Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - Ноэль Шатле

Не двигаться. Главное — не шевелиться. Понять, куда хочет дотянуться котенок. Матильда, крепко закрыв глаза, следила за нежной мордочкой, прикосновение которой к коже оказалось приятно щекотным. Вот. Котенок тянется именно туда, куда она думала, так ме-е-едленно, но так уверенно…

Когда они ездили к морю и двоюродные братья разрывали песок между раскинутыми ногами Матильды, они тоже почти дотрагивались до этого самого блюдечка с молоком, но никогда не осмеливались подобраться к нему так близко-близко. А Реми осмелился. Это нормально, правильно — он ведь ее возлюбленный. Ему можно осмеливаться. Он имеет право.

Снаружи ветер на время утих. И такая воцарилась тишина… Только речка билась о прибрежные камешки — словно играла на ксилофоне…

Матильде казалось, что всю свою долгую жизнь она только и хотела притворяться спящей и ждать, пока Реми, пока эта котеночья мордочка…

— Э-эй! Чем это вы там занимаетесь, а? Что это вы делаете?

Голос Селины прозвучал громче воя ветра. Матильда открыла глаза. И увидела то самое выражение лица подозрительной, недоверчивой матери, которого терпеть не могла.

— А что? Ничего не делаем! Спим! — проворчала она в ответ, а лакомка-котенок поспешил поскорее спрятать подальше мордочку.

Их отчитали. Велели немедленно встать и собрать вещи. Переодеться. Бегом, бегом. Надо как можно скорее вернуться домой!

На обратном пути Селина не сводила с них сердитого взгляда — в зеркале заднего вида они были как на ладони. Матильда вздыхала. Реми даже и не думал наклоняться к ней на самых крутых виражах. Он застыл, выпрямив спину, на другом конце сиденья.

Матильду мучили печальные мысли о всевластии матерей, а главное — об их непредсказуемости.

Ну чего она хочет-то, в конце концов, ее мамочка? Пускай бы она решила, пусть решит раз и навсегда, нравится ей, чтобы у дочки был возлюбленный, или не нравится. Да или нет.

Теперь разозлилась Матильда. Разве можно врываться в чужую комнату, где люди спят, даже не постучав в дверь, хотя бы эта дверь и сделана из мохнатого полотенца!

