдержит пытку и не изменит первоначального показания-извета и тем самым «сменяется кожей на кожу», то есть подведет под пытку уже ответчика, который мучений не выдержит. И действительно — так бывало часто, хотя и не всегда. Розыскная практика предусматривала и такой вариант развития событий: после ответчика, выдержавшего пытку и продолжавшего настаивать на своем первоначальном показании, вновь наступала очередь изветчика, которого во второй раз поднимали на дыбу и т. д. По традиции каждый должен был «очиститься» тремя пытками при обязательном условии сохранения верности первоначальным показаниям. Если же одна из сторон в ходе пытки меняла показания, то состав новых показаний проверялся пыткой также трижды. В итоге, количество пыток было неограниченное, но редко кто выдерживал более 4–5 розысков с пыткой в застенке.

Документы отражают просто уникальные случаи «очистительной» пытки. Так, в петровское время — в 1718 году — в застенке пытали подьячего Григория Семенова, который обвинялся в убийстве человека, но упорно отказывался признать вину. За два месяца он трижды был бит кнутом, причем поражает количество ударов (в других делах такого не встречается): 28 января — 55, 12 февраля — 60 (!) и 1 марта — 50 ударов, и к тому же еще он был «жжен огнем». В итоге, 16 марта был вынесен оправдательный приговор: «Подьячего Григория Семенова освободить на добрую росписку для того, что он в переменных речах с трех пыток и с огня в убийстве Федора Протопопова с себя сговорил» (то есть оправдался).

Правило трех пыток как меры достоверности действовало часто, но не всегда. Так, целый год тянулось следствие по делу двух торговок: Татьяны Николаевой и Акулины Ивановой. Первая донесла на вторую в произведении «непристойных слов» об императрице. Протокол 25 июля 1732 года фиксирует: «Жонка Татьяна с помянутой Акулиной в очных ставках и с трех розысков показала, что подлинно она, Татьяна, показанные ею непристойные слова от помянутой Акулины слышала, а оная Акулина с тою Татьяной в очных ставках и с трех розысков в показанных от оной Татьяны непристойных словах не винилась». Женщин было приказано пытать дальше. Такое упорство следствия по пустячному делу для того времени делу двух болтливых торговок было, вероятно, связано с особым интересом, который проявила к этому делу «сама» — Анна Ивановна — желавшая узнать, откуда идут компрометирующие ее слухи. И хотя было ясно, что они шли оттуда, откуда чаще всего и идут слухи, — с базара, но пытки продолжались: Татьяна была пытана пять, а Акулина — четыре раза, но обе, тем не менее, стояли на своих показаниях. В августе 1732 года дело было решено прекратить. Татьяна была наказана кнутом и сослана в Сибирь, судьба Акулины не была решена вплоть до 5 марта 1736 года, когда о ней, больной калеке, прошедшей четыре пытки, позаботился сам Бог.