Путешествия пана Броучека - Сватоплук Чех

— Честно заработанное за грех не почитаю, — запальчиво возражал Мирослав. — Но не ради выгоды защищаю я дароносицы и ризы, а лишь ради славы божией и благолепия. святой литургии, коим достойно служит дорогой металл блеском своим, рукой творца приданным.

— Истинно глаголешь, — нетерпеливо перебивая, поспешил ему на помощь школяр и начал говорить, как на ученом диспуте.

Он состроил серьезную мину и, видимо, копируя какого-нибудь старого седобородого магистра, проводил большим и указательным пальцами по своим впалым щекам от глаз под самый подбородок, будто действительно оглаживал длинную бороду:

— Так велит устав христианский служить святую обедню, будучи сам сложен из наиблагороднейших истин и молитв святителей, как из перлов святых драгоценных и из слитков золотых и дорогих каменьев истины и веры христианской, почему и подобает ему по праву божественному внешнее драгоценное убранство. А что касается облачений, так отрицающие их путаники таборские не только глубоко заблуждаются, но и память самого Виклефа оскверняют, ибо он до дня своей смерти служил литургию в облачении, а в книгах «De Eucharista»[35] в главе четвертой ясно говорит, что…, - Пошел ты со своей недозрелой ученостью…прервал его рассуждения Войта от Павлинов. — Знай, что я тоже во многом согласен с таборитами.

— Вас, новогородских, и впрямь скоро обратит в таборитскую веру ваш бешеный поп Ян Желивский: она ему очень по душе! — воскликнул Мирослав, Золотых дел мастер.

— Яна Желивского ты мне не трожь, слышишь? — крикнул Войта, задетый за живое. — Не то я так отвечу, что кое у кого бока затрещат!

— Перестаньте, друзья, — пытался утихомирить ссорящихся Янек от Колокола. — Не время сейчас браниться; сейчас нам надобно держаться заодно, чтоб отбить врага. Ведь все мы равно стоим за Чашу и за свободу нашей веры, а в чем расходимся мы, того не решишь ссорой в корчме: пусть серьезно об том потолкуют духовные лица с обеих сторон. До той поры никто никого не смеет называть путаником, тем более из-за церковных облачений.

— Но облачения принадлежат к основным установлениям церкви, — опять завел свое настырный школяр. — Разумеется, табориты и церковь самое предают поношению, все постулаты ее нарушая, невзирая на то, что говорит Беда в главе «Quicumgue», а святой Августин в главе «Omnis catholicus» и в главе «Ita fit», а к тому же и в главе «Sic enim». Хм-хм… «Et ponitur»…

Он замолчал, видимо, забыв, что к чему, и, вынув из-за пояса свои таблички, начал прилежно их изучать.

— А что ты думаешь про облачения? — обратился золотых дел мастер к пану Броучеку.

Последний между тем укреплял свое знакомство с медовухой, открывая в ней все новые и новые приятные свойства. И если старая чешская пословица говорит: «Хмель — ирой», то медовуху, пожалуй, следовало бы назвать богатыршей. Новочешский питух чувствовал, как с каждым глотком в его жилы вливается огневая кровь, а в сердце рождается дивная отвага; он позабыл о всех опасностях средневековья, и даже чтото воинственное появилось в его взгляде. Его первоначальное недовольство тем, что эти древние чехи и в корчме не могут найти более разумного предмета для разговора, чем политика и даже религия, рассеялось, и он ощутил в себе острое желание вмешаться в их спор. Удар Вацека кулаком по столу сначала испугал его, однако очередной глоток вновь придал ему смелости, так что теперь на вопрос Мирослава он ответил весьма решительно:

— Право, я вам удивляюсь, братцы: как можно спорить о таких вещах? Ну что за служба без облачений? Так разве бараны служат…

Тут случилось что-то такое с паном Броучеком, что в первую минуту он даже толком не осознал, но отчего разом улетучился весь его геройский дух. Железная рука сгребла его за шиворот, перед носом качнулась палица с длинными шипами, а в ушах прогремел яростный голос: «Я тебе покажу баранов, махмуд паршивый!» Эпизод в корчме грозил кончиться весьма печально, но с одной стороны Домшик вовремя схватил за руку поднявшего палицу рассвирепевшего селянина, а с другой подоспел корчмарь.

По счастью, с улицы вдруг донесся тревожный крик и грохот. Вацек невольно разжал руку, отпустив шею пана Броучека, и все обратились в слух: сквозь Шум толпы снаружи доносились удары колокола.

— Это на ратуше бьют в набатный колокол! — воскликнул Домшик.

