Память сердца - Рустам Мамин

Настал вечер генеральной репетиции. Все шло хорошо, дружно, легко. А когда началась сцена с китайцем – конфуз: неудержимый смех! И не только в зале, но и на сцене!.. Успокоились, поговорили. Начали репетировать… Вдруг – на том же месте – рассмеялись педагоги! Получилось еще смешней. Смех захватил весь зал! Повальный хохот…

Руководство секции художественной самодеятельности, обеспокоенное, решило провести организационное собрание: говорили о дисциплине, о неуместности смеха, о срыве работы…

Снова приступили к репетиции, с осторожностью, буквально боясь все сорвать. Критический момент: …Син-Бин-У подходит к насыпи… В зале начинается еле заметное шевеление…

– Внимание! Тишина! – одергивает шутников педагог. – Продолжаем репетировать!..

Все как загипнотизированные замерли. Наконец-то нет смеха. Но будто висит, порхает над залом смешинка. Как будто выбирает, кого поразить своей искрой. И находит… Теперь уже у кого-то из самого руководства секции вырывается задавленный писк!..

И все срывается! Булькающий надрывный грохот всего зала! Смеются уже все – безудержно, легко, широко. Свободно!..

– Внимание!..

Какое там внимание?!

– Внимание! Еще раз! Приготовились!.. – командует режиссер.

Но как только китаец подходит к насыпи – опять раскаты неудержимого смеха! Руководство секции художественной самодеятельности, извиняясь, но, продолжая смеяться, чтобы не мешать, виновато покидает зал.

Господи! Чего мы только не делали, чтобы остановить эту эпидемию смеха! Сердились друг на друга, препирались, оправдывались, отсаживались на другие места. Успокаивались…

Син-Бин-У, бедный (в который раз!), подходит к насыпи… Вспыхнув искрой, в зале возникает тихий тоненький всхлип, выползает смех… И переходит в торжествующий грохот! Это какая-то всеобщая истерия. Хохот, как море, волнами, перекатами колышет людей. Смеются и плачут педагоги…

Было жалко Виктора Носика. Молодой парень, талантливый; он впервые получил большую роль, очень старался, нашел для своего китайца какую-то особую пластику: надо было видеть, как он полз по этой злосчастной насыпи…

Но хохот уничтожал все! Кстати, и он, и Локтев Алексей, впоследствии стали известными артистами.

Смех прекращается сам собой. Успокоились. Начали репетировать. Откуда-то снова доносится предательский приглушенный писк – и опять взрыв хохота!.. Неудержимый, как лавина! Какая-то необузданная вселенская стихия!..

Педагог Лебедев, вытирая слезы, сквозь нервные всхлипы уговаривает:

– Ребята, вы же взрослые люди, дайте работать! Так нельзя!.. У меня живот уже заболел!..

Жена, заливаясь тонким рассыпчатым смехом, возражает:

– Георгий, ты сам-то успокоиться не можешь! Да и я тоже, – вытирает слезы. – Надо отложить репетицию на день-два.

Через два дня собрались. Пришли все, кроме основного исполнителя – командира партизанского отряда Вершинина. Поскольку у него с китайцем все сцены было хорошо отрепетированы, решили сразу приступить к сцене с Син-Бин-У на насыпи. Все волновались ужасно, а… Прошло все удачно, никто не смеялся. Но было скучно. Даже как-то уныло, буднично. Как ни странно, пропал драматизм.

– Ну, динамику-то мы вернем. За хвост вытащим!.. – бодро заявил педагог Лебедев. – Главное, от больного смеха избавились. Где там рабочие сцены? Пусть кто-нибудь попрыгает на насыпи… Да подольше! – Кто-то из рабочих с удовольствием запрыгал, заплясал вприсядку на насыпи.

– Как мы не догадались, надо было его вместо Пивоварова пустить! – пошутил режиссер. Никто не среагировал. Может, уже просто боялись смеяться?

Генеральная прошла при полном зале. Когда китаец полез на насыпь, среди зрителей зародился коварный шумок: видимо, до многих дошла история с Пивоваровым. Но зал не поддался; шумок подавили, все прошло благополучно.

Роль свою Носик сыграл отлично, можно сказать, профессионально. Он легко поступил во ВГИК.

Жалко было педагогов – Лебедева и его жену. Как они переживали! Наверное, сильнее, чем при сдаче экзаменов студентами во ВГИКе!

А педагоги были удивительные. Своим примером – интеллигентностью, эрудированностью, благородством учили нас культуре – буквально ухватив за душу, тянули ввысь – к искусству, к прекрасному. Они излучали доброжелательность, искренность, пробуждали в нас тягу к знаниям, к дружбе.

На окончательной сдаче спектакля, на обсуждении был и автор Всеволод Иванов. Обсуждали работы действующих лиц – главных героев, в их адрес было сказано много хороших слов. Обо мне ни слова. Молчали, понятное дело, роль студента Миши незначительна. И это знал сам Иванов. Какие тут могут быть слова?… Но жена Лебедева, посмотрев на меня, наверно, углядела на моем лице то ли обиду, то ли разочарование – наклонилась к Иванову. И вдруг тот начал говорить:

– Очень убедительным был Миша, я его не вижу. Его разве нет сегодня?.. А я сижу в первом ряду.

– Здесь! Вот он.

– Ага. Молодец, Миша. Все хорошо получилось удачно. У него студент получился даже интересней, чем у меня. – Я это пишу не потому, что и меня хвалили, нет просто хочу подчеркнуть: даже в таком маленьком эпизоде ярко видна психологическая тонкость, такт, мудрость педагога. Она сумела угадать настроение ученика и не прошла мимо. Была довольна и, посматривая на меня, она мило улыбалась и тихо аплодировала кончиками пальцев.

И мы, конечно, работая над спектаклем под руководством таких педагогов, получили немало: забродило в нас творческое начало. Многие стали ведущими артистами, режиссерами.

Николай Макарович

Вот сижу, купаюсь, нежусь в облаках воспоминаний – приятных, добрых и не очень… В сознании роятся, наслаиваются, смешиваются мысли, образы, события. Что-то отчетливо, ясно так, что тут же, сразу из закромов памяти просится на бумагу. А что-то смутно – маячит, манит какой-то одной краской, эмоцией, жестом, интонацией. Но и эти мимолетные зыбкие образы не подчиняются желанию отбросить их. Не уходят. Ждут своей очереди, своего места в рассказе, потому что связано это с очень интересными людьми.

Да… Люди, люди. Сколько их прошло через мою жизнь?

Осмысливая сейчас прожитое, то, что накоплено жизненным опытом, что накрепко вросло в мое сознание, в мое «я», понимаю отчетливо, что факты моей биографии сложились именно из встреч с людьми, которых послала мне судьба. Будь это другие люди, другие характеры – последовали бы другие поступки, другие события. Моя жизнь повернулась бы по-другому. Ну как не рассказать о тех, с кем свела меня жизнь?

Я уже упоминал о Салазкине и Верещагине. Да, в этих людях воплотилось для меня изначально осмысленное, отчетливое понятие – «русский». Человек, принимающий свою долю безропотно, мудро и философски-благородно. Человек, несущий свой крест до конца.