Игла бессмертия (СИ) - Бовичев Дмитрий

Но шли мгновения, а смерть всё не наступала. Георгий осторожно вдохнул, выдохнул, а затем услышал сверху:

— Георгий, ты чого разлёгся?! Тебя зачепыло або що?

Голос Перещибки, далёкий от ангельского, вернул Воронцова из грёз в действительность.

— Нет, — ответил он и только потом понял, что и в самом деле не зацепило. — Лезу!

И он снова стал подниматься, гремя остатком цепи на руке, и скоро перевалил через частокол.

Георгия приветствовали как героя — Перещибка обнял, Николай с компанией и казаки кричали «ура».

Вечерний сумрак завершил обстрел. Обезоруженные и связанные татары сидели на земле, что с ними делать дальше, было непонятно. Но этот вопрос отложили до утра, а пока отправили их под замок.

Воронцова расковали, он умылся и вздохнул полной грудью — наконец он был на месте.

— Эх, не худо бы отметить твоё вызволение, а? — сказал Перещибка.

— Нет, не время праздновать.

— А що? Думаешь, ще полэзуть?

— Не знаю, но нам надлежит бдеть неустанно. Колдун у них там, сильный колдун.

— Ну, колы так, тоди пойдём повечеряем, да расскажешь що и как.

— Расскажу, но и тебя расспрошу. — Воронцов взглянул в глаза казаку. — Да и мурзу допросить надо.

— Чего мени рассказывать?

— А про руку, каковую ты себе отрастил.

— Що?

— А то, что у Степана Перещибки руки правой не было, о чём в губернской родословной книге записано.

Казацкий голова вздрогнул, но взгляда не отвёл.

— А, ось за що… да… есть що порассказать…

— Ну да это терпит, что бы там ни было, а грехи князя тяжелее. Сначала допросим Корчысова.

Георгий велел Николаю взять пленника, и они двинулись в дом Перещибки. Только тогда Воронцов заметил изменения, произошедшие с хутором. Часть домов оказалась разобрана, а внутри двора, перед домом хозяина, выросла ещё одна невысокая стена. Сам дом тоже прибавил в укреплениях — весь нижний этаж заложили брёвнами, а в башне, на третьем этаже, наоборот, сделали открытую галерею.

— А вы времени не теряли.

— А ось цэ Николаева задумка. Ретран… шем… ретраншемт, а… язык сломаешь, пока выговоришь.

— Ретраншемент. Молодец, Николай, — искренне похвалил капитан.

— Рад стараться, ваше высокоблагородие! — Николай улыбнулся в усы.

Вся процессия прошла в главный дом. А внутри яблоку было негде упасть — все обитатели хутора перешли туда, и теперь отовсюду слышался неумолчный гам.

— Пидём на второй этаж, там тише, — позвал староста.

Но наверху тоже оказалось занято — Перещибкина дочка при свете лучины чистила разнообразное вооружение, а в уголке напротив сидел с книгой в руках Олег. Он делал вид, что читает, хотя разглядеть в таком полумраке буквы было невозможно.

— Олеся, доча, спустыся вниз, нам потрибно поговорить.

Барышня без слов подчинилась, за нею же ушёл и Олег.

— Тенью за нэй ходыть, — доверительно сообщил Перещибка. — Ну да пусть його, всё одно в зятья ему, убогому, нэ попасть.

Добавили свечей, приготовили письменные принадлежности и приступили.

Георгий расположился за столом, Николай встал у входа, а Перещибка прохаживался вокруг да покручивал ус.

Связанный мурза был спокоен и уверен.

— Рассказывай всё по порядку — к чему вам нужен хутор, зачем в деревне мор и всё что знаешь про колдуна. Всё с самого начала.

— Долго выйдет.

— Ничего, время есть.

— Что ж…

Мурза приосанился и, твёрдо глядя в глаза Воронцову, стал рассказывать. И начал, в самом деле, совсем уж издалека.

Род его проживал в Азове и издревле ходил в набеги на польские, украинские и русские земли. А что лучшее можно взять в местечках, хуторах и деревнях? Конечно, рабов. Ясырь* всегда составлял большую часть добычи и в случае погони сначала бросали возы со скарбом, но не живой товар.

Корчысовы же особо славились своей способностью довести рабов до места продажи — Истанбула. Из Азова, через Кафу, в Истанбул — вот морской путь, который исходили предки мурзы. Сдать ясырь Корчысовым считалось за удачу, ведь они брали на продажу даже и детей, чего из-за превратностей пути не делали другие.

