Рыцарь Леопольд фон Ведель - Альберт Брахфогель

На следующее утро Леопольд и Шабати вышли из храма, причем жадные турки потребовали с них опять довольно много выходных денег. У дверей храма был настоящий базар, продавали четки, землю с масличной горы, иорданскую воду и пр. Леопольд купил многое на память. После обеда в монастыре путешественники поехали верхом в Вифлеем. Когда едешь от Иерусалима, Вифлеем представляет очень живописный вид. Гора, на которой возвышается город, невысока. Налево от Вифлеема находится монастырь святой Елены и место рождения Иисуса Христа.

Затем Леопольд с остальными товарищами и с Шабати уехали из Иерусалима назад в Рамлу. Тут путешественники надеялись получить известия от капитана корабля, с которым условились, чтобы он ждал их в Яффе для того, чтобы везти их в Александрию. Прибыв в Рамлу, они узнали, что Ахмет-бей уехал в Яффу, до ночи не возвратится и просил их не предпринимать ничего во время его отсутствия. Далее им сообщили, что капитан корабля объявил, что, прежде чем отправиться с ними в Египет, ему надо отвезти груз соли в Триполи и возвратиться оттуда со свежим товаром; он предлагал им или ехать с ним теперь в Триполи, или ждать в Рамле его возвращения. Путешественники были вне себя, потому что они теряли много времени, а главное — денег. Они решились нанять верблюдов и ехать через степь.

Шабати увиделся на другое утро с Леопольдом и объявил, что сам бей желает с ним поговорить. Он скоро явится, но, несмотря, на его любезное обхождение, в манерах его проглядывала большая сдержанность.

— Намерение ваше благоразумно, — сказал бей. — Я извещу Сансиасса Газы, чтобы он охранял вас от арабов пустыни. Исполнить это уже его дело, потому что далее Газы не простирается моя власть. Но вы должны снять одежду пилигримов, потому что шайки пустыни уважают только того, кто носит оружие. Следуй за мной, господин, — прибавил он, обратившись к Леопольду, — и выбери в моей оружейной, что нужно для тебя и твоих товарищей.

Наняв верблюдов, Ахмет сам распорядился насчет дальнейшего путешествия своих гостей — тем самым указав на невозможность оставаться далее или возвратиться к нему впоследствии. Размышляя об этом, Леопольд шел возле бея, наклонив голову. Вдруг Ахмет остановился и положил руку на плечо рыцаря.

— Что, брат мой, вспомнил в Солиме о моей просьбе?

Леопольд встрепенулся.

— У гроба Салиба и на месте его рождения я усердно молился о твоем счастии и об исполнении надежд!

— Благодарю тебя, брат мой и друг. Я теперь прощаюсь с тобой и отдаю это письмо Шабати, когда он в Египте с тобой расстанется, а ты направишь свой путь на север, он отдаст тебе это письмо и объяснит его содержание. Но прежде чем уехать отсюда, напиши на бумаге, где ты живешь и как тебя зовут на твоей родине. Когда мои надежды исполнятся, я тебе напишу об этом, чтобы ты мог также со мной радоваться. Клянусь, что корабль, который привезет тебе это известие, будет иметь всегда беспошлинный проезд! Прощай! Правда, день стирает слова ночи, но он не может стереть моей дружбы к тебе! — Ахмет обнял его. — Завтра, на пути в Газу, когда ты проедешь мимо тамариндовой рощи, обернись — я буду стоять на крыше моего дома, чтобы еще раз пожелать тебе благополучия.

Он пожал руку Леопольда, посмотрел на него нежно и затем удалился тихими шагами.

18 августа, в 4 часа утра, все четверо сидели на своих верблюдах, в полном вооружении и в длинных арабских бурнусах.

Равнина, по которой ехал маленький караван, была пустынна, солнце жгло, это был только небольшой образчик того, что ждало их в настоящей пустыне. Вечером они приехали в Газу. Путешественников отвели к одному христианину, но так как у него в доме было мало места, они вынуждены были ночевать на крыше и только днем разделяли помещение с христианским семейством. На следующий день Шабати был отправлен к Сансиассе Газы с деньгами и подарками, чтобы попросить его дать эскорт для проезда через пустыню. Он обещал, сказав, что считает большой честью услужить друзьям своего друга Ахмета, но что надо будет им подождать восемь дней. Это было не очень приятно, но делать было нечего. 26-го августа прибыли наконец два араба из пустыни, но лишь с тремя верблюдами и одним дромадером. На первом верблюде поместились Леопольд и Шабати, на втором — Гатштей и Шонберг, швейцарцу же Ведель назначил ехать на дромадере вместе с вещами, чтобы держать его вдали и таким образом помешать ему разговаривать с другими. Перед глазами путешественников лежала необозримая равнина, на которой не слышен был даже топот верблюда. Равнина эта похожа на неподвижное море, над которым раскинут темно-голубой шатер неба, с его бесчисленными, блестящими мирами. Нет ни малейшего ветерка, ни шороха, ни звука. Рад был бы услышать резкий крик орла или завывание шакала, потому что это все-таки признак жизни! Но мучительно мертвое молчание, в котором маленькая кучка живых существ проезжает пустыню, в которой она теряется подобно точке в вечном пространстве или, вернее, в беспредельности. Каждым овладевает боязнь смерти и заставляет его подумать о вечности. Путники наши ехали молча. Подобно миллионам блестящих глаз глядели на них звезды, они казались больше, будто придвинулись к земле. Каждому из странников казалось, будто небо над его головой побуждает его преклониться и прославить величие Бога в Его творениях. Вдруг Шабати заговорил с арабами, указав им бесчисленные белые точки на горизонте. Проводники засмеялись и объяснили ему, что это значит.

— Помоги, Аллах, помоги твоему почитателю! Это измена, мы обречены на смерть! Они убьют нас, господин и ограбят! — закричал Шабати.

— Что с тобой, дурак? О чем ты хнычешь!

— Видите ли вы в отдалении огни эти? Это шайка арабов, нет — целое племя! Тс! Около десяти тысяч расположены лагерем вокруг костров. Если мы попадем в их руки — мы пропали. Помоги, Аллах!

Странные мысли возникли в голове Леопольда, и им овладел страх. Неужели Сансиасса Газы выдал их в руки разбойников, чтобы разделить с ними добычу!

— Твой страх нам не поможет! Что делать в этом случае?

— Ничего нельзя делать, господин. Мы уже не можем уйти от них. Поверь мне, несколько сотен этих головорезов уже успели нас окружить и высматривают теперь, обратимся ли мы в бегство. Я не ожидаю ничего хорошего, пока шейх их не предложит нам своего гостеприимства у входа в его палатку!

— Неужели, Шабати, нет никакого средства расположить их в нашу пользу и внушить им уважение?

— Свет моих очей, солнце-путеводитель, будь прославлен! Алла иль Алла, Бог есть Бог! Да, господин, есть такое средство, и оно в твоих руках!

— Что же это такое?

— Когда в пустыне встретится враг, которого нельзя одолеть, то его ублажают сказками и песнями. О, запой, господин! Я привязал лютню к седлу твоего верблюда на случай, если ты захочешь усладить свое сердце и утешить друзей твоих в пустыне. Пой безыскусно, бессвязно и дико, как поют арабы!

— Но как же, скажи мне?

— Ты должен петь, как говоришь, только возвышенным слогом, но без рифм, коротко и отрывисