Добро пожаловать в мир, Малышка! - Фэнни Флэгг

— Дай глотнуть. — Отпив, она сказала: — Потому что мне было стыдно.

— Стыдно? Почему? Это же не твоя вина. К тому же, Дена, тут нечего стыдиться.

— Я уже не стыжусь.

Сьюки взяла ее за руку:

— Ты считаешь, мы не должны об этом говорить? Наверное, для тебя это ужасно.

— Тут не о чем говорить. Я об этом даже больше не думаю. Это было очень давно.

— А ты так и не узнала, что случилось?

— Нет. Слушай, Сьюки… об этом знают всего несколько человек. И я бы хотела, чтобы так оно и было впредь. Не желаю, чтобы это обсуждалось на публике. Не то чтобы я до сих пор переживала, а просто не желаю разговаривать об этом с незнакомыми, понимаешь?

— Конечно, — сказала Сьюки. — Прежде всего, это только твое дело, ничье больше. Второе «прежде всего», ты не хочешь, чтобы люди тебе сочувствовали, жалели тебя. Я прекрасно это понимаю, и что до меня, то все забыто. Ты же поняла, что ты мне можешь свою жизнь доверить.

Через час, когда они приехали в аэропорт, Сьюки обняла ее на прощанье. Дена чуть помедлила перед уходом и, хотя ей трудно было выражать свои чувства, сказала:

— Сьюки, ты настоящий друг.

— А я тебе что талдычу столько лет, балда!

Нью-Йорк

1978

Джулиан Амзли, президент телекомпании Дены, как и Айра Уоллес, родился и вырос в бедной восточной части Манхэттена, в семье иммигрантов первого поколения. Оба они, и Уоллес, и Амзли, были амбициозны, энергичны и настроены так или иначе вырваться из этих грязных улочек. Только методы у них разные были. Уоллес хотел денег и власти ради самих денег и власти, ему было плевать, что про него подумают. Амзли хотел денег и власти ради другого — быть принятым в общество, уйти как можно дальше от грязных греческих забегаловок, где его отец мыл посуду. К восемнадцати годам он сменил имя с Джулио Андрополус на Джулиан Амзли, работал и откладывал деньги, чтобы хватало на уроки риторики. Он женился на дочери вице-президента телекомпании, начал здесь работать и, пользуясь связями и именем тестя, быстро продвигался по служебной лестнице, пока в конце концов не занял место старика.

По вечерам он «проходил» так называемых людей высшего общества, словно курс в колледже. Изучал, как они одеваются, где покупают вещи, как называют своих детей, в какие школы их отправляют. Он выяснял, где они живут, как живут и что любят. Он учил французский, брал уроки живописи, музыки, театрального мастерства. Нанял замечательного декоратора оформить свою квартиру и коттедж в Хэмптоне, нанял эксперта для покупки произведений искусства. Он платил опустившемуся, сильно пьющему парню из очень известной семьи, чтобы обеспечить себе приглашения на вечеринки у нужных людей. Ему был необходим респектабельный адрес и респектабельная жена. Он развелся с первой, женился на второй и загадочным образом умудрился обзавестись квартирой в здании, куда не пускают жить людей, чьи кандидатуры не одобрены домовым правлением, и уж тем паче людей, занятых в индустрии развлечений. Ему пришлось выкупить здание, но дело того стоило. Он не один десяток лет на это потратил, но в конце концов накопил достаточно средств и доверия к себе, чтобы жениться на красивой, элегантной женщине, думая, что если у него будет все то же, что есть у них, он каким-то образом преобразится, превратится в одного из них. Но ненависть к себе может разрушить твой мир. После того как он добился руки первых двух женщин «из лучших семей», у него не осталось к ним других чувств, кроме презрения. У него были все атрибуты: деньги, общество привлекательных женщин, вечеринки… но то, чего он жаждал, — класс — всегда ускользало из рук, оставаясь в недосягаемости. Он пытался купить это, жениться на этом, имитировать это, но ничего не выходило. Все равно что пытаться схватить дым.

И в мизинце его чернокожего слуги было больше истинного класса, чем во всем теле Амзли, и он это знал и был этим озадачен. Однажды ночью Джулиан сидел за маленьким белым столом посреди огромной, холодной кухни, в окружении лучшей хромированной мебели, какую только можно купить. Он сидел в одиночестве в три часа утра, потягивал молоко из стакана, смотрел на стену и думал, что же делать дальше, чтобы заполнить эту бездонную, зияющую дыру в брюхе. Он был одет в черную шелковую пижаму за восемьсот долларов, кашемировый халат за полторы тысячи, тапочки из мягкой кожи, у него была стрижка за двести долларов, но под всем этим он до сих пор чувствовал себя голодным мальчишкой с Третьей авеню, который бежит за проезжающей мимо телегой, чтобы схватить с нее яблоко. И в последнее время этим сочным яблоком, которое он пытался ухватить, была Дена Нордстром.

