Заклятые подруги - Мария Мусина

— Оставь, Леня, — Таня скривила губы, — этот твой пафос. Прибереги для простофиль.

— Тогда я не понимаю, — Долгов даже привстал от возмущения, — чего ты хочешь от меня? Что ты тут вообще делаешь? Если ты всем довольна, тебе не нужна помощь — выписывайся. Я немедленно подготовлю все необходимые документы. И не морочь мне больше голову. Иди!

Таня опешила.

— Мне плохо. Как же ты можешь выгнать меня?

— Я не чувствую, что тебе плохо. Тебе нравится изображать вендетту — флаг в руки. Мы здесь оказываем добровольную — слышишь, добровольную — психологическую помощь. В тюрьму тебя в другом месте посадят.

— При чем тут тюрьма? — растерялась Таня.

— А ты думала, безнаказанно можно людей убивать?

— Я никого не убивала, — испугалась Таня.

— Врешь.

— Честное слово.

— Что ты тут мне про Ларису говорила? Ну-ка?

— А почему она мне ничего не сказала тогда, когда он хороводился с Катей? Почему не предупредила? Мне-то не до чего было. Я ребенка ждала. А они за моей спиной веселились. Теперь пусть поплачут.

— Тебе от этого легче станет?

— Легче. Легче! Представь себе.

— Я вижу, как тебе легко уже. Не пори чушь. Подумаешь, мужик к другой ушел. Так ли уж он тебе нужен? Если ты такое с ним проделала! Если ты сама свою жизнь готова коту под хвост пустить, если тебе самой на себя наплевать — чего ты тогда от других ждешь? Кто о тебе заботиться будет?

— Но Алевтина ведь заботилась о тебе, Леня, — шепотом проговорила Таня, и Долгов побледнел. — О тебе заботилась. А ты так нехорошо с ней поступил. Почему, Леня?

— Что ты имеешь в виду? — дрогнувшим голосом спросил Леонид Михайлович. — О чем ты?

— Ох, напрасно ты меня к себе приписал, Леня. Думаешь, полоумная совсем Танька-то, не поймет ничего, мы ее еще таблетками накачаем, совсем в осадок выпадет. И никому не расскажет то, что знает. Не так, скажешь, рассуждал?

— Что ты несешь?

— И еще думал, выпытаю у нее кое-что. Насквозь я тебя вижу, Леня. Все мне понятно про тебя.

— Ну-ка, ну-ка, — Долгов взял себя в руки, — говори, раз начала.

— Не одна я у вас такая — до края доведенная. Оксанка-то тоже на вашей совести. Что? Не так? Дома у нее бываете, сю-сю-сю, хрю-хрю-хрю. «Оксаночка, деточка, как ты замечательно выглядишь да как готовишь вкусно». А за ее спиной что происходит? Как по два дня рождения устраивал? На один — Андрея с Ларисой приглашал, на другой — Андрея с Оксаной. Ты, Леня, мой дорогой, ты. Это у вас модно в компании — блядство друг друга покрывать. И Катя эта ваша распрекрасная с Ларисой дружит, а Оксане стучит. Скажешь, не так? И к тому же с Андреем подсыпает. Скажешь, не так? А ты Оксану, беднягу, от невроза лечишь. Гнида! Ты понимаешь, какая ты гнида? Сам калечишь — сам лечишь. Вот классно устроился.

— И что дальше? — напряженно спросил Леня Долгов.

— А то дальше, что вы запутались вконец, в трех соснах заблудились. Ненавидите друг друга, а расстаться не можете. Все повязаны, все боятся друг друга, все холодным потом обливаются — как бы не всплыло что-нибудь грязненькое, подленькое. И еще больше во всем этом дерьме погрязаете. Все почему-то подумали, что со смертью Алевтины им легче будет. Ошибаетесь, голубчики. Это только начало. Алевтина, конечно, та еще сука была, прости Господи. Но она вами вертела как хотела, разводила вас по вашим камерам, когда надо, «брек» говорила. А теперь-то уж точно вы друг дружке глотки перегрызете.

— Ты меня извини, Таня, но это все бред сумасшедшей. Я тебе как врач свидетельствую. Ты бредишь.

— Не нравится? Что же ты меня-то самокритике учишь? — Таня без сил откинулась на спинку кресла. Боже мой, как же она устала! Зачем ей все это? Пусть себе. Пусть делают что хотят, живут как хотят. Только оставят ее в покое. Покоя дадут наконец.

Долгов смотрел на Таню с ужасом.

— Да-а, — протянул он, — я и не подозревал, что ты меня так ненавидишь. Ты действительно права. Не надо было мне в таком случае приниматься за твое лечение. Но с другой стороны, любой врач, выслушав твои маниакальные идеи, отправит тебя в психушку. Клиника неврозов, знаешь ли, для психически здоровых людей, которые не справляются со стрессовыми ситуациями. А сумасшедших мы лечим в другом месте и другими методами, совсем даже противоположными.

— Вот и ты мне угрожать стал, — с укором сказала Таня.

— Не угрожаю я тебе, а хочу ясность внести. Как бы ни были мы виноваты друг перед другом, нельзя нам вставать на тропу войны. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Таня горько усмехнулась.

— Не я первая это начала.

— Мы с тобой по кругу ходим. Это тупик, понимаешь ты или нет?

— Да, это тупик. Я не знаю из него выхода.

— Я знаю.

— Все простить?

— Все простить.

— Но ведь ты, Леня, не можешь поручиться за всех остальных. Что они-то все простят и забудут, не можешь гарантировать.

— Я думаю, с этим проблем не будет. — Доктор избегал смотреть Тане в глаза.

— Вот видишь, ты и сам неуверен, что это так.

— Да послушай, — горячо заговорил Леонид Михайлович, — никто не хочет обострять ситуацию. Все и так уже досыта хлебнули. Надо остановиться, пойми, надо остановиться. Алевтину уже не вернешь. Лариса пропала…

— Пропала? — с жадным любопытством переспросила Таня. — Сбежала от расплаты. Разве нет?

— Не надо злорадствовать. Возможно, мы и нарушили какие-то моральные нормы. Но все поправимо. Никто из нас не хочет больше крови.

Таня удовлетворенно расхохоталась.

— Вы уже ею напились, кровью-то? Не захлебнуться бы…

— Татьяна, перестань! Возьми себя в руки. Нельзя так распускаться.

— А что, скажи мне, этот мент, который меня сюда привез, он в курсе, что ты был должен Алевтине пятьдесят тысяч долларов? А Юра Агольцов в курсе? Нет? Так они самого главного не знают, оказывается. Вот незадача-то.

— Я бы отдал, — взвился Долгов, — я бы заработал…

— Вот ты и заработал, — рассудительно сказала Татьяна, — считай, половину я тебе скину. Мне ты должен только двадцать пять.

Юрий Петрович Агольцов, сладко предвкушая заслуженный вечерний отдых после насыщенного многотрудного дня, подъезжал к одной из своих ближних загородных резиденций, когда трубка его сотового телефона мелодично заверещала. Агольцов с ленцой откликнулся:

— Слушаю.

— Юрий Петрович, — как бы тоже нехотя позвал Витя Косуля, — забыл тебе одну важную вещь сказать. Выходит, не договорили. Где ты сейчас?

Юра Агольцов потому и дожил до своих лет, что с младенчества быстро соображал. Еще не отдавая себе отчета в том, что могло произойти за сорок минут, прошедших после вполне мирного расставания с Косулей, Юра, не меняя расслабленного тона, хмыкнул:

— Виктор Сергеич, я уже Тверь проехал, только послезавтра смогу с тобой повидаться. А что случилось? Говори прямо, нас никто не слушает.

— А где ты будешь-то? — настаивал Косуля.

— Да по делам, — небрежно проронил Юра. — Что-то важное у тебя или терпит?

— Да, в общем, терпит. Но, знаешь, пол-«лимона» баксов упускать не хотелось бы.

— Мне бы тоже, — согласился Юра. — Попробую раньше управиться.

— Попробуй, Юр. Убедительно тебя прошу. Сегодня встретиться нам надо, сегодня. Утра не дожидаясь. Я тебе через час перезвоню. — И Косуля дал отбой.

— В Москву поворачиваем, — глухо сказал Агольцов.

Юрин охранник, сидевший впереди рядом с шофером, недоуменно обернулся.

— Не на Таганку поедем, а в Марьино, — добавил Агольцов.

— Случилось что? — спросил охранник.

— Случилось, Ренат, случилось.

Тягостная тишина повисла в машине. О Юриной квартире в Марьине знали, кроме Юры, лишь два человека — Ренат и Шурик, агольцовский шофер. Только самые проверенные из провереннейших людей. То, что шеф так резко поменял свои планы на сегодня и направляется не куда-нибудь, а в Марьино, ничего хорошего не предвещало.

Агольцов, стараясь не терять самообладания, набрал телефонный номер.

— Это я, — сказал ровным голосом.

Выслушав недолгий монолог, молча захлопнул складную телефонную трубку.

Спины сидящих впереди напряглись.

Юра закрыл глаза и в изнеможении откинулся на спинку кожаного сиденья. Попытался подбодриться: «Ты же был к этому готов. Есть план на этот случай. Что неожиданного произошло? Да ничего. Просто надо спокойно подумать, спокойно подумать».

Юра умел держать удар. И всегда мог совладать и с тем, что люди называют невезением, и с собственными ошибками и огрехами. Чувствовал, когда нужно, прикрыв голову руками, замереть и пропустить над собою волну, не борясь по-глупому со стихией. Алевтина, царство ей небесное, тоже кое-чему научила. Объяснила словами то, что Юра и так понимал интуитивно: есть в жизни периоды, когда твое противодействие, страстное желание переломить ситуацию только во вред обернется. Как в преферансе: если мизер ловленый оказался — забирай сразу свою взятку, а то всучат «паровоз» — не отыграешься ни в жисть. Но тут возникает проблема: как угадать, просчитать, почуять, когда такое время наступает? В этом вся загвоздка — не перепутать.