Три льва - Михаил Голденков

Ну, а сам «святой город» раскинулся на сорока четырех гектарах, половину которых занимали здания… Кмитича и Семеновича особенно поразила площадь, на которую выходил собор святого Петра. С двух сторон от собора эту площадь опоясывали два крыла недавно завершенной колоннады работы Джан Лоренцо Бернини. Над колоннадой были установлены девяносто шесть статуй святых и мучеников церкви. Другой достопримечательностью площади являлся стоящий в ее центре гранитный египетский обелиск, датируемый первым веком до Рождества Христова. Обелиск доставили из Египта по приказу знаменитого императора Калигулы…

Папский апостольский дворец Ватикана, также шедевр, как сообщили русинам, состоял из тысячи комнат, а также включал часовню, музеи и папскую библиотеку, хранящую настоящие сокровищницы знаний…

Часовой швейцарец, стоявший у замка Святого Ангела, громким звонком вызвал начальника караула Ватикана — молодого офицера. По мосту Ангела ехала невиданной красы карета: вся в золоте, в крученых сверкающих на солнце шнурах, запряженная шестеркой белоснежных лошадей с расфуфыренными жокеями, с наряженным в золотую ливрею кучером, с расшитыми золотыми и серебряными галунами гайдуками на запятках…

Начальник караула, молодой швейцарский офицер, недавно переведенный в Рим, решил, что едет королева. Не иначе.

— Ударить в барабан! — громко приказал он сигнальщику…

Барабан торжественно затрещал дробью… Караул в старомодной, но уже традиционной швейцарской форме с желто-красно-синими продольными полосками и с черными плоскими беретами на головах испуганно выстроился, звякнув мушкетами и отдавая честь приближающейся карете Его величества.

Офицер вытянул стрункой шпагу, готовый отдать салют, гордый собой, что вовремя заметил нежданных дорогих гостей, преданно глядя на окна кареты, ожидая награду в виде милой и приветливой улыбки августейшей персоны… Лицо офицера вытянулось… Из окон кареты с изумлением глядели на отдаваемые воинские почести четыре мужских лица, из которых как минимум два были явными рожами, коих лучше не видеть: Самойло, с чьей физиономией можно было бы смело выступать в литвинских батлейках в роли злой ведьмы, и итальянец Марко со своим переломанным носом и черной бородой явно не жидовского ростовщика… Эти физиономии, прилипшие носами к разукрашенному узором стеклу кареты, напомнили офицеру отрубленные головы преступников, которые выставлялись на обозрение однажды в его далеком детстве, в его родной швейцарской деревеньке. Комизм ситуации придавали кружевные воротнички с бархатным колете и широкой золотой цепью по плечам этих странных субъектов.

Несчастный офицер отвесил челюсть и судорожно сжал рукой эфес шпаги… Королевские солдаты отдавали почести неизвестно кому, каким-то бандитам, неизвестно как пробравшимся в Святая святых! Следующую свою ночь несчастный офицер уже видел на гауптвахте…

Все встали. Вошел Папа. Это был престарелый человек с седыми усами и узкой бородкой, но с молодыми живыми темными глазами. На нем была гранатового цвета мантия и шапка… Кардиналы засуетились. Государственный секретарь подбежал к Папе и что-то напряженно стал ему шептать на ухо, как только Папа сел в кресло. Ни Кмитич, ни Семенович, естественно, не знали, что вся эта суета возникла во дворце из-за них, русских беглецов из турецкого плена… Литвины послушно с легким трепетом ожидали продолжения церемонии приема у самого главного христианина планеты…

— Господам Самуэлю Кмитичу и Александру Семеновичу вручили испанский орден Золотого Руна, — шептал между тем секретарь на ухо Папе, — а ведь эти господа вопреки условиям вручения ордена даже не католики! Они вопреки правилам получения ордена также не расширили домена…

Папа прервал секретаря поднятым вверх пальцем.

— Не католики, говорите? — тихо говорил Климентий Десятый, бросая снизу вверх осуждающие взгляды на Государственного секретаря. — А не я ли Папа всех христиан? Не я ли должен думать обо всех своих сынах христианских и утешать их в печали, и одобрять в добродетели? Эти господа совершили подвиг! Они расширили христианский домен тем, что спасли из плена души более двухсот христиан! И они такие же католики, как и мы, как и все христиане, переступающие порог Ватикана! Разве мы спрашивали их, католики ли они, когда эти благородные мужи шли отстаивать ценности христианские, защищать мир христианский?

— Так, но есть установленное правило… — начал было Госсекретарь, но Папа вновь прервал его поднятым вверх пальцем.

— Вот о каком правиле вам надо в самом деле волноваться и подумать в первую очередь: яйца всмятку, что мне подают по утрам.

— Извините, ваше преосвященство?

— Это главная моя пища по утрам, — продолжал хмуриться Папа, — из кухни, где яйца облупливают, их затем, по особой лестнице, несут в креденцьеру, заведующую папским столом. Там мое блюдо перекладывают на тарелки и их снова, особой лестницей, несут в мою переднюю и передают личному моему камердинеру. И только лишь камердинер идет и подает мне яйца всмятку. Уже изрядно остывшие! Вот об этом долгом и непонятном мне странствовании моего завтрака вы и должны позаботиться, сын мой! Поменяйте это правило к завтрашнему утру. Пусть мне яйца несут сразу из кухни. А вот об остальных правилах, касающихся католиков или не-католиков, я уж позабочусь сам. Надеюсь, я понятно все высказал?

Секретарь пристыженно поклонился и отошел… Прозвучала короткая вступительная речь, затем после объявления кардиналом испанских и французских делегаций глава католической церкви обратился к собравшимся на латыни и затем объявил, что на приеме присутствуют представители геройски бежавших из турецкого плена русских. В зале раздались аплодисменты…

Кмитич, Семенович, Марко и Самойло по очереди подходили к Папе, целуя красный рубин на его перстне, а Климентий X, улыбаясь, говорил им:

— Да благословит Господь, чтобы ваше деяние способствовало распространению добродетели и моральной помощи всем людям… Чем я могу помочь вам, сыны мои?

Папа Климентий X

— Нам бы до Речи Посполитой добраться к Рождеству, — отвечал Кмитич, поднимая взгляд на Папу.

— К Рождеству? Я приложу все силы, чтобы вам помочь, дети мои, — кивнул Кмитичу Климентий, и оршанский князь поклонился в ответ…

— Ровно тридцать лет назад в Риме уже бывали ваши земляки, — вновь улыбнулся Папа, — тоже около двухсот человек. Я их хорошо помню. Они так же, как и вы, сбежали из турецкого плена, захватив большой корабль.