Как не надо писать. От пролога до кульминации - Дмитрий Владимирович Миропольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь есть некоторый парадокс. Чем более занимателен сюжет, чем более увлекательна история и чем интереснее персонажи, тем выше вероятность того, что все они уведут писателя в сторону от замысла и поставят в тупик. Для автора, и тем более начинающего, который работает без чёткой формулировки сюжета, тупик почти неизбежен. Увлекательный процесс заставит забыть о результате. Выбраться из этого тупика можно, только уничтожив написанное.
Гоголь сжёг второй том «Мёртвых душ» по другим причинам. Но среди писателей редко встречаются способные уничтожить плод своего вдохновенного труда. Автор, который поленился до начала работы, станет заложником графомании. Он будет редактировать историю, дописывать, переставлять местами части, вводить или заменять персонажей… Всё это напоминает авральную приборку на палубе тонущего корабля — с тем же плачевным финалом.
Не надо писать, не подготовив логлайн, или идею, или синопсис, или хотя бы короткий план будущего произведения. В противном случае придётся встать в ряды безнадёжных графоманов, а не профессиональных рассказчиков, которые занимаются художественной литературой.
Уместно ли называть пишущих графоманами?
Речь о техническом термине.
Каждый автор может выбрать: ориентироваться ему на удовольствие от процесса писательства или на достойный литературный результат.
Графомания в медицинском смысле — это патология, зачастую связанная с целым букетом психических расстройств. Но антикоучинг не затрагивает столь деликатную и узкоспециальную область.
Графомания в литературном смысле обычно понимается как страсть к составлению текстов. Графоманом был поэт Дмитрий Хвостов, которого укорял за эту страсть полководец Александр Суворов. Графоманом был телеграфист П. П. Ж., строчивший каждый день любовные записки Людмиле Туган-Барановской. В графомании упрекали друг друга знаменитые писатели: к примеру, Марк Твен посвятил большую статью разбору прозы графомана Фенимора Купера. Среди нынешних, в том числе публикуемых авторов за многими водится графоманский грешок.
Писателей самокритичных и эрудированных примиряет с действительностью ирония Фёдора Сологуба. В 1910-х, когда российская литература испытывала экзистенциальный кризис, он стал невероятно знаменитым и говорил: «Что мне ещё придумать? Лысину позолотить, что ли?» А своей подруге — популярной писательнице Тэффи — признался однажды: «Я всех писателей разделяю на графоманов и дилетантов. Я графоман, а вы дилетантка».
Нобелевский лауреат Уильям Фолкнер тоже был снисходителен: «Сила, движущая писателем, — его сознание, что скоро, лет через семьдесят, он превратится в ничто, погрузится в вечное забвение. Поэтому он и стремится оставить после себя хотя бы надпись ″Здесь был Килрой″».
Плохо или хорошо быть графоманом — вопрос личного отношения к термину и тех задач, которые ставит перед собой автор. У графомана зачастую даже больше шансов увидеть своё имя на книжной обложке, чем у подлинного литератора. Правда, и успех будет не литературным, а маркетинговым.
Обижаться или не обижаться писателю, которого назвали графоманом, — каждый тоже решает сам.
Может ли сюжет гарантировать успех?
Не может.
Всем известно, что величайший автор сюжетов — сама жизнь.
Казалось бы, нет ничего интересного в судьбе латышского инженера, говорящего по-русски хуже, чем по-немецки, который служит начальником железнодорожной станции между Рязанью и Липецком. Станция такая крохотная, что там даже нет гостиницы…
…но вдруг в этой глубинке с поезда сходит бежавший из дома Лев Толстой, просится на квартиру к начальнику и умирает в его постели. «Есть от чего сбиться с пути и застрелиться», — с искренней писательской завистью говорил о таком сюжете из реальной жизни Юрий Олеша.
И всё же у писателя есть шанс выиграть на драматургическом поле. Секрет победы раскрыл кинорежиссёр Альфред Хичкок. В 1956 году он устроил предварительный показ своего фильма «Человек, который слишком много знал» и обмолвился о том, почему нельзя приносить фантазию в жертву документальному реализму: «Драма — это жизнь, из которой вырезаны скучные сцены».
До мира литературы мысль Хичкока дошла не сразу. Только в 1992 году её использовала Пэтси Роденбург:
⊲ Написанное Шекспиром можно представить как жизнь, из которой вырезаны все скучные части, но оставлены все захватывающие. Он может дать нам тридцать секунд нормальной жизни персонажей, прежде чем подвергнет их и нас ужасным испытаниям.
Жизнь как величайший драматург плодит бесконечное множество сюжетов, не разделённых на скучные и нескучные части. А в литературе успех зависит от одного сюжета, но прошедшего хирургическую обработку. Писателя дополнительно роднит с хирургом общая задача. Оба должны удалять лишнее, а не то, что угодило под скальпель, — иначе обоим нечего делать в профессии.
Роман «Тайна трёх государей» предлагает дополнительную подсказку для писателя: в жизни ничего нельзя стереть, зато многое можно дорисовать. У Владимира Одоевского в повести «Княжна Мими» живописец говорил: «Извините, что мои краски бледны: в нашем городе нельзя достать лучших». Писателю приходится доставать лучшие краски, чтобы читатель не скучал.
Вырезая и дорисовывая, каждый автор поступает по-своему.
Лев Толстой в романе «Война и мир» туго переплёл судьбы российских аристократов, оттенил родовитых петербуржцев и москвичей французской знатью во главе с императором Франции, а потом вытолкнул всех на грозный театр военных действий 1812 года, энергично черпая материал в мемуарах наполеоновского бригадного генерала Филиппа-Поля де Сегюра.
Джек Лондон в повести «Белый Клык» для украшения банального сюжета вывернул наизнанку пословицу «С волками жить — по-волчьи выть». Его герой — волк-полукровка, живущий среди людей, чьи законы более суровы, чем у волков.
Сюжет — это шампур, на который писатель нанизывает литературный шашлык: аппетитную фактуру, сочных героев, оригинальный стиль, лёгкий слог, острые проблемы…
