99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

В сборнике «Розы» звучат уже не прежние мотивы печали и тоски, а истинной боли, ибо поэт никак не может «соединить в создании одном прекрасного разрозненные части». Мир расколот. Кругом зло. Как с ним бороться?.. Адамович отмечал черты христианской литературы в поэзии Иванова, но не тему грядущего спасения, а тему грядущей, весьма близкой гибели. Не тема рая, но — ада.

«В годы эмиграции, — писал В. Завалишин, — Георгий Иванов, как поэт, сильно вырос, достиг высокого формального совершенства… от Верлена Георгий Иванов взял прежде всего умение превращать слово в музыку, с ее тончайшими нюансами. Но при этом поэзия Иванова не утрачивает пушкинской чистоты и прозрачности. Сделав ритм своих стихов по-новому музыкальным, что позволило воспроизвести сложные оттенки настроений, Георгий Иванов не отрекся от ясновидящей чеканности классического стиха. В этом сочетании музыкальности и классичности — секрет обаяния поэзии Иванова… Поэзия Георгия Иванова воспринимается как траурный марш, под скорбную и величественную музыку которого уходит в сумрак былая Россия…»

Из новой России шли тяжелые вести о репрессиях, о лагерях, о гибели многих писателей и поэтов. Особенно горько переживал Георгий Иванов гибель Мандельштама, друга своей юности. Отсюда его строки:

Мне больше не страшно. Мне темно.Я медленно в пропасть лечуИ вашей России не помнюИ помнить ее не хочу…

Поэт действительно летел в пропасть: болезни и нищета, «старческий дом» на юге Франции. Написанный Георгием Ивановым «Посмертный дневник» — один из самых пронзительных документов, отчеканенный в великолепных стихах. В нем он обращается к прошлому, к Пушкину:

Вы мне все роднее, вы мне все дороже,Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тожеЗахлебнуться горем, злиться, презирать,Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.

Георгий Иванов скончался, немного не дожив до 64 лет, на больничной койке. Он оставил нам блестящие воспоминания о Серебряном веке: «Петербургские зимы», мрачную и апокалипсическую книгу «Распад атома» (1938), неоконченный роман «Третий Рим» и «Посмертный дневник» (1958) — по существу реквием, моцартианский по музыке, шекспировский — по духу.

Георгий Иванов, воплотивший в своих стихах трагизм существования, по оценке Романа Гуля, был единственным в русской литературе экзистенциалистом, экзистенциализм которого уходит корнями «в гранит императорского Петербурга».

РЮРИК ИВНЕВ

Михаил Александрович КОВАЛЁВ11(23).II.1891, Тифлис — 19.II.1981, Москва

Поэт-долгожитель. Декадент? Футурист? Имажинист? Соцреалист? И то, и другое, и третье… А точнее, романтик, которому выпало жить в бурное время и который, к удивлению, выжил, минуя все рифы и преграды. Его лодка, в отличие от лодки Маяковского, не разбилась о быт. И он, не в пример Есенину, не полез в петлю. Поэт-конформист, хотя в данном случае это не должно звучать как осуждение. Каждому — свое. Кому — буря и натиск. Кому — тишь и гладь.

Михаил Ковалев родом из дворянской семьи, и согласно семейной традиции должен был стать военным, но им не стал, хотя и закончил Тифлисский военный корпус. Однако, обучаясь там военному делу, начал писать стихи, подражая модному Надсону, и, возможно, «отрава стихов» его и погубила, и он пошел по скользкой поэтической дорожке. Сначала учился в Петербургском университете, а потом закончил юрфак Московского, и в 1915–1917 годах служил в канцелярии государственного контроля в Петрограде. Его запомнили как корректного, благоразумного, безукоризненно аккуратного молодого человека, но при этом он удивлял своими поэтическими «безумствами». В 1912 году на страницах большевистской газеты «Звезда» напечатал протест против «сытых»:

Веселитесь! Звените бокалом вина!Пропивайте и жгите мильоны…

…Веселитесь! Зачем вам томиться и знать,Что вдали за столицей холодной?..

Многие подумали: родился новый поэт-демократ, но Ковалева, будущего Рюрика Ивнева, мало интересовали политические и социальные вопросы, его больше трогала собственная судьба, собственные метания и крайности:

Я вчера задыхался от счастья,А сегодня кричу от боли…

В 1913 году выходит первая книга стихов «Самосожжение», подписанная псевдонимом «Рюрик Ивнев». В ней тревога, смятение, боль, сплошная лирическая рефлексия:

Я — раб, незнающий и жалкий,Я — тела бледного комок…

Затем вышли сборники «Пламя пышет» (1913), «Золото смерти» (1916).

Ах, не надо жестокостей и уколов —Я изнервничался, дайте мне покой.Вокруг, будто осенью, все голо,И нельзя побеседовать с сочувствующей душой.

Поэтесса Вера Аренс увидела в Ивневе родственную душу и назвала его «поэтом города, его неумолимых законов, его ужаса и грязи». Михаил Кузмин посчитал его самым талантливым из молодых поэтов. Но были и другие мнения, некоторые критики отмечали в стихах Рюрика Ивнева сладострастное самобичивание, манерную истерику. «Карамазовщину» и «Передоновщину».

Душу измученную и перепачканную,Отвратительную, но родную мою,Господь, укрепи своею подачкою,Видишь: я на краю…

Вращаясь в литературных кругах Петербурга, посещая литературные салоны и кабаре, общаясь со всем поэтическим Парнасом, Рюрик так окончательно и не определил для себя, с кем ему быть. Символисты ему были, вроде бы, не по возрасту. Футуристы — ровесники, значит, ближе, но, как заметил Корней Чуковский, Ивнев «футуристом лишь притворялся». В «Новом журнале для всех», в сентябрьском номере за 1915 год появилась такая оценка Ивнева: «Под обложкой с кубическими мальчиками остался обыкновенный петербургский мальчик, беспомощный и грустный, как-то по-женски несчастный и… безалаберный, интимно и нервно рассказавший нам о Петербурге… и о себе… изнервничавшемся, усталом и больном».

Познакомившись с Сергеем Есениным, Рюрик Ивнев забросил футуризм и примкнул к имажинизму. В своих мемуарах Анатолий Мариенгоф вспоминает, как шумно проходил в кафе поэтов вечер «Явление народу имажиниста Рюрика Ивнева» и какой успех имело его четверостишие:

Выхожу из вагонаИ лорнирую неизвестную местность.А со мной всегдашняя бонна —Моя будущая неизвестность.

А неизвестность стояла уже на пороге и имя у нее было волнующее красивое: Революция!