Сион нечестивых (СИ) - Андрей Бармин

— Ерунда. Как твоя рука?

— Хорошо. Совсем не болит, но хочется побыстрее избавиться от фиксаторов и коляски. А то я совсем ходить разучусь.

Иллка с удовольствием отметила, что все предложения в этом коротком диалоге, удались ей без запинок и ошибок. Такими темпами она скоро на английском станет говорить лучше, чем на родном.

— Хочешь убивать кровососов?

— Да, — честно призналась Иллка. — Хочу. Им нет места среди людей. Они — монстры.

— Тебе виднее, тут я спорить не стану. Но это же опасно.

— Опасно, — согласилась Иллка, — но очень приятно.

— Не питаешь ты к ним нежных чувств.

Эта фраза не очень понравилась Иллке, так как никакого иного чувства, кроме ненависти упыри вызвать не могли. Они тридцать лет уничтожали и паразитировали на ее народе, и как иначе она должна к ним относиться? Возлюбить их, вникнуть в их проблемы? Жаль, что Солано выжил в день перехода, а еще жаль, что в этом ему помогла ее кровь. Внезапно ее озарила мысль, что он не любил пить кровь не из-за каких-то моральных установок и ограничений, а потому, что испытывал к ней и остальным косоварам только брезгливое презрение. И Иллка решила, что посвятит свою жизнь борьбе с ними. В конце концов, даже ее разлука с детьми произошла по вине упырей. Так что Лейла совершенно промахнулась с «нежными чувствами».

— А не знаешь, почему двух упырей — братьев отпускают раньше других?

— Психолог посчитал, что они готовы к самостоятельной жизни.

— А остальные, получается, не готовы?

— Получается. Ты извини, я попозже зайду.

Лейла ушла, но Иллка, включившая экран, не долго оставалась одна. В комнату заглянул Ринор, чем удивил ее: в последнее время он старался избегать ее и Дефрима:

— Не помешаю? Разговор есть.

— Проходи.

Он уселся на стул. Ринор выглядел расстроенным и задумчивым. Иллка не могла сказать, что раньше он лучился бодростью, но все же производил более активное впечатление.

— Я не смогу завести детей, Иллка.

— Не сможешь, — она начала догадываться о причинах его состояния. Странно, что только через месяц он так огорчился по поводу стерилизации. — Но ты же знал, что так будет.

— Знал, — вздохнул он, — но надеялся, что внешние не станут со мной это делать. Я же не упырь.

— Они страхуются. Не хотят, чтобы семя шайтанов разлетелось по миру.

— Но у внешних такая техника! Такие медики1 Они же могли определить, что я не носитель проклятого дара.

На это Иллка не сразу нашлась, что ответить, так как Ринор говорил логичные вещи. Техника, даже бытовая, ее поразила, но вот уровень медицины оказался выше любых ее фантазий. Срастить почти оторванную руку, обезболивание мощное, но не клонящее в сон или отупение.

— Наверное, даже их спецы не могут гарантировать, что в нас нет этого гена. Ни спецы, ни техника.

— Я тут почти все время смотрел про генетику: почти все не очень мне понятно, но принцип тестов ясен. Я считаю, что внешние зря сделали это с нами. Я говорю про всех, кроме Солано и Сониных.

— Я могу только посочувствовать тебе в этом, Ринор. По-доброму и по-настоящему, но изменить это мы не в силах.

— Мы бежали от смерти, а внешние наполовину убили нас. Ведь человек побеждает смерть, продлевая себя в потомках.

Иллка подумала, что чудно слышать такие рассуждения от молодого паренька, который даже английский толком не освоил и пользовался устройством внешних для перевода и распознавания устной речи. Иллка тоже попробовала такой способ, но решила сосредоточиться на изучении языка старым способом.

— Наверное, да, но, видимо, Аллаху не угодно, чтобы мы продолжили свой род.

— Тебе легко об этом говорить. И Дефриму тоже. А нам, — Иллка поняла, что он говорит о еще двоих односельчанах, — не очень. У вас дети есть.

— Но мы их вряд ли теперь когда-нибудь увидим, а это, поверь мне, хуже смерти.

— Не знаю, но мне вообще не доступно теперь стать отцом.