Злость сначала утешила ее, а потом успокоила окончательно: на самом деле куда лучше, чтобы мама стала ее врагом к этой ночи, когда она бросит дом навсегда, даже не попрощавшись, даже не приласкавшись напоследок…

~~~

Полночь — самое лучшее время для побега влюбленных из дому, но сколько же для этого требуется выдержки и терпения! Главное — не заснуть и постараться не разглядывать потолки. Именно не потолок, а потолки! Потому как ночные чудовища проникают не только в спальни, а вполне способны перемещаться куда угодно: хоть, к примеру, на кухню, где Матильда и уселась лицом к большим часам, которые отмеривали удары каждые пятнадцать минут. Рядышком стоял буфет, особенно близко оказалась полка со сластями.

Матильда уселась за кухонный стол и стала на свой лад играть в «Семь семеек», окружив себя пачками печенья и вазочками с джемом.

Она уже успела выдать дочку из семьи Мускуле за сына Озверюшей, успела дождаться рождения девочки у Вермишелей, которые уже и не чаяли, что у них будет ребенок. Она с великим трудом и ужасно горюя похоронила несколько дедушек и бабушек, особенно ее печалила участь бабушек…

Это надо же! Почему она не спросила у Реми его фамилию? Надо будет обязательно спросить, потому что как без этого? Хочется же знать, какая у нее самой будет фамилия, когда они вернутся из этого свадебного путешествия!

За стенами дома все еще выл ветер, хлопая время от времени ставнями, но она все-таки надела платье в горошек с рукавами-фонариками — то, которое больше всего любил Реми. Не забыла и о жемчужном ожерелье с ракушкой сердечком в центре — чтобы Бабуля защищала их в пути.

В маленький чемоданчик, куда обычно она складывала рисовальные принадлежности и драгоценности (такие, например, как розовый камешек-галька, подаренный Реми, или фотография Бабули), вслед за ними отправились, кроме новехонького несессера и флакона лавандовой воды, белое платье от Кристианы (а вдруг они поженятся прямо в Италии), коротенькие штанишки в клетку с белой блузкой, завязывающейся узлом на животе (на случай, если дело дойдет до качелей), розовая кофточка на резинках (вместе с маминым рецептом, который, правда, еще не доказал своей действенности: кнопки пока так и остались кнопками) и цельный ярко-желтый купальник (чтобы котеночья мордочка вернулась, когда они днем улягутся спать)…

Когда Матильда чувствовала, что веки начинают слипаться, она срочно хватала со стола новое печенье, хотя давно уже вовсе не хотелось есть.

Ей казалось, что мама сегодня никогда не ляжет спать. Селина попивала липовый цвет с мятой, одну кружку за другой. Она как будто уже не сердилась на дочку, и похоже было, что только на саму себя и злится — хотя бы за то, что, не постучавшись в полотенечную дверь, проникла в чужую спальню. Она то и дело упоминала Реми, проявляя все больше внимания к Матильде, и разговаривала с девочкой все более ласково, так что той даже пришлось себе напомнить, что Селина-то понятия не имеет ни о каком Великом Побеге и что для нее все дело в одном: сегодня у Реми и Матильды был в некотором роде прощальный, последний вечер.

Вранье, конечно, какое там — последний! Матильда это знала, чувствовала, как чувствовала бы любая на ее месте. Но иногда вранья не избежать. И приходится врать мамам. Да и вообще вранье — как бы часть воспитания. Но бывает ведь вранье и вранье. Разные. И сбежать из дому, никого не предупредив, это уже очень серьезная ложь. За ужином Матильда несколько раз доходила до такого состояния, что готова была во всем сознаться, такую вину оказалось очень трудно волочь на себе, и особенно виноватой она себя почувствовала, когда Селина поставила на стол роскошную компотницу со «снежками» — такой десерт приготавливался только в особых случаях…

Но, в конце концов, Матильда удержалась и ничего не сказала. Вот так — не сказала и даже ощутила, что немножко подросла от этого. Точно — подросла! Такая ложь, она очень хорошо влияет на кнопки. Такое вранье должно помочь груди стать побольше, и всему остальному тоже. Да и вообще, сейчас уже слишком поздно, чтобы раскаиваться в чем-то или о чем-то жалеть. Пора готовиться к свиданию с Реми — в полночь, в хижине. Это она настояла, чтобы там, в этой хижине, которая так близко к дому… потому что… потому что за стенами дома Матильда… ночью… совсем одна…

Ставни хлопали все громче и громче — они бились почти так же сильно, как ее барабанное сердце, потому что до полуночи осталось всего четверть часа — видно же по циферблату.

Это Он научил ее узнавать, который час. Как знать, может, Он так торопился научить ее этому, предчувствуя, что однажды дочери придется воспользоваться новыми знаниями, чтобы сбежать из дому с Реми? Она задумалась: а Он, Он бы тоже мог, застав их врасплох только потому, что не постучал в полотенечную дверь, закричать так грубо: «Э-эй! Чем это вы там занимаетесь, а?»

Матильда уложила в коробку лото с семейками и накрыла крышками все банки с джемом.

Пора.

Она видела в фильмах, а еще знала из книжек, которые ей читала мама, как себя чувствуют маленькие девочки, которые убегают из дому. Убегают навсегда. Несчастными они себя чувствуют, и иногда Матильда даже плакала вместе с ними. Но ведь совсем другое дело, когда ты убегаешь с возлюбленным, убегаешь взаправду, на самом деле. Нет, чепуха, вовсе не должна она чувствовать себя несчастной! Просто говоришь себе: «Пора!» — и совсем ничего не чувствуешь, ничегошеньки.

Взяв чемодан, Матильда вышла из кухни через дверь, ведущую в сад. Небо было засыпано звездами, но ей сразу же стало холодно, ветер прилепил платье горошком к ногам. Впереди — хижина, Реми, Италия. Позади — дом, мама, школа.

Если хочешь еще подрасти — шагай вперед, а не думай о том, что теперь там, позади. И все. Иначе навсегда останешься маленькой девочкой. Но именно позади, за ее спиной, раздался голос, этот обыденный, каждодневный голос:

— Матильда! Матильда, это ты?

И снова Матильде послышалось: «моя Тильда». Это свою Тильду, ей принадлежащую со всеми потрохами, звала сейчас мама, в тоне которой было больше удивления, чем недовольства.

Тильда обернулась. Селина, высунувшаяся из окна спальни, еле различимая в лунном свете, казалось, только что пробудилась от дурного сна.

— А что это ты тут делаешь?

Тильда подумала, что у ее мамы, положительно, какой-то особый дар заставать людей врасплох когда не надо, в самые критические моменты. И еще один дар: задавать неподходящие вопросы, ну такие, каких задавать не стоит: типа «что ты тут делаешь» или «чем это вы там занимаетесь, а?».

На этот раз надо было ответить прямо, с гордо поднятой головой.

— Ухожу. Уезжаю с Реми, — решительно сказала Тильда.