Плоть и кровь - Майкл Каннингем

— Передай Зои, что все мы надеемся на ее выздоровление, — сказала тетя Сьюзен.

— Конечно передам, — пообещала бабушка и поцеловала тетю Сьюзен. Тетя Сьюзен сильно походила на бабушку, но была смуглее, озабоченнее и глаже. Птичка блестела на ее платье. Джамаль, прижимая к груди подарки, пошел к машине между Кассандрой и дядей Виллом. Его окружали сложно устроенные волны любви и неприязни.

Оглянувшись назад, Джамаль увидел в проеме двери Бена и дедушку, оба ждали, очерченные желтизной, когда он уедет. Дядя Вилл сел за руль, бабушка рядом с ним. Джамаль и Кассандра сзади.

— Ну вот и все, — сказал дядя Вилл.

— По-моему, все прошло хорошо, — сказала бабушка.

— Разумеется, — ответил Вилл. — А как же. Милый маленький праздник.

Джамаль смотрел, как бьются об окна машины снежинки. Смотрел, как пролетают мимо деревья, другие машины, дома. И видел себя, видел, как он забирает все это — высовывается из окна и сгребает рукой дома и деревья, пока машина катит сквозь ветреную белизну. И как приносит их домой и показывает маме.

— Расскажи еще раз, — прошептал он Кассандре.

— О чем?

— Ты же знаешь.

— Опять о том же? — спросила она.

— Да.

— Ты маньяк, мой милый.

— Расскажи.

— Ладно. Ты был новешеньким и самым крохотным существом, какое…

— Каким крохотным?

— Хмм. Чуть меньше одного из цыплят, которые выставлены в витрине «Ли Чоуз».

— Нет.

— Мы же не будем с тобой ругаться из-за какого-то дюйма, верно? Ладно, ты был таким же крошечным, как щенок миссис Гарсиа. Таинственным Незнакомцем.

— Да.

— И мы положили тебя на сиденье машины и повезли в Массачусетс, на Зеленую реку.

— Туда долго ехать, — сказал Джамаль.

— Да, ты прав. Больше двух часов. Существуют, конечно, реки, до которых доехать было бы намного проще, но твоя мама побывала однажды на Зеленой реке и увидела, что в ней есть нечто волшебное, поэтому, когда ты родился, выбора у нас не оставалось, окрестить тебя мы могли только там.

— Да.

— Мы ехали больше двух часов, — продолжала Кассандра. — Стоял приятный июльский день, вдоль дороги росли тигровые лилии и черноглазые сюзанки. На мне был весьма, если я вправе сказать об этом сама, соблазнительный крестильный наряд: белые кожаные брючки, верхняя половина смокинга и походные башмаки, поскольку, мой милый, нам еще предстояло отправиться в настоящий поход к волшебной реке, ведь твоя мама не стала бы выбирать ту, которая протекает рядом с шоссе, нет уж, увольте.

— А ехали мы в синей машине.

— Да, совершенно верно. В прокатной «тойоте», не так чтобы очень роскошной, но надежной. А находились в ней ты, твоя мама, Вилл и я.

— Aгa.

— И вот наконец мы остановили машину и понесли тебя к реке.

— Это далеко? — спросил Джамаль.

— О, для того чтобы точно ответить на твой вопрос, мне необходимо подумать. Во всяком случае, дальше, чем от Канал-стрит до Центрального парка.

— Правильно.

— И наконец, мы пришли к реке, и прическа твоей тети Кассандры несколько растрепалась, однако она была настоящим труппером, очень дальней, но все же родственницей Дэниэла Буна. И сказать по правде, река была прекрасна. Большая, широкая, с деревьями по берегам, и, видит бог, людей вокруг почти не было, ведь мало кто согласился бы тащиться в такую даль лишь ради удовольствия полюбоваться на то, что течет у него дома из крана…

— Там еще рыба была.

— Ммм. Форель. Прекрасно различимая. Все мы разулись и вступили в воду, холодную как лед, и у тети Кассандры случился недолгий приступ недовольства, с которым она великолепнейшим образом справилась. Вода была очень чистой, дно реки покрывали круглые камушки, и все было так красиво, несмотря даже на то, что от температуры этой воды и эскимоса пробила бы нервная дрожь.

— А меня несла мама.

— Да, именно так, — подтвердила Кассандра. — Мы вошли с тобой в воду, произнесли несколько слов, я и Вилл пообещали заботиться о тебе, а потом Вилл, не слушая возражений тети Кассандры, вылил тебе на головку немножко холодной воды. Потому что это как-никак было крещением.

— И я разревелся.

— Как поступил бы на твоем месте всякий разумный человек. Ты ревел во все время нашего возвращения к машине, а как только мы тронулись с места, заснул.

— И это конец истории, — сказал Джамаль.

— Более-менее. Вот так усталая старая кляча, которая сидит сейчас рядом с тобой, и стала твоей крестной матерью. Милый, если мир и полон чего-то, то лишь сюрпризов.

— Конец истории, — повторил Джамаль.

