Последний год - Василий Ардамацкий

Однако сам генерал не мог стать выше и сильнее самого себя. В этом смысле его очень точно охарактеризовал генерал Брусилов: «…Он обладал умом, большими военными знаниями, быстро соображал и, несомненно, был хороший стратег… но у такого верховного вождя, за которого нужно было решать, направлять его действия, поддерживать его постоянно колеблющуюся волю, он был совершенно непригоден, ибо сам был воли недостаточно крепкой и решительной. Кроме того, он не был человеком придворным, чуждался этой сферы, и ему под напором различных явлений со всевозможных сторон было часто не под силу отстаивать свои мнения и выполнять надлежащим образом те боевые задачи, которые выпадали на русскую армию».

Положение Алексеева укрепилось в весенне-летние месяцы успешного наступления войск Юго-Западного фронта под командованием генерала Брусилова.

И перед этим наступлением все было как обычно: на царя нажимали союзники — требовали активных действий. У них висел на нитке Верден, а под Трентино терпела поражение итальянская армия. По приказу царя в марте была начата наступательная операция в районе озера Нарочь, но она не удалась и вскоре захлебнулась. Союзники возобновили нажим на царя. Руководители английской и французской военных миссий поочередно прорывались к царю с тревожными депешами, полученными ими из Лондона и Парижа, после чего царь вызывал к себе Алексеева и молча отдавал ему эти депеши. Однажды Алексеев не выдержал и сказал угрюмо:

— Мы все же не можем, ваше величество, воевать за себя и за них…

После долгого молчания царь сказал:

— Приготовьте записку о Нарочской операции, нужно показать, что это наступление мы дальше развивать не могли, укажите потери, отметьте неблагоприятный рельеф местности и скверные климатические условия.

— Кому адресовать? — чисто для проформы спросил Алексеев, отлично понимая кому.

— Пишите без адреса, — ответил царь, подтверждая соображение Алексеева. Генерал повернулся уходить, в это время Николай сказал — Нужно сделать все, что можно, для наилучшего обеспечения нашего общего наступления…

Это общее наступление уже давно разрабатывалось в Ставке, но Алексеев добился, чтобы о нем не были преждевременно извещены союзники, ему хотелось хоть раз осуществить стратегическую самостоятельность Ставки. Но все равно не так-то легко ему было свести воедино расчеты и действия трех фронтов. Командующий Северо-Западным фронтом генерал-адъютант Куропаткин и командующий Западным фронтом генерал Эверт были весьма влиятельными военачальниками, пользовавшимися безоговорочным расположением монарха, что давало им право обращаться к нему через голову начальника штаба, и оба они к намеченному общему наступлению относились скептически, они неустанно твердили царю, что в предстоящем наступлении можно понести непоправимое поражение, потому что противник в этих местах очень сильно укрепился. Царь мистически боялся новых поражений. Спорить с ними Алексееву было трудно еще и потому, что совсем недавно он был в подчинении у этих генералов.

Командующий третьим включаемым в наступление Юго-Западным фронтом генерал Иванов находился, по выражению Алексеева, в состоянии «опасного старческого безволия». На его место Алексеев прочил уже хорошо отличившегося в этой войне энергичного генерала Алексея Алексеевича Брусилова. Однако и произвести эту замену было непросто — престарелого Иванова обожал престарелый министр двора граф Фридерикс. Когда Алексеев впервые заговорил об этом перемещении с царем, неосторожно сделав это в присутствии Фридерикса, старый граф истерически воскликнул:

— Иванова трогать нельзя!

Царь, удивленный экспансивностью своего вечно дремлющего министра, посмотрел на него с улыбкой, пошутил:

— Он что, рассыплется?

— Нет! Нет! Нет! — замотал головой Фридерикс и вдруг заявил: — Это шаг против меня!

Но царь сказал:

— Владимир Борисович, вы же давний друг Иванова, неужели вы хотите, чтобы его имя, его реноме были поставлены под удар только потому, что, находясь в преклонном возрасте, он просто физически не сможет сделать то, что требуется.

— Тогда нужно, чтобы он был здесь, при Ставке, — проворчал Фридерикс.

— Вот это мы сделаем, и вы наговоритесь с ним всласть… — милостиво улыбнулся царь. А когда министр вышел, сказал огорченно — Трудно со стариками…

Брусилов был назначен командующим фронтом. Теперь главной задачей Алексеева стало сломить трусливую позицию генералов Эверта и Куропаткина. Для этого он уговорил царя созвать в Ставке военный совет трех фронтов, и он был назначен на 1 апреля. Совершенно неожиданно царь изъявил желание перед военным советом посмотреть Юго-Западный фронт.