Корчмарь, выбежавший между тем в коридорчик, тотчас воротился, взволнованно объявив: «Крестоносцы переправились через Вятаву на Госпитальное поле и едут к Поржичским воротам!» Все посетители, забыв о ссоре, разом вскочили и, хватая оружие, крикнули почти хором: «На врага!» Лишь школяр все еще прилежно переворачивал свои таблички. Корчмарь, забежав в какой-то темный угол, вернулся с деревянным, утыканным гвоздями ядром, прикрепленным цепочкой к короткой ручке.

— Эй, школяр, — крикнул он, протягивая ему оружие, — вот тебе лучший довод в эту минуту!

— Ты полагаешь, я не сумею постоять за себя и в таком диспуте? — гордо парировал школяр и схватил предложенное оружие.

Домшик вынул кошелек, но корчмарь, обнажив свой тесак; уже выбежал на улицу.

Что с ним в ту минуту происходило, пан Броучек не может как следует припомнить; будто в тумане виДится ему, как Янек от Колокола сует ему в руки сулицу, а грозный Вацек машет у него за спиной шипаcтой палицей. Хотя почти наверняка этот жест не относился к пану Броучеку, а был адресован немцам-крестоносцам, с которыми нетерпеливый воин мысленно уже мерялся силами, пан домовладелец все же предполагает, что глубочайшее почтение к этой налице было Основной причиной, побудившей его в тесной кучке посетителей выбежать из корчмы на улицу.

Во всю ее ширь мчалась, как бурная река в половодье, жаждущая битвы толпа пражан, вопящих, сталкивающихся, размахивающих всевозможным оружием, не обращая внимания на предостерегающие окрики военачальников; и этот ревущий неодолимый поток разом захлестнул и понес горстку людей, выбежавших из корчмы. Пан Броучек был влеком вперед почти в бесчувствии. Он признавался мне впоследствии, что в ту минуту был ни жив ни мертв; ни единой мысли в голове — лишь смертельный ужас, нестерпимый страх; он, конечно, был бледен как мел, волосы его стояли дыбом, на лбу выступил холодный пот, колени дрожали, и он даже будто бы стучал зубами.

X

Наш герой (теперь я могу назвать его так с полным правом) был в буквальном смысле слова вытолкнут за недалекие Поржичские ворота толпой жаждущих боя пражан, с громовым криком «ура, Прага!» мчавшихся навстречу врагу.

Bee прочие чувства пана Броучека в эту минуту отступили перед смертельной тоской, которая заставляла его стремиться в направлении, полю боя противоположном; но прихлынувшие за ними новые могучие толпы гнали его все вперед и вперед, а с боков, как в клещах, сжимали его Янек от Колокола и Войта от Павлинов.

Так очутился он за воротами и на мосту, ведшем через широкий ров городских укреплений, и был увлечен толпой дальше, на равнину, что простиралась на месте нынешнего Карлина между рекой и Витковей горою нынешним Жижковом — и называлась Госпитальным полем. Были тут по большей части поля, в ту пору уже — раньше, чем обычно, — скошенные, и редкие домишки с огородами, раскиданные там и сям; примыкая к круто падающему склону Жижкова, тянулись обширные сады и виноградники. На гребне горы виднелись два четырехгранных деревянных сруба, а между ними стояла войско таборитов под черной xoi ругвью с красной чашей.

Правда, наш герой не мог уделить особого внимания окружающей местности; пылища, поднятая стремительно несущимися людьми на широкой дороге, протянувшейся от ворот через Госпитальное поле, застилала взор, не говоря ужо невыразимом страхе, орошавшем его чело каплями холодного пота. Однако через какое-то время он смог хотя бы свободно дышать; за воротами толпа спешащих воинов раздалась вширь, разбилась на кучки, а затем по одному, и каждый, мчась что было мочи, старался перегнать остальных.

Янек от Колокола и новогородский мещанин быстро оставили позади нашего суличника, который в силу ряда веских причин не слишком торопился. Он пробивался на правый край, не обращая внимания на тычки и удары, которые доставались ему от тех, кто бежал позади и кому он был помехой. Наконец ему удалось выбраться из густой толпы в поле.

«Вернуться назад, в город, он, разумеется, уже не мог, ибо и Поржичские, и Горские ворота, замыкавшие нынешнюю Гибернскую улицу, извергали на поле боя новые и новые вооруженные толпы; но он углядел мноградники под склоном Жижкова, и инстинкт самосохранения погнал его туда, где он мог найти безопасное укрытие.

Тут он вдруг увидел, что навстречу пражанам по Госпитальному полю катит огромное облако пыли, в котором, как молнии, блистают мечи, копья, железные латы. Крупной рысью приближался отряд всадников, с головы до пят закованных в броню, с развевающимися султанами на шлемах; одна уже нацеливались длинными копьями, на которых были флажки с красными крестами, другие размахивали большими мечами. Со страшным ревом неслись они на гуситов, и в своем чудовищном железном убранстве, придававшем им свирепый вид, для пана Броучека совершенно непривычный, казались нашему герою уже не людьми, а грозными летящими призраками.