— Ну-с, и да, и опять-таки нет, — ответила Кассандра.

Когда они вернулись домой, Зои лежала в жару. Некоторое время назад жар утих, обратив ее в женщину, сидевшую посреди комнаты с чашкой ромашкового чая в руках и глядевшую ожидая возвращения сына, как за окном падает снег. Потом температура подскочила снова, и Зои потонула в ней, в жаре, в немощи, в странных обжигающих мыслях, которым не терпелось обратиться в сны. Болезнь действовала на нее как наркотик, но содержала в себе что-то более резкое, подлое, и Зои напрягала силы, стараясь сохранить в окруженной снегами комнате заведенный порядок, обычный ход времени. Это Нью-Йорк, это январь. Выцветшие розы на обшивке кресла норовили зашевелиться, обзавестись лицами, однако Зои запретила им это, и они остались розами, красными, пурпурными, неподвижными. Она лежала на матрасе, присматривая за розами, и тут все вернулись, — Зои следила за розами слишком пристально, чтобы услышать, как открывается дверь. Джамаль нерешительно и торопливо запрыгнул к ней на матрас, от сына тянуло холодом, волосы его были осыпаны совершенной формы бусинами чистой воды.

— Привет, — прошептала она. — Ты вернулся.

— Мне космический корабль подарили, — сообщил он. И показал ей подарок — серую тарелку с прозрачным куполом в самой середке. Джамаль описал ею в воздухе широкую дугу, и Зои уловила запах корабля, резкий запах новой пластмассы, неживой и сладковатый.

— Совсем такой, как ты хотел, — сказала она. Голос ее был точно струйка воды, истекающая из какого-то места, которое находилось вблизи нее, но не в ней.

— Да, — подтвердил Джамаль, хоть она и знала, что это неправда. Каким образом они научаются врать — так рано, когда никто их об этом еще и не просит?

Ее мать присела на краешек матраса, положила ладонь на лоб Зои.

— Ты все еще горишь, — сказала она.

— Не страшно, — ответила Зои. — Мне уж и стало лучше, а полчаса назад все вернулось.

— По-моему, тебе все-таки стоит показаться врачу, — сказал Вилл. — Если ты ему не позвонишь, позвоню я.

— Да нет, все хорошо, — сказала ему Зои. — Ну грипп, с кем не бывает? Он и у Джамаля был на прошлой неделе, правда, милый?

Джамаль кивнул. Он весь ушел в созерцание новой игрушки, и Зои тоже, следом за ним. Свет лампы сиял на серой поверхности корабля, на белом слове «Энтерпрайз». Космос ярок, не темен. И ты можешь лететь куда захочешь.

Кассандра сказала:

— Я согрею для Джамаля немного супа. Может, и ты поешь, а, лапа?

— Нет, — ответила Зои. Поверхность корабля была гладкой, поблескивавшей, точно гранит, и на миг Зои поверила, что внутри этой нехитрой игрушки спрятано нечто сказочное. Потом эта вера ушла, потом вернулась.

— Я не хочу суп, — сказал Джамаль.

— Ладно, хорошо, — согласилась Кассандра. — Не придется рисковать ногтями, вскрывая банку.

— Он должен что-то поесть, — сказала мать Зои. — Джамаль, у тебя же во рту целый день ни крошки не было, не считая всякой ерунды.

— Кусок праздничного торта, мороженое и изрядное количество снега, — сказала Кассандра. — Каждому временами приспевает охота сесть на диету — на ту, что только для белых.

— Пару ложек супа, Джамаль, — сказала мать Зои.

— Не хочу супа, — ответил он, однако мать Зои все равно пошла на кухню, потому что она так решила.

Зои ощущала маленький хаос страхов и желаний сына, его голод, его нежелание испытывать голод, его любовь к космическому кораблю. И напоминала себе: ты его мать. Тебе нельзя слишком в нем растворяться.

Вилл опустился на колени рядом с матрасом, погладил ее по голове.

— Мне что-то тревожно за тебя, — сказал он.

— И зря, — ответила Зои. — Великое дело — грипп.

— Так ведь уже третий раз с сентября.

— Я его от Джамаля подцепила. Каждый, кто помногу сидит с ребенком, рискует заболеть. Мы с ним обмениваемся микробами — он мне, я ему.

— И все же я хочу, чтобы ты показалась врачу.

— Да не нужен мне никакой врач, — сказала Зои. — Поваляюсь пару дней в постели, все и пройдет.

Теперь и Кассандра опустилась на колени пообок Вилла. И их соединил нимб любви и тревоги, гордости, недовольства собой, сложной неприязни, которую они питали друг к дружке. Кассандра сказала:

— По-моему, тебе хочется, чтобы все мы ушли и оставили тебя, черт подери, в покое, дали поспать.

Зои улыбнулась, купаясь в жару. Вот лицо Вилла, ставшее красивее с тех пор, как он придумал для себя новую личность, устойчивую и надежную, как огород, в котором растят только одну культуру. Вот вызывающая, откровенная некрасивость Кассандры, ее режущий глаз свет.