Wunderland обетованная - Петр Заспа

Вспомнив лицо командира, Максим хохотал до слёз, пока не заметил, что он смеётся один, и осёкся. Даша с отцом как-то странно на него посмотрели, и Тимофей Иванович спросил:

— Ну, а его потом на партсобрании пропесочили?

— Кого?

— Да старпома вашего!

— Помилуйте! За что?

— За раздолбайство такое. Человек на ответственной должности, а такое вытворять?

— А мне черепаху жалко, — шмыгнула носом Даша. — Вдруг он её поранил?

Максим смущённо кашлянул в кулак и замолк.

«Странно, — подумал он. — Вроде смешная история, а такая необычная реакция».

Но Тимофей Иванович неожиданно улыбнулся и сказал:

— Хороший ты парень, Максим! Вижу, не злобный. Есть у тебя в душе тепло человеческое. Молодец! Весёлый! Три дня назад еле живой был, а уже пытаешься нас развеселить. Я угрюмых не люблю. Честное слово! Был бы из наших, из полярников — отдал бы за тебя Дашку!

— Папа!

Даша густо покраснела, а вместе с ней и Максим.

— А что? Травил бы нам полярными ночами байки, а мы бы и времени не замечали. Что ж я, не вижу, что ты от него ни на шаг не отходишь? А ты, Максим? Руки ей бинтовать подсовываешь, а сам в глаза заглядываешь. Эх, молодёжь! Да вы же для меня, как вода в стакане! Насквозь вижу… Пошли в избу! Я же вышел к обеду позвать, да вас тут наслушаешься и забудешь обо всём!

После слов Дашиного отца Максим сидел за столом, будто оглушённый динамитом карась. Не чувствуя вкуса оленьего мяса, он то краснел, то бледнел, то ронял на пол ложку и, сконфуженно улыбаясь, оправдываясь, показывал всем забинтованные пальцы. Тимофей Иванович так легко сказал о том, о чём Максим боялся даже подумать. Ему определённо нравилась Даша, но признаться в этом даже себе он боялся. Уткнувшись носом в тарелку, он молчал, и ему казалось, что все только на него и смотрят, и отслеживают каждое его движение. Остальные тоже молчали, но скорее оттого, что молчал Тимофей Иванович, и никто не решался нарушить тишину. И потому крик за окном услыхали все. Радист Миша бежал и громко кричал. Его шаги загремели на крыльце, и все обернулись на дверь.

— Там! Там! — Миша влетел в дом и, задыхаясь, ткнул пальцем в Максима.

— Тебе что, медведь зад прикусил? — недовольно обернулся Тимофей Иванович.

— Там, у берега!

У Максима ёкнуло сердце. Вскочив из-за стола и перевернув стул, он выбежал на крыльцо. Всего в сотне метров от причала, блестя на солнце стекавшей по бортам водой, с белой касаткой на рубке, стоял «Дмитрий Новгородский». Резиновая лодка была уже на полпути к берегу. И в ней стоял во весь рост командир. От волнения у Максима подкосились ноги. Улыбаясь высыпавшим вслед полярникам, он лишь шептал:

— Они пришли за мной… Они меня не бросили. Даша, они пришли за мной!

По щекам его катились слёзы. Голос дрожал, а он всё повторял:

— А вы не верили. А они пришли…

Прощание получилось скомканным и совсем не таким, как Максиму представлялось ранее. Нужно было сказать что-то особенное, торжественное, но, глядя на стоявших рядом с покосившимся причалом и ещё не совсем пришедших в себя Тимофея Ивановича и его команду, Максим лишь повторял:

— Спасибо вам! За всё спасибо! Я вас не забуду. Спасибо…

А когда нога его уже ступила на резиновое дно лодки, он не выдержал. Слова сами родились где-то в груди и, не спрашивая разрешения, вырвались наружу:

— Даша, я вернусь за тобой!

А она будто ждала этих слов и крикнула в ответ:

— А я ждать буду!

Понимая его состояние, матросы гребли медленно, и вёсла едва касались воды. А он стоял и смотрел на махавшую ему с берега платком девичью фигуру, а когда оказался на палубе лодки и прямо перед лицом увидел ухмыляющуюся физиономию касатки, похлопал её по морде и произнёс:

— Здравствуй, «Дима»! — затем, почувствовав, что от избытка чувств он снова сорвётся, Максим взглянул на улыбавшийся ему экипаж и смущённо сказал:

— Нервы ни к чёрту! Поехали, мужики, за доктором.

Шеффер взглянул на динамометр, не удержался от возгласа:

— У меня не хватило шкалы! — и хлопнул Долгова по спине. — Да Голиаф против тебя — сопливый мальчуган!

Он протянул динамометр помощнику.

— Взгляни, Рудольф! И это через столько дней после того, как мы ему вкололи ноль пять! Остаточный эффект впечатляет. Сейчас он выдаёт на уровне ноль трёх.

— Эрнст, а почему не приходят в норму вены?

