Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - Ноэль Шатле

— Эй, ты где? Далеко убежала? — спрашивала в таких случаях Бенедикта, и ей приходилось повторять это не раз, пока до Матильды доходило, что подруга обращается к ней.

Только что вернувшись с реки, Кристиана объявила, что идет укладывать вещи: они с Бенедиктой уезжают завтра в полдень. Они уезжают… Господи, а Матильда и думать забыла об этом: для нее с некоторых пор существовал только один отъезд отсюда — тот, когда она убежит с Реми.

Полдник как полдник. Бенедикта лениво грызет свой вечный сухарик, который, как всегда, так и не прикончит. Матильда намазывает на бутерброд абрикосовое варенье, которое сварили мамы.

Бенедикта выглядит так, будто вот-вот задаст кому-то, кому это вовсе не доставит удовольствия, неожиданный вопрос.

Нетушки, Матильда ей такого не позволит, она сама сделает первый ход.

— Не пойму, чего ты хочешь-то?

— Хочу пойти на ферму и попрощаться с Реми, — сообщила в ответ Бенедикта.

— Вот это да! — пришла в восторг от ее идеи подруга. Но Бенедикта мгновенно охладила ее пыл.

— Но я пойду туда одна, без тебя!

Матильда вздрогнула:

— Как это — без меня? Почему — без меня?

— Нипочему, — ледяным тоном отрезала Бенедикта.

— Что значит «нипочему»? — Матильда все больше и больше нервничала.

— Что значит, то и значит…

Остановившись после этой нехитрой реплики, Бенедикта вдруг заговорила снова — и как! Будто ее прорвало!

— У тебя всегда было сколько угодно времени, чтобы общаться с Реми. Ты с ним одна только и общалась! Ну, и я хочу, чтобы теперь он немножко побыл и со мной — пусть даже только для того, чтобы попрощаться! Нельзя, что ли? Говори, говори — нельзя?!

Голова Матильды мгновенно распухла от сонма противоречивых мыслей, которые забились в ней, как шмели о стекло, не находя выхода. То, чего требовала от нее лучшая подруга, было вполне законно. И более чем невинно, но одновременно — и неприемлемо, и недопустимо, и ужасно, ужасно, ужасно!!!

«Что должна сделать настоящая женщина в подобном случае?» — в сотый раз спрашивала себя Матильда. Сначала она даже подумала, что стоит пойти посоветоваться с мамой, но сразу же отвергла идею, самолюбие не позволило. Хм… А разве не то же самолюбие подтолкнуло Бенедикту к тому, чтобы она выставила ей такое требование? Ведь на самом-то деле что у нее получились за каникулы, что хорошего в том, чтобы все время находиться в трех шагах, пяти шагах, двадцати шагах от самых важных вещей и никогда в них не принимать участия? Но если это так… Если это так, значит, Бенедикта просто хочет ей отомстить, зная, что подруге тут и возразить-то нечего.

Теперь Матильде ничего не оставалось, как сыграть роль уверенной в себе дамы — не просто благородной, но и великодушной.

— Отлично. Иди, раз уж тебе так хочется. А мне, в общем-то, все равно… — и, окончательно оставляя за собой победу и последнее слово, добавила небрежно: — Передашь от меня Реми: завтра вечером. Он знает, где…

Все время, пока Бенедикта была на ферме, миллионы, нет, какое там, миллиарды лет, Матильда, усевшись против фотографии Бабули с Феликсом, рисовала влюбленных стрекоз — голубые сердечки… Больнее всего ей было думать о прощальном поцелуе. Она пережила внутри себя это мгновение миллион, нет, какое там, миллиард раз, ощутив миллиард уколов острым-преострым карандашом в самое сердце.

Когда ее «палач» вернулся, девочка еще не вышла из комнаты. У «палача» был жутко довольный вид, а ее тенниски оказались все перемазаны навозом.

Жертва пытки отложила рисунки и бухнулась в оригинальное кресло с двумя сиденьями, благодаря которым можно повернуться ко всему миру спиной, если тебя обидят или ты разозлишься.

Бенедикта невозмутимо опустилась на второе сиденье. Теперь они почти соприкасались спинами. А между ними находился Реми. Из-за него. Все из-за него. И это серьезно. Очень даже серьезно.

— Ну и как? — спросила Матильда, силясь изобразить убийственную иронию.

— Никак!

— Реми был дома?

— Куда денется, был.

— И что вы делали?

— Ни-че-го. Ничего не делали. Просто поговорили.

— Обо мне?

— Нет…

— Тогда о чем же?

Бенедикта не ответила. И не ответит — ни сейчас, ни завтра. А хоть бы завтра и захотела ответить… Завтра, в любом случае, будет уже слишком поздно, потому что они уедут. Но Матильде необходимо было срочно узнать все, особенно — насчет прощального поцелуя, ну, пусть — только насчет этого поцелуя. И она продолжила допрос:

— Вы попрощались?

