Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разве выразишь пером
Этот пафос с дисциплиной.
Этот русский чернозем.
Пополам с марксистской глиной?
Лишь от радости всплакнешь.
Сладкий миг переживая,
И пешком себе пойдешь
За отсутствием трамвая.
«Возвращается ветер…»
Возвращается ветер на круги своя.
Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
Повинуясь законам природы.
Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой поэт посвящает сонет.
Уже трижды другим посвященный.
Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.
И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
Возжелает наследного принца.
Ибо все на земле, дорогая моя.
Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя.
Возвращается, дьявол! Хоть тресни.
Утешительный романс
Что жалеть? О чем жалеть?
Огонек горит, мигая…
Надо все преодолеть.
Даже возраст, дорогая!
Что есть годы? Что число?
Что связать нас может сроком?
Лишь бы только нас несло
Нескончаемым потоком.
Сколько раз свои сердца
Не спасая от контузий,
Мы шатались без конца
По республикам иллюзий!
Сколько тягостных колец
Все затягивалось туже!
Так уж худо, что конец.
А глядишь… назавтра — хуже.
Без названия
Был ход вещей уже разгадан.
Народ молчал и предвкушал.
Великий вождь дышал на ладан,
Хотя и медленно дышал.
Но власть идей была упряма,
И понял весь уже народ.
Что ладан вместо фимиама
Есть несомненный шаг вперед.
Куриная философия
Всем указаны скрижали.
Всем отмечена строка.
Вот и мы с тобой сыграли
В подкидного дурака.
С кучей принципов носились,
Всех учили, как им жить.
А когда остановились.
Оказалось, нечем крыть.
Дни чем дальше, тем короче.
Ночь длиннее, гуще мгла.
И выходит, между прочим.
Что и жизнь уже прошла…
Они жуют
Презрительно опущенные губы,
Жевательный и неприятный звук.
Они жуют. Их золотые зубы
Вонзаются в упругий каучук…
Они жуют на фабрике, на даче,
Восстав от сна и отходя ко сну.
Они жуют, когда природа плачет.
Когда природа празднует весну.
Они жуют в сенатах и в палатах.
На берегу и в тишине кают.
Жуют во всех Соединенных Штатах,
И в каждом штате все они жуют.
Они жуют от первого момента
До самого последнего в судьбе.
Когда они хоронят президента
И выбирают нового себе.
Они жуют от мала до велика.
Причем хранят молчания печать.
Они жуют, оглядывая дико
Глупца, который смеет не жевать.
И как они не получают сыпи,
Чумы! Всего, что сокращает век?!
Они жуют: от устьев Миссисипи
До устьев менее роскошных рек.
Они жуют, проходят дни и годы.
Они жуют, следя времен полет.
За исключеньем Статуи Свободы,
Которая, как будто, не жует.
Меняя вид всего земного шара.
Вулканы рвут несовершенный мир…
Беснуется седая Ниагара,
Таинственный задумался Памир.
Меняются и судьбы, и правленья
Народов, стран, и малых, и больших.
Они жуют в часы землетрясенья.
Когда оно касается не их.
На материк зловещим ураганом
Глухие тучи медленно ползут.
За Атлантическим далеким океаном
Они молчат, считают и жуют.
Да будет так! Своеобразна прелесть
И выводы естественных наук:
Америка — единственная челюсть,
Европа — неизбежный каучук.
«Сатирикон», 1931, № 17
О. Л. Д’ОР
Автобиографии великих, малых
и крошечных писателей
Леонид АНДРЕЕВ
Как известно читателю, я родился.
Потом я поступил в гимназию, где учился плохо, так плохо, что меня каждый день выгоняли из класса.
Потом я поступил в Московский университет, где тоже учился плохо. В Петербургском университете я учился еще хуже.
В 1894 г. я плохо стрелялся, последствием чего было наложенное на меня церковное покаяние. Но каялся я тоже плохо.
Видя, что дело плохо, я стал учиться живописи и начал рисовать портреты. Последние были из рук вон плохи.
В 1897 г. я получил диплом и записался в помощники присяжного поверенного. Но из меня получился юрист невероятно плохой, и все дела в суде я проигрывал. Дошло до того, что подсудимые стали мне платить огромные суммы, чтобы я не выступал защитником по их делам.
Я стал писать судебные отчеты в газете «Курьер» — и тоже очень, очень плохо.
Свою автобиографию я написал один раз, и вышло тоже плохо: один раз в «Журнале для всех», куда я ее послал сам: другой раз — в «Литературном календаре», где ее у меня стибрили.
Михаил АРЦЫБАШЕВ
Родился в 1905 году, и с 12 ноября с. г. мне пошел третий годок.
По своим убеждениям я блондин.
Из гимназии меня выгнали, хотя я никогда в ней не учился.
Писать я начал на восьмом месяце