Ведущая телеигры, с которой он спал два года, огрела его по голове здоровенной пепельницей из оникса — за то, что отказался на ней жениться. И тут же уехала обратно в Техас и вышла замуж за своего верного ухажера, владельца агентства по торговле «кадиллаками». Амзли искал красавицу, которая займет ее место, и Дена Нордстром пришлась как нельзя более кстати. Такие ему как раз нравились. У нее был класс, и заарканить ее было трудно.

Первым делом Дена получила то, что он всегда посылал и что всегда срабатывало, — брильянты и тут же отослала их обратно. Раз за разом она отклоняла его приглашения, но однажды он сказал нечто такое, что заставило ее передумать.

— Будешь рядом со мной — это добавит тебе статуса, пробивной силы. Я могу познакомить тебя со всеми влиятельными людьми. Воспринимай это как бизнес, ничего более.

Дена заинтересовалась. Это не любовь. Но все оказалось не так-то просто: Амзли был гораздо старше, но не безобиден. Он еще хотел доказать, что он греческий мужчина в полном расцвете сил, и сопротивление ему отнимало у нее много сил.

Однако, встречаясь с ним, вращаясь в его кругах, Дена чувствовала себя так, будто поднимается все выше. Давление росло. Его друзья ошибались, считая, что если она посещает их вечеринки, то, значит, она одна из них. Она не из них. Она — деловая женщина. Социальная жизнь для нее — это работа. И если на следующий день жены богачей ходили по магазинам или по косметологам, допоздна нежились в постели, то Дена с утра трудилась в студии… И довела себя до истощения. Опять.

Поначалу на нее произвели впечатление все эти так называемые красивые люди, с которыми знакомил ее Джулиан Амзли. В основном это была весьма активная публика, не ведавшая отдыха, пребывавшая в вечном поиске — развлечений, известности или каких-нибудь вещей… Всей компанией они переезжали с Палм-Бич в Париж, или Монако, или Марокко — туда, где еще не побывали. Но спустя какое-то время Дена обнаружила, что все эти завсегдатаи модных курортов настолько же скучны, насколько сами скучали, и циничны в той же степени, к какой, по ее ощущениям, неизбежно приближалась и она сама.

Дело было в том, что после смерти Говарда у нее внутри как будто выключили свет, и она чувствовала себя еще более потерянной и одинокой, чем прежде. Ей нужен был человек, который ее вдохновлял бы. Стимулировал. Но кто?

Был в стране один человек, с которым она еще не встречалась, но очень хотела бы познакомиться. Однако робела. И как-то особенно гадким утром понедельника, почувствовав себя загнанной в угол, она подняла трубку и позвонила его агенту. Ответ поразил Дену.

— Мисс Нордстром, обычно он ни с кем не встречается, не дает интервью, но наш общий друг Говард Кингсли был о вас такого высокого мнения, что я постараюсь сделать все, что от меня зависит.

Дена положила трубку. Это было как подарок с небес, если они вообще существуют, небеса.

Новый Орлеан, штат Луизиана

1978

Дена прилетела в Новый Орлеан ближе к ночи и поселилась в отеле «Бурбон Орлеан», но уснуть так и не смогла. Наутро в ее комнате зазвонил телефон. Высокий, тонкий голос сказал:

— Мисс Нордстром, насколько я понимаю, вы прибыли в Город-полумесяц[41] с единственной целью провести со мной блистательную беседу, верно?

— Да, мистер Уильямс, верно.

— Что ж, не могу с гарантией утверждать, что она будет блистательной. Однако вы можете убедиться, что нынче утром у меня все еще бьется сердце, так что я за вами заеду около одиннадцати тридцати. Вам это подходит?

— Да, сэр, я буду внизу.

Она повесила трубку. Если бы ей кто-то сказал, что когда-нибудь она будет готовиться к встрече с Теннеси Уильямсом, она бы не поверила. В одиннадцать часов она сидела в холле под пальмой в кадке и смотрела на улицу Орлеана, надеясь первой его заметить. В своем белом шелковом платье она ежилась под кондиционером. Вдруг над ухом раздался голос:

— Мисс Нордстром, я Роберт, мы с мистером Теннеси приехали, чтобы отвезти вас пообедать.

Теннеси Уильямс стоял у стойки регистрации. Он был похож на уменьшенную версию графа Монте-Кристо, словно перекочевал сюда из прошлого столетия. Даже манеры его были из прошлого. Но когда заговорил, стало понятно, что живет он в настоящем времени.