Корабль Рима - Джон Стэк

Стажеры молча выслушали капитана, затем оглянулись на прикованных к веслам рабов, находившихся на расстоянии вытянутой руки. Громкая команда вернула их к действительности.

— Боевая скорость! — крикнул Аттик.

Ритм барабана ускорился, и весла задвигались быстрее — галера набрала боевую скорость, семь узлов.

— Рабы на веслах «Аквилы» в состоянии поддерживать боевую скорость в течение двух часов. За это время используются все сорок резервных гребцов.

Аттик позволил им грести тридцать минут. В течение этого времени пришлось заменить нескольких самых слабых рабов. Стажерам в центре прохода пришлось посторониться, когда открылся люк на нижнюю палубу, и некоторые получили возможность бросить взгляд на мрачную преисподнюю у себя под ногами: смрад сточных колодцев смешивался с кислым запахом тесных кубриков, где держали рабов. Через открытый люк на палубу поднялись запасные гребцы.

Галера продолжала идти на боевой скорости, и на переполненной палубе был слышен только ритм барабана. На спинах гребцов проступил пот, дыхание их участилось, и многие стажеры начали понимать, что имел в виду Аттик.

— Скорость атаки!

И вновь приказ оказался неожиданностью для стажеров, которые повернулись к Аттику.

— На скорости атаки «Аквила» делает одиннадцать узлов.

Многие стажеры, никогда прежде не поднимавшиеся на борт галеры, удивились такой невиданной скорости. Для парусника это все равно что идти под парусом при штормовом ветре — опасный маневр, к которому прибегали крайне редко.

— Гребцы «Аквилы» выдерживают такой темп в течение четверти часа. Всего на три узла больше боевой скорости, но дополнительные усилия, которые требуются для ее поддержания, сокращают время в восемь раз.

Стажеры вновь принялись оглядываться по сторонам. Многие вели отсчет времени. Прошло десять минут.

— Таранная скорость!

Барабанщик «Аквилы» повторил приказ, и ритм ускорился. Гребцы удвоили усилия; многие стонали, превозмогая боль непосильной нагрузки. Послышались крики — напряженные мышцы сводило судорогой.

— На таранной скорости даже самые сильные гребцы выдерживают не больше пяти минут!

Голос Аттика перекрывал крики и стоны рабов. Стиснув зубы, он заставил себя продолжить урок.

Первый гребец упал через две минуты.

Еще через шестьдесят секунд из сил выбились двадцать рабов.

— Стой! — скомандовал Аттик, положив конец вынужденной жестокости урока.

Он подавил чувство вины при виде едва не надорвавшихся людей: одни дошли до предела своих сил, другие перешагнули этот предел и лежали без движения под рукоятками весел. Один гребец больше не поднимется — от перенапряжения у него разорвалось сердце.

Аттик не испытывал угрызений совести, заставляя гребцов своей галеры работать на пределе возможностей, когда того требовали обстоятельства. Он не выказывал сострадания и не щадил рабов, чтобы не подвергать опасности судно — еще много лет назад капитан приучил себя не думать о судьбе людей на нижних палубах. И все же капитан «Аквилы» был сторонником мягкого обращения с рабами, причем не только потому, что здоровые рабы лучше гребут. Как и все моряки, Аттик понимал: однажды судьба может перемениться, и он сам окажется прикованным к веслу. Хорошо обращаясь с рабами, капитан надеялся задобрить богиню судьбы Фортуну, чтобы она даровала ему такого же хозяина, если настанет его черед.

Аттик приказал втянуть весла и поднять парус. В течение следующего часа «Аквиле» придется рассчитывать только на силу ветра. Собрав стажеров на кормовой палубе, он снова обратился к ним.

— Мы не знаем, что ждет наш флот. Как минимум мы должны снять блокаду. Возможно, нам придется вступить в бой с флотом карфагенян. В любом случае вам понадобится использовать все имеющиеся ресурсы, чтобы выжить. На борту «Аквилы» триста тридцать человек: двести сорок гребцов, тридцать матросов и шестьдесят морских пехотинцев. Моя галера участвовала во многих сражениях и из всех выходила победительницей. И все потому, что я знаю: в бою важен каждый член экипажа. Игнорируя часть команды, вы обрекаете судно на гибель. Запомните… Знать свое судно. Знать своих людей. Знать свою силу.

Септимий проснулся от звука рожка, возвещавшего о начале нового дня. Центурион сел на койке в переполненной палатке и потянулся за чашей с водой на полу. Она была наполовину пуста, и центурион вылил остатки на голову, но холодная вода не помогла избавиться от ощущения усталости. В последние две ночи Септимий спал не больше четырех часов. Силан продолжал сопротивляться его попыткам обучить легионеров пятой манипулы необходимым приемам, и Септимий увеличил продолжительность тренировок, пытаясь настоять на своем. Это не помогло, и ночью центурион понял, что нужно разобраться с Силаном — раз и навсегда.

Когда Септимий вышел из палатки, пятая манипула собиралась на плацу по сигналу к построению — ритуал выполнялся неукоснительно, прежде чем легионеров распускали для завтрака. Каждая контуберния занимала отдельную палатку, и солдаты питались по группам, что было гораздо эффективнее во временном лагере. Септимий заметил Силана, возвращавшегося к себе в палатку, и двинулся ему наперерез.

— Силан!

Центурион обернулся на оклик, и при виде Септимия на его лице появилось отсутствующее выражение.

— Нужно поговорить, — сказал Септимий.

— Правда? — с ухмылкой протянул Силан. — И о чем же, моряк?

Последнее слово вновь прозвучало насмешливо, но Септимий предпочел не заметить издевки.

— О тренировках и о том, что твои люди не готовы сражаться против врага, обученного вести бой на палубе галеры, где боевые порядки легиона ничего не значат.

— Это лишь твои слова, моряк. Я утверждаю: мои люди непобедимы в бою, и не важно, что карфагеняне сражаются по-другому. Даже в схватке один на один.

Септимий улыбнулся, но его взгляд оставался серьезным. Силан проглотил наживку.

— Может, проверим твое утверждение на практике? Ты против меня?

— С удовольствием.

Силан кивнул и тоже улыбнулся, пряча за улыбкой враждебность. Он повернулся, но Септимий остановил его, схватив за руку.

— В случае моей победы, — продолжил Септимий, — ты должен дать слово, что вместе со своими людьми перестанешь саботировать тренировки.

Силан окинул его подозрительным взглядом.

— А если я одержу верх?

— Тогда я уступлю и признаю, что твоим людям нет равных.

Силан вновь кивнул, резким движением высвободил руку из пальцев Септимия и удалился; на его лице вновь появилась злорадная ухмылка.