— Ринор, что я тебе еще могу сказать? — Иллка не знала, как его утешить. Но ведь он рассуждал о детях, как о чем-то вроде дара, он же не задумывался над тем, что их нужно кормить, растить, что дети станут постоянным источником тревоги за их здоровье, за их будущее, за то, что с ними может случиться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я и сам не знаю, что я хочу от тебя. Просто мне плохо. Тошно на душе. Здесь все чужое.

— Мы сможем приспособиться к новой жизни. Это будет не очень просто, но сможем. Мы смогли вырваться, смогли спастись, в нас есть сила, Аллах благоволит нам.

— Не во всем…

— Не гневи его, Ринор. Если бы не его покровительство, то мы бы уже сидели в камерах, накачанные таблетками. Ты же видел, как там все устроено.

— Но ведь упыри не убивали своих пленников. Их использовали, а потом могли отпустить.

— Ты видел хоть одного освободившегося из Фермы?

— Нет, но…

— Даже если бы нас и отпустили, то мы бы уже не были прежними. Эти лекарства явно сломали бы нам головы. Не физически, а изнутри.

— Но я бы смог стать отцом.

Иллка посмотрела на него с удивлением: Ринор и раньше не производил впечатление очень умного человека, но сейчас просто изливал потоки глупости. Пройти столько испытаний, а теперь ныть о том, что на Ферме к нему отнеслись бы лучше.

— Смог бы, но уже не станешь, — она решила быть безжалостной в надежде, что это отрезвит его.

— Не стану. Ладно, я пойду, спасибо, что выслушала.

Ринор ушел, а Иллка поняла, что совсем не понимает людей. Особенно молодых мужчин.

Глава 25

Глава 25.

Каждое новое утро он просыпался в надежде, что к нему вернется прежнее ощущение уверенности в собственных силах. И каждое новое утро Виктор с огорчением отмечал, что вместе этого возвращается страх, страх перед тем, что будет дальше.

Сонины покинули центр неделю назад, и теперь ему стало не с кем общаться. С дикарями Иллки, и ей самой говорить не хотелось, а с внешними он никак не мог наладить контакт, хотя заметил, что та же Иллка вполне свободно ведет себя с охранником и медиком. Но он не смог повторить ее успех, скорее, даже не пытался.

Охранники внешних передвигались по центру без оружия, а снаружи здания постоянно дежурили летающие дроны, так что безопасность обеспечивалась надежно. Виктор не мог заставить себя завязать разговор ни с кем из них, хотя в Урошеваце во время службы легко и непринужденно заводил знакомства с людьми разного социального статуса, так как ему требовались информаторы, требовалось вытаскивать информацию из задержанных и свидетелей. А здесь никак не получалось. Но он и не прикладывал к этому усилий.

Даже его ежедневные беседы с психологом походили на анкетирование, хотя Альберт, так звали специалиста, не прекращал попыток вывести его на более откровенный диалог. Но Виктор не поддавался на такие манипуляции. Скрывать ему было нечего, но вот полностью раскрыть душу незнакомому и чужому человеку ему не особо хотелось. Психолог выбрал модель полной откровенности и честно заявлял при каждой их встрече, что ему не нравится такое отношение, однако Виктор только вздыхал и отвечал на вопросы из анкет.

Альберт как-то поинтересовался, как он проводит свободное время, которого у Виктора теперь появилось в избытке, на что он ответил, что много спит. Он немного слукавил: он много времени потратил на изучение возможностей комма, выяснил, что выход в глобальную сеть им сильно урезан. Не полностью заблокирован, как в Республике, но имеется огромный массив исключений. Однако даже с учетом таких ограничений на него обрушился мощный поток информации. Виктор примерно представлял, с чем ему придется столкнуться, но все же оказался не очень подготовлен к такому объему.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Понемногу он все же научился ориентироваться в этом потоке: все оказалось достаточно просто.

Еще одним открытием стало то, что его английский во многом отличался от стандартного английского внешних. Тридцать лет изоляции сделали свое дело. Разницу он и раньше замечал, когда изредка смотрел спутниковые трансляции, но вот в постоянном общении это приносило некоторые неудобства. И это касалось не только технических терминов и понятий, некоторые фразы и слова претерпели метаморфозу, не совсем поддающуюся логике.