«Зачем это ему понадобилось?»— с досадой подумал Алексеев, но возражать не решился, предположив, что царь захотел посмотреть Брусилова, так сказать, на месте действия. Однако сам царь об этом не говорил и объяснил цели своей поездки весьма туманно. Наверно, прав был Брусилов, который об этих поездках царя впоследствии написал в своих мемуарах: «…царю в Ставке было скучно. Ежедневно в 11 часов утра он принимал доклад начальника штаба и генерал-квартирмейстера о положении на фронте, и, в сущности, на этом заканчивалось его фиктивное правление войсками. Все остальное время ему делать было нечего, и поэтому, мне кажется, он старался все время разъезжать то в Царское Село, то на фронт, то в разные места России без какой-либо определенной цели, а лишь бы убить время…»

Царь уже собирался в поездку, а Брусилов все еще не принял фронт от Иванова, они даже еще не виделись. Алексеев связывается с Брусиловым — в чем дело? Оказывается, ему от имени Иванова сообщили, чтобы он не выезжал в штаб фронта. Алексеев связывается с Ивановым — оказывается, он получил от Фридерикса указание со ссылкой на царя не покидать фронта. Разъяренный Алексеев идет к царю, но тот ничего не знает об указании Фридерикса. И тогда из Ставки летит телеграфный приказ Иванову, в копии Брусилову — немедленно сдать и принять дела.

Спустя несколько дней Брусилов принял дела от рыдавшего Иванова, который каждую минуту повторял: «Господи боже, за что же так со мной?» А уже на следующий день Брусилов встречал в Каменец-Подольске царя…

Никакого серьезного разговора с царем у него не произошло. Монарх вдруг стал выяснять, почему у генерала плохие отношения с министром двора и генералом Ивановым.

— У меня с ними никогда не было и нет никаких отношений вообще, — не скрывая своего неудовольствия, ответил Брусилов и начал говорить о Юго-Западном фронте, ОН был категорически не согласен, что этот фронт не способен наступать, и в заключение заявил — В случае, если фронту не будет дана возможность наступать, прошу освободить меня от обязанностей командующего.

Царь не любил решительные заявления. Он долго, с неодобрительным любопытством рассматривал Брусилова и наконец сказал:

— Я ни за, ни против этого наступления. Прошу вас изложить свои соображения на военном совете…

На военном совете в Ставке царь сидел в сторонке, рассеянно и безо всякого выражения слушал выступающих. Алексеев сообщил, какое большое материально-техническое усиление получат Северный и Северо-Западный фронты, и таким образом лишил командующих этими фронтами генералов Куропаткина и Эверта возможности открыто заявить о своих сомнениях в успехе. А Брусилов, не получавший никакого подкрепления, Снова потребовал права провести наступление…

Наконец, вопрос об общем наступлении трех фронтов был решен…

Но затем для Алексеева начались дни, которые он сам назвал потом временем бессильного гнева. Генералы Куропаткин и Эверт под разными предлогами в назначенные сроки не выступили. Но самое страшное для Алексеева было в том, что в военные дела снова вмешалось Царское Село. Черт разберет, кто оттуда давил на царя: царица, Гришка Распутин или кто еще, но верховный вдруг тоже стал сомневаться в успехе всех фронтов и, так или иначе, поддержал позицию сверхосторожных генералов.

И только руководимый генералом Брусиловым Юго-Западный фронт в точно назначенный день и час двинулся в наступление, и его войска в короткий срок добились больших успехов: австро-венгерская армия была фактически разгромлена — более 370 000 пленных, одних офицеров более 3 000, была захвачена масса вооружения. Но не поддержанный северными соседями, истощив свои силы, Брусилов в конце июля прекратил наступление…

За этим последовало застойное лето…

Царь впоследствии не мог не понять, что при общем наступлении трех фронтов успех был бы многократно больше, мог даже стать решающим для всей войны. Однако он ни разу потом не сказал об этом Алексееву, а тот, щадя монарха, не поднимал об этом разговор. На это у него не хватало решительности. Он видел, что царь чувствует себя как бы виноватым перед ним, и Алексееву было достаточно того, что его положение возле монарха пусть на горькой основе укрепилось.