— Да.

— Значит, он тебя поцеловал?

— Да…

— А как? Как он тебя поцеловал? Скажи, ну, скажи!

Бенедикта не ответила. Нет, она не ответит. Ни сейчас, ни завтра.

— Прямо в губы? — с отчаянием настаивала Матильда, уже готовая ко всему.

— Нет…

— Ой! А куда же? — не веря своим ушам, воскликнула Матильда.

— Вот сюда, — спокойно ответила Бенедикта.

Матильда обернулась. Лучшая подруга указывала пальцем на тыльную сторону кисти.

— Он поцеловал тебе руку? — теперь уже не веря и глазам, пробормотала Матильда.

— Да… Как в фильме, который он видел по телеку, — напыжившись, похвасталась Бенедикта.

— И все?!

— Конечно все! Все… А что же еще надо? — удивилась Бенедикта.

Матильда бросилась ей на шею. Ее подружка! Самая лучшая на свете подружка! Ее подружка до конца жизни! Они никогда не поссорятся. Никогда и ни из-за чего. Никогда друг на друга не обидятся. Никогда друг на друга не рассердятся. Будут вместе. Это навсегда…

Теперь надо позаботиться о том, чтобы ужин прошел весело. Прежде всего следует воздать должное мамам, которые сами себя превзошли — как в количестве, так и в качестве приготовленных ими блюд. Девочки тщательно выбирали туалеты. Надевая поверх белого кружевного платья (в честь Кристианы!) колье из жемчужинок с ракушкой в форме сердца посередине (в честь Бенедикты!), Матильда наконец поняла — наверное, помогла севильская фотография на секретере, — о чем напоминала ей эта ракушка. О том великолепном портрете Бабули, который Феликс нарисовал в Париже: он тогда прикрыл веки своей невесты двумя розовыми перламутровыми ракушками, которые, казалось, искрились и сверкали засохшей на них морской солью. Именно глядя на эту картину, Матильда и решила стать художником, как Феликс: она никогда в жизни не видела ничего прекраснее этих глаз-ракушек…

Ужин действительно получился очень радостным, хотя это и был последний ужин вчетвером. Вспоминали лучшие моменты этих — таких удавшихся — каникул. Неузнаваемая Бенедикта доедала третью оладушку из кабачков. Может быть, из-за того, что Реми поцеловал ей руку так, как видел по телевизору, она не захотела мыть руки перед едой. Селина и Кристиана валяли дурака, притворялись, что они «малость под мухой», подливая себе вина. В разговорах часто называлось имя Реми, и Матильда каждый раз дотрагивалась пальцами до ракушки в форме сердечка. Теперь стало совершенно ясно, что нежный и сообщнический взгляд Бабули будет всегда направлен на Матильду и станет охранять ее в день Великого побега.

Мамы пришли поцеловать девочек на ночь, задыхаясь от смеха. Они совсем не удивились, найдя Матильду и Бенедикту в одной кровати, тоже хихикающими. Мамы, когда они «малость под мухой», гораздо более сговорчивы. И лучше все понимают. Как, наверное, приятно пить вино, от него все в жизни кажется куда легче. И потом, Матильде так нравится, когда мама смеется без всякой причины…

Кристиана села на кровать со стороны Матильды.

— А вот и подарочек для тебя! — сказала она, что-то вынимая из кармана.

Это оказалась фотография Реми в тельняшке: он сидел на своей ржавой канистре, а вокруг были козы. Матильда никак не могла понять, что ей делать: смеяться или плакать. Она немножко попробовала, что лучше получается, то или другое, но кончилось все смехом. Кристиана не обладала таким даром красноречия, как Селина, но зато дар поступков был именно у нее. И Матильда поняла, наконец, почему Селина так нуждалась именно в этой подруге, когда думала, как поступить, если Он не приходил слишком долго или приходил только ради того, чтобы хлопнуть дверью. Если бы Матильда решилась с кем-нибудь обсудить Великий побег, может быть, она бы выбрала для этого разговора Кристиану…

После нескончаемых объятий и поцелуев свет погасили.

Бенедикта и Матильда скинули ночные рубашки и прижались друг к другу под белой простыней. Кожа Бенедикты оказалась нежной везде — даже на коленках и на локтях. И она не пахла солеными орешками. И была сладковатой на вкус — Матильда попробовала лизнуть: так, что-то вроде лакрицы…

Матильда, раздеваясь, не стала снимать с себя жемчужное ожерелье, и оно, тихонько шурша, царапало простыню. За приоткрытыми ставнями пели сверчки, в щель просачивался лунный свет.