Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор

А что сказать теперь последнему нуменорцу, восставшему из преисподней вечным напоминанием об Андор-Акаллабэт-Аталантэ…

— Не надо ничего говорить, — произнес майа, — нет смысла.

Глаза Манвэ потемнели. Намо беспокойно взглянул на него.

— То есть нам нечего сказать, так? Да, ты прав, наверное. Что тут скажешь? Что пытались по-хорошему? И послов посылали, и знамения… Что не дал нам Единый права распоряжаться сознанием людей без их ведома? Что воззвали, не представляя, каков будет ответ? Что почувствовали себя — впервые — изгнанниками и чужаками — мы, творившие каждую травинку в этом мире?

— Я же сказал, что ничего говорить не стоит, и кто я, чтобы Могущества Арды оправдывались передо мной? Я что, не понимал, что Ар-Фаразон — старый маразматик, замороченный Сауроном и собственной гордыней и страхом? Что вы-то не стали бы рвать на куски тело Арды? Мы просто поминаем место, где я жил и умер. И еще много других людей. Не воинов, не политиков — просто людей. Но что делать? Лес рубят, щепки летят… — так ведь?

— Щепки… Да — ни Нуменорэ, ни Амана больше нет на Арде — в Средиземье то есть… Так платят за бессилие. Разорвалось, раскололось…

— Все понятно… То есть можно понять. Просто нет тех улиц, кабаков, площадей, нет тех людей и того состояния — того, что для меня называлось — дом, Нуменорэ, сколько бы я его ни презирал… Того надрыва, того излома — мы ощущали себя глубоководными рыбами, которых у поверхности разрывает от недостатка давления… И теперь…

Намо повернулся к Эльдин:

— А ты? Тебе что в этом? Просто сочувствуешь?

— Мы, родившиеся в изгнании, выросли на сказаниях и легендах об утраченной земле, Мар ну Фалмар… Теряя что-то, пытаешься скрупулезно удержать все, что можешь, — не всегда умело, впрочем. В Арноре, как в любой диаспоре, нуменорская культура застыла на образцах, скажем так, периода расцвета, то есть до Тени. Не надо, полагаю, объяснять, что копии в большинстве случаев хуже оригинала. Гондор и Арнор не исключение. С другой стороны, родители еще помнили Нуменорэ. Ругая, как подобает Верным, тамошние нравы и образ жизни, они все же были привязаны к нему — чем угодно: модой, манерами, бытом… Вот и для меня это было, с одной стороны, навязчивым призраком прошлого, с другой — увлекательной стариной… Потом, правда, Аллор порассказал… Вот тогда все и ожило — когда его слушаешь, словно наяву все видишь… Впрочем, даже если бы я была уроженкой Ханатты — мне достаточно, что это его родина… Звучит жутко сентиментально, но коль скоро задан вопрос… Да все равно дун-эдайн в Валиноре только мы двое — кому ж еще древний погибший Запад помянуть. — Она закурила новую самокрутку. — Ну так что, выпьете с нами, Могущества Арды?

Валар подняли свои кубки и все четверо выпили, не чокаясь, до дна. Вино слегка горчило.

Намо посмотрел на Аллора. Тот пожал плечами:

— Каждый год вот такое. Места себе не находишь. Хоть и не видел я этого вживую — уже в Мордоре был, — но внутренне — наблюдал. «Я, должно быть, много грешил, только — чем заслужил я кару видеть, как в грозовой тиши выше башен — волна восстала?» Так мне и надо, конечно, но — не привыкнуть. А в Мордоре в эти дни к нам и подходить боялись, и не только в Мордоре. В те ночи мы мстили тем, кто жив, когда Нуменорэ и мы — мертвы… Это не пережечь. И вином не залить. Впрочем, я и не хочу ничего забывать. И права не имею. Ладно, не обращайте на нас внимания, господа, это скоро пройдет… до следующего года…

Майа облокотился на стол, положив подбородок на сцепленные кисти рук. Он был абсолютно трезв — была бы пьяная истерика, было бы проще: начать утешать или, наоборот, наорать, встряхнуть, наконец. А тут, когда на тебя смотрят с пониманием, когда не можешь каяться — и с чего, да и не требует никто, а история не терпит вопроса «А если бы?..», и ни к чему его задавать, и некому, разве — т-с-с! — потому что все они — в изгнании и в то же время взаперти, ни влево, ни вправо. Все, приехали.

Вдруг Манвэ протянул руку к мандолине:

— Сыграю что-нибудь, пожалуй…

Аллор внимательно взглянул на него и протянул инструмент, не выразив никакого удивления. «Умно с его стороны», — подумал Король.

Он провел по струнам кончиками пальцев, подкрутил колок, попробовал звук, словно сверяя его с внутренним камертоном, взял несколько аккордов. Мандолина зазвенела — странно, звуки были на грани того, что можно извлечь из струны: шелест, вздох — или всхлип, звон ледяной поземки… «Привет тебе, мой печальный дом», — слова падали, дробились. Песня была о том, невысказанном, что висело в прокуренном воздухе бывшей темницы, освещенной светом нездешних звезд. Ткалась паутина знаков и образов. Дом, которого больше нет. О ком и кому пел Повелитель Ветров? Обо всех и — всем. Песня прорастала горькими травами, промывала глаза дождем, сушила их ветром… Хотелось не быть, уйти вот так, как кровь, по капле… Будто лопались с тихим звоном кровеносные сосуды — почти на грани наслаждения свободой…

Слова смолкли, но музыка продолжалась, заполнив собой воздух, сплетаясь с нитями дыма, хотя тонкие пальцы Валы, казалось, едва трогали струны. Намо, скрывая изумление, незаметно всматривался в лицо Манвэ, сейчас отрешенное, почти беззащитное: полуопущенные веки приглушили холодный блеск глаз.

Владыка Судеб резко оборвал мысль — не пришло бы Королю в голову уловить это: не простит. Беззастенчиво проникая в чужое сознание, свое он огородил железной стеной. Надо не дорожить своей шкурой нисколько, чтобы попытаться влезть в душу Манвэ Сулимо. А какие там мороки бродят — лучше не гадать. Даже ему, Владыке Судеб. И все же — задумчивое лицо Короля было вдохновенно-красивым, — впрочем, может, и это — личина? Но зачем? Для кого? Для скорбных майар или для него, Намо? Он же ничего не делает просто так! А… Владыка ведь хотел расспросить про Хранителей… Для сбора информации ничего нет лучше доверительной беседы: дешевле обходится. Или — неужели (невероятно, но — вдруг?) это искренне… Но почему — с ними? Откуда доверие?

Намо не знал, что думать. Ирмо бы сюда, может, разобрался бы. И если Владыка и впрямь проникся, раскрылся хоть немного, — не припомнит ли он это майар — потом? А гнев Повелителя Ветров страшен.

Манвэ прикоснулся к струнам в последний раз — тихий, чуть надтреснутый звук растекся по комнате и исчез, словно просочившись сквозь каменную кладку, — и, открыв глаза, пристально посмотрел на присутствующих.

Аллор и Эльдин, сидевшие неподвижно, пока длилась песня, зашевелились, словно очнувшись от сна. Майа утвердительно кивнул головой, провел узкой ладонью по лбу, словно стряхивая что-то.

— Откуда эта песня? — севшим голосом прошептала Эльдин.