— Не знаю. Доктор говорит, что объём крови в его теле увеличился в полтора раза. А со зрением никаких подвижек вперёд. Чувствую, водит он нас за нос. Вот закончим фильм для Берлина и пора заняться объектом. Тогда и доктору найдем более достойное применение. А пока главное — фильм! Полагаю, уже можно вызывать лодку за плёнкой. Пусть Гиммлер с Гитлером посмотрят на настоящего сверхсолдата. Думаю, что сегодня наш Голиаф сдохнет. Ноль шесть нами ещё не опробована. А если и выдержит, то на ноль семи точно ему конец. Потому, Рудольф, сегодня все должны отработать чётко. Дублей не будет. Проверь кинокамеру, плёнку! Что там ещё? Свет, ракурс… Но фильм должен получиться на славу! Никаких сбоев!

Шеффер подошёл к сидевшему с отрешённым видом Долгову и приподнял у него веко.

— Как состояние, Арнольд Филиппыч? — оберштурмфюрер вновь перешёл на русский язык. — Тело болит? Знаю, болит. Ничего, сейчас вколем ноль шесть, и всё пройдёт. И ты опять станешь могучим и лишённым всякой чувствительности Голиафом! Конечно, Голиафом! От Арнольда Филиппыча у тебя уже и не осталось ничего. Ты Единица, ты Первый! Ты сверхсолдат! Сегодня опять будем сниматься в кино. Но теперь ты должен сделать что-то фантастическое! Такое, чтобы в Берлине от восторга бились в конвульсиях! Должно получиться что-то феерическое! Должно быть чудо!

Профессор наморщил лоб и, будто его только сейчас осенила эта идея, весело, по-дружески обняв старпома за плечи, торжественно произнёс:

— Я знаю, что мы покажем этим неверующим кретинам из Аненербе! После обычных и, наверное, уже надоевших тебе забегов в карьере, мы устроим заплыв. Да, заплыв! Ты проплывёшь от причала до шлюпки, скажем… — Шеффер, на секунду задумавшись, закатил глаза. — Скажем, метров пятьсот туда и обратно, с огромной скоростью, будто выпущенная из субмарины торпеда! Температура воды около нуля, но тебе это нипочём. Ты её чувствовать не будешь. Сейчас море спокойное, и скорость на гладкой воде будет смотреться очень эффектно. А затем я хочу показать, сколько времени способен мой сверхсолдат находиться без воздуха под водой. Да, именно так! Ты нырнёшь, а мы покажем на камеру часы. И будем снимать, пока ты вновь не появишься. Это их потрясёт!

Оберштурмфюрер втянул препарат «Z» в шприц и примерился к руке Долгова.

— Я в тебя верю и знаю, что ты меня не подведёшь. Но всё равно во время съемки наш общий друг — доктор — будет находиться здесь, в смотровой. А чтобы ему не было скучно, мы подсадим к нему ту гориллу, которой он не так давно разбил голову. Если что-то у нас с тобой пойдёт не так, то наш пострадавший солдат с удовольствием вернёт ему долг с лихвой. Мы ведь с тобой прекрасно понимаем друг друга, Арнольд Филиппыч? И потому я уверен, что всё у нас пройдёт хорошо. Обещаю, что после сегодняшних ноль шести я дам тебе целую неделю отдыха, чтобы ты набрался сил для ноль семи.

Не понимавший их разговор Йордан с опаской поглядывал на свисавшие с ног Долгова цепи. Ему показалось, что оставленная для возможности ходьбы слабина цепи слишком велика, и единица вполне может напасть на него или профессора. Он с сомнением погладил лежавший на столе автомат. Успеет ли, если что, автоматная очередь остановить созданного ими монстра? В этом Рудольф не был уверен. Он посмотрел на будто нарочно бравирующего собственным бесстрашием оберштурмфюрера и, нервничая, сказал:

— Эрнст, на твоём месте я всё-таки держался бы от него подальше.

— Это лишнее, Рудольф. Мы его сломали, и теперь из нашего Голиафа можно лепить все, что только заблагорассудится.

— Не уверен. Если он всё время молчит, это ещё не значит, что он сломался. Сегодня он мне приснился. Даже вспомнить жутко: это чудовище своими страшными серыми пальцами вырывало мне зубы! А я знаю, что приснившиеся окровавленные зубы — это к беде. Можешь мне не верить, Эрнст, но я начинаю его бояться.

— Я тебя понимаю, — Шеффер брезгливо взглянул на помощника. — Готовь лучше камеру. Ушам не верю, и это говоришь мне ты! Рудольф, ты просто очень долго находишься здесь взаперти. Это всего лишь тоска по Германии. Сейчас займёмся делом, и вся эта блажь пройдёт. Ведите Единицу в карьер!

Двое солдат осторожно потянули за цепи, ещё двое, щёлкнув предохранителями, встали за спиной старпома. Доза ноль шесть показалась Долгову побежавшим по жилам раскалённым свинцом. Он почувствовал, как этот свинец добежал до сердца, и оно дёрнулось, не в силах перекачать его в артерии. Грудь сжало удушье, затем стало свободнее, и он испытал уже знакомое ощущение лёгкости и невесомости. Но теперь это было что-то особенное. Всё тело будто звенело от перенапряжения и избытка сил. Непроизвольно захотелось наклониться, поднять камень и растереть его в порошок.