Кровавое наследие - Лоэнн Гринн

 Изумрудная дымка окутала его зелёным куполом тумана. Где то далеко, очень далеко, Аль Ибен кричал ещё что то, но звук получался невнятный, словно время антиквита растянулось и еле ползло и голос колдуна перемещался не быстрее улитки.

 Теперь пелена утончилась, образовав идеальный круг. Изумрудный туман внутри рассеялся — и тогда на его месте возник образ.

 Склеп.

 Что то в картине сразу встревожило Буффалона. Детали, казалось, изменились, стали… неправильными. Скелеты Технократ теперь были облачены в доспехи, а не в мантии и не были действительно мёртвыми, а, скорее, умело высеченными из камня. Занавесы паутины уступили место истёртым до прозрачности гобеленам с вытканными на них магическими созданиями — драконами, птицами Рух и прочим. Даже герб клана братьев изменился, превратившись в распростёршую крылья птицу, вцепившуюся когтями в солнце.

 Буффалон попытался что то сказать, но голос пропал. И снова услышал он болезненно бьющие в голову слова Аль Ибена откуда то издалека.

 Внезапно изображение склепа отступило. Всё быстрее и быстрее уносилось оно от Буффалона. И хотя он по прежнему сидел в кресле, боец ощущал, будто бежит назад по пахнущим плесенью коридорам, ведущим к гробнице Виктуса. Ряд за рядом пролетали перед Буффалоном статуи, исчезая так же быстро, как и склеп. И хотя теперь лица превратились в размытые пятна, некоторые он узнавал, но принадлежали они не тёмному прошлому Еранаса. Нет, эти лица были из жизни самого Буффалона — Виччи Фрам, Лакедон, первый командир солдата, кто то из женщин, которых он любил, и даже капитан Рихтель. Некоторых он не узнал совсем, включая бледную, но привлекательную молодую девушку с локонами цвета спелой пшеницы и глазами, поражающими не только их необычным разрезом, но и просто тем, что мерцали они серебром.

 Но и статуи, наконец, исчезли яз виду. Теперь он видел лишь землю и камни, кувыркающиеся вокруг него, словно он вылетал из глубокой норы. Аль Ибен что то выкрикивал, но это было не обязательно, ведь Буффалон и так все понимал.

 Наконец земля и камни уступили место более сыпучему веществу… песку, — запоздало догадался солдат. Сияние, возможно свет дня, разлилось по краям картины.

 -Буффалон!

 Ветеран тряхнул головой, уверенный, что ему лишь почудилось, что кто то позвал его по имени.

 -Буффалон!

 Похоже на Аль Ибена, но голос звучал озабоченно, даже, возможно, испуганно.

 - Борись!

 Что то зашевелилось внутри Буффалона… страх за собственную душу?

 Левая его рука вскинулась сама.

 — Нет! — закричал он, и собственный голос показался человеку далёким, оторванным от него.

 Поднялась вторая рука, и все тело последовало за ними, повинуясь доспехам.

 Он едва не покинул кресло, когда некая физическая сила вдруг попыталась остановить невольный процесс. Буффалон увидел искажённую фигуру Аль Ибена, сжимающего обеими руками посох, пытающегося вернуть солдата, вырвать его из видения Тайного Святилища. А ещё он увидел, как его ладони в латных перчатках легли рядом с руками антиквита, обхватив посох, словно намереваясь вырвать его.

 Посох затрещал, искрясь жёлтым там, где к нему прикасался Аль Ибен, и кроваво красным — где с деревом встретились пальцы Буффалона. Солдат чувствовал, как могущественное колдовство течёт сквозь саму его сущность…

 - Борись, !  — взывал откуда то Аль Ибен. Его рот, казалось, не двигался, но выражение лица было столь же потрясённым, как и слова, гулко бьющиеся в голове Буффалона. — Доспехи сильнее, чем я полагал! Нас провели!

 Больше ничего говорить и не требовалось. Он понял, что имел в виду маг. Очевидно, заговорённые латы никогда и не были под контролем антиквита; они просто выжидали момента, когда Аль Ибен откроет им то, что они так долго искали.

 Местонахождение гробницы Виктуса.

 Но кое в чём Аль Ибен был прав. Он сказал, что Еранас и ненавистный ему брат остались связаны навеки. Теперь Буффалон понял, почему доспехи потащили его с сюда. Что то тянуло их к месту последнего упокоения Виктуса, что то столь могущественное, что даже смерть не могла остановить поиски.

 Доспехи обладали неким разумом; они, несомненно, проявили больше ума и сноровки, чем Буффалон, да и любой другой человек. Вероятно, когда «Пасть дракона» приблизилась к Эдинополису, они сразу ощутили колдовство Аль Ибена… и каким то образом поняли, что антиквита можно использовать в собственных зловещих целях.

 Немыслимо, невероятно, неправдоподобно — но более чем похоже на абсолютную правду.

 Энергия между перчатками Буффалона зашипела. Аль Ибен вскрикнул и упал назад — не мёртвый, но наверняка оглушённый. Перчатки отпустили волшебный посох, а потом правая потянулась к видению перед Буффалоном.

 Однако картина начала изменяться, ускользать, словно какая то другая сила решила уничтожить злые замыслы доспехов. Образ тускнел, расплывался…

 Неустрашимые доспехи опустили правую перчатку в самый центр видения. Малиновое свечение разлилось по руке.

 — Шазари Дживокс!

 И когда нежеланные слова паразиты спрыгнули с губ, тело Буффалона перестало быть материальным. Он закричал, но ничто уже не могло остановить процесс. Превращаясь в дым, он растягивался, скручивался — и наконец, просочился в уменьшившуюся и истощившуюся картинку.

 И пока Буффалон и магический круг не испарились, крик ужаса продолжал звучать.

 Днём они потеряли одного человека, столкнувшегося с Песчаным Человеком, и ещё одного, загубленного жаром самой пустыни, однако Лилит заметила, что, несмотря ни на что, Асклизиус доволен, словно не только заполучил уже доспехи Еранаса, но власть и славу, о которых мечтал всю жизнь. Это беспокоило ведьму, беспокоило больше, чем раньше. На генерала это совсем не похоже. Если его настроение настолько улучшилось. то для этого наверняка должна быть веская причина.

 Лилит подозревала, что причина эта связана каким то образом с баатезу. В последнее время она редко видела изверга, а это не означало ничего хорошего. Фактически с той самой ночи, когда Асклизиус, потеряв всякий здравый смысл, ушёл гулять один в ночной мрак пустыни, богомол действовал совершенно отдельно от ведьмы. Дважды, когда колдунья находила предлог отделиться от общей группы и поговорить с ним об их планах, гелугон подозрительно воздерживался от каких либо комментариев. Женщине начало казаться, что все, ради чего они столько трудились вместе, больше не имеет значения.

 Изверг хочет заполучить доспех, — размышляла она. — Но сам он не может воспользоваться их чарами.

 А не он, значит — человек простофиля… и Асклизиус тут являет собой вполне конкретную возможность. Ведьма уже подозревала баатезу в попытке манипулировать её любовником. Теперь же она чувствовала твёрдую уверенность, что недооценила богомола.