Род их благоденствовал, пока в конце прошлого века русский царь Пётр со второй попытки не взял Азов. Тогда для всех Корчысовых наступили тяжёлые времена, промысла не стало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пятнадцать лет предки мурзы мыкались кто как мог. Но вот в 1711 году фортуна изменила царю, и Азов пришлось вернуть туркам. Тогда-то русских и прочих охочих перевезли в Боброцск.

В тот год род мурзы разделился — один брат с семьёй выбрал жизнь на новом месте, а второй на старом. Русские Корчысовы бедствовали — ремесло и охотничьи промыслы едва позволяли сводить концы с концами. Азовские же Корчысовы продолжили дело рода — вместе с ногаями саблей добывали ясырь у черкесов, у русских, у калмыков. Но опять же, водить рабов на продажу получалось и лучше, и выгоднее, чем брать их в походах.

Двоюродный дед Корчысова разбогател на этом, поставил дом в Азове и уже звал родню обратно, как в 1736 году снова вспыхнула война, и Азов снова был взят русскими. Тяжёлая бомбардировка разрушила новый дом, а родичи и слуги погибли.

Сам дядя в ту пору был с караваном в Крыму и не стал возвращаться. Дальше он вёл свои дела из Бахчисарая. Но и дяде везло не всю жизнь — новая, третья война с Турцией, после которой Крым стал независимым, но под рукой российской императрицы, поставила крест на работорговле. Хан-марионетка боялся испортить отношения с русскими и караваны рабов водить запретил. Дядя разорился на подарках чиновникам, но не добился никаких послаблений и умер в бедности.

— Но он жил, как и должно жить мурзе! — воскликнул Арслан порывисто и от волнения снова начал коверкать слова. — Я же в юности только глядеть на это. Детство в бараке, помогать отцу — тачать сапоги, катать валенки, резать ремни на сбрую… Ха-ха, вот смех-то: мурза — сапожник, пимокат, скорняк… — Корчысов усмехнулся, вздохнул и продолжил спокойнее: — В тринадцать лет дядя забрал меня к себе — рассказывал о всех тонкостях в перевозке и продаже живого товара, знакомил с людьми, учил турецкому языку. Всё надеялся, что Азов скоро снова перейдёт туркам и не хотел, чтобы дело рода исчезло. Только Азов и поныне ваш, а рабов я всё равно водил. И вышло это так.

После смерти дяди я вернулся сюда и занялся кожаным и меховым промыслом. Как-то после ярмарки в Воронеже я подсчитал свои скудные барыши да и засел пить в кабаке, и пил там неделю. Что было не помню, но через пару дней после того заявился ко мне Семихватов и давай расспрашивать о невольничьих рынках, о караванах, я, де, похвалялся, что были бы рабы, а довезти и продать я их смогу. Я поначалу не слушал его, но он предложил мне денег — ещё больше, чем я только что пропил, пообещал лес на дом поставить, коня подарить. Кто бы тут отказался? Впрочем, и князь тогда был не так уж богат — его соляная торговля по Дону давала прибыль, но совсем не ту, какой он жаждал. Семихватову-то подавай дворец, подавай лакеев в богатых ливреях, так, чтоб золота на них было больше, чем на губернаторском камзоле. А на торговле быстро капитал не сколотишь, если не будешь брать бесплатно, а продавать дорого. Но вот как раз такую простую штуку князь и выдумал.

Собрал он из своих, да беглых, да прочих людей ватагу, но не разбойничью, а рекрутскую. Потому как нарядил он их в мундиры, нацепил им сабли и отправил по казённым деревням за солдатами. Когда мужичков доводили до Боброцска, то уже я сажал их в широкие бочки, укрывал соляными мешками и спускал в карбасах по Дону до Азова. Оттуда на знакомом торговце морем до Кафы, а потом до Истанбула, всё по дядиному пути.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А-а-а-а, так это мы ваших покрутчикив покосылы, нэ царских? — влез казацкий голова.

— Да.

— Уф… як гора с плеч долой! — Перещибка перекрестился на красный угол.

— А что же, в Экспедиции доходов ничего не видели? — спросил Воронцов.

— Вы знаете нашего исправника, Колоскова, всё за него делает секретарь. — Мурза многозначительно замолчал.