Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера - Орсон Скотт Кард

Человек медленно вышел вперед и опустился на колени рядом с жердями. Очень нежно положил руку на ближайшую. Потом откинул голову и начал петь. Одна мелодия, без слов, самая печальная песня, которую доводилось слышать Миро. Песня не кончалась, пел только Человек, и через несколько минут Миро заметил, что остальные свинксы смотрят на него и чего-то ждут.

Потом Мандачува подошел к нему и прошептал:

– Пожалуйста. Будет хорошо, если ты тоже споешь для брата.

– Я не знаю как, – ответил Миро. Им овладели страх и беспомощность.

– Он отдал жизнь, – сказал Мандачува, – чтобы ответить на твой вопрос.

«Ответил на один, а породил тысячу», – подумал Миро, но все же шагнул вперед, встал на колени рядом с Человеком, коснулся пальцами той же холодной гладкой деревяшки, которую сжимал свинкс, запрокинул голову и дал своему голосу свободу, сначала медленно и неуверенно, нарушая мелодию и ритм, не слыша себя. Потом Миро понял смысл этой странной песни, ощутил рукой смерть дерева, и его голос стал громким и сильным, столкнулся в воздухе с голосом Человека, оплакал гибель брата, поблагодарил его за самопожертвование, обещал использовать его смерть на благо племени, жен, детей, братьев, для их жизни и процветания. Вот в чем был смысл песни, смысл гибели дерева, и, когда песня закончилась, Миро наклонился, коснулся лицом холодной поверхности дерева и прошептал слова прощания – те самые, что шептал он на склоне холма над телом Либо пять лет назад.

15

Речь

Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?

Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.

Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?

Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил.) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.

Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды?

Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, располагавшиеся при соборе. Дом и Дона Кристанс, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагре собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.

Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и ввела туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые располагались столбцами. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов – красная, нижняя – голубая.

– Очень красиво, – сказал епископ.

Босквинья обернулась к Дому Кристану:

– Узнаете?

Он покачал головой:

– Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.

Дона Криста чуть подалась вперед в своем кресле:

– Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?

Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.

– Я не знаю, зачем мы здесь собрались.

Босквинья повернулась на стуле:

– Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть мою склонность к обману, подозрительность и то, что я шовинистка до мозга костей?

– Мы научились ценить все ваши достоинства, – сказал епископ Перегрино.

Босквинья улыбнулась:

– Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Межзвездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.

– Конечно нет, – отозвался епископ Перегрино. – Мы же колония.

– Мы даже не колония, – возразила Босквинья. – Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.

Епископ нахмурился:

– Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?

– О, – сказала Босквинья, – еще один шовинист!

– У Церкви есть права, даже Межзвездный Кодекс!..

– Не кричите на меня. Я тут ни при чем.

– Вы не предупредили меня!

– Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, они сделали бы вид, что отступили, потом вернулись бы тайком, и я не смогла бы сделать то, что сделала.

– Что именно?

– Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через ансибль.

Дом Кристан хмыкнул:

– Такие номера противозаконны, госпожа мэр.

– Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого до сих пор не ловила – парочка файлов, каждый раз, когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.

– Когда прибыл Говорящий от Имени Мертвых, – вставил епископ Перегрино.

«М-да, для епископа день появления Голоса явно стал памятной датой, он даже время от нее отсчитывает», – раздраженно подумала Босквинья.

– Три дня назад, – сказала она, – по ансиблю запустили программу наблюдения. Очень, надо сказать, интересную программу. – Она нажала на клавишу, и картина в воздухе изменилась. Теперь на схеме остались только высшие уровни, вернее, только их часть. – Они просмотрели все, что имело хоть какое-то отношение к ксенологам и ксенобиологам Милагре. Программа просто игнорировала нашу защиту, как будто ее там и вовсе не было. Все, что касается открытий, и все, что касается личной жизни. И да, епископ Перегрино, тогда я тоже подумала, да и сейчас так считаю, что это имеет непосредственное отношение к Голосу.

– Но он не может пользоваться таким влиянием в Межзвездном Конгрессе, – забеспокоился епископ.

Дом Кристан покачал головой:

– Сан-Анжело однажды записал… в своем личном дневнике… Его никто не читает, кроме нас, Детей Разума Христова…

Епископ с неожиданной живостью повернулся к нему:

– Значит, у Детей Разума хранятся тайные записи Сан-Анжело?!

– Они не засекречены, – ответила Дона Криста. – Просто они довольно скучны. Его дневники может прочесть всякий, у кого хватит терпения.

– А написал он вот что, – продолжил Дом Кристан. – «Голос Эндрю существенно старше, чем кажется. Намного старше Межзвездного Конгресса и, в своем роде, обладает большим могуществом».

– Да он же совсем мальчишка! – фыркнул епископ. – Ему же сорока нет!

– Ваши глупые споры только отнимают у нас время! – рявкнула Босквинья. – Я созвала всех сюда, потому что положение критическое. Кстати, я оказываю вам услугу, потому что сама уже приняла меры, необходимые для блага Лузитании.

Все замолчали.

Босквинья вернула в воздух над терминалом первоначальное изображение.

– Сегодня утром, во второй раз за неделю, программа подала сигнал тревоги. К нам снова полезли через ансибль, но это уже не тихая наблюдательная программа, с которой я столкнулась три дня назад. Они читают все, со скоростью переброса. Отсюда следует, что все наши файлы копируются и записываются в компьютеры других планет. Одновременно каталоги изменяются таким образом, что единственной команды по ансиблю будет достаточно, чтобы начисто стереть все до последнего файла из памяти наших машин.

Мэр успела заметить, что епископ Перегрино совершенно ошарашен, а вот Дети Разума Христова – нет.

– Но зачем? – взвыл епископ. – Уничтожить наши файлы… Но так поступают только с мятежниками, только если нация или планета подняла восстание, которое надо подавить, но…

– Я заметила, – сказала Босквинья, повернувшись к Детям Разума, – что вы тоже подозрительны и одержимы шовинизмом.

– Боюсь, – ответил Дом Кристан, – наш шовинизм еще хуже вашего. Мы тоже вовремя обнаружили вмешательство и, естественно, тут же отправили копии наших файлов – это нам дорого обошлось – в монастыри Детей Разума на других планетах. Они попытаются возвратить нам записи, если наши будут утрачены. Однако, если власти решат обращаться с нами как с мятежной колонией, этот план не сработает. Сейчас мы срочно распечатываем все наши файлы. Успеть не успеем, но попробовать можно. Бо́льшая часть знаний – в головах. Так что дело наше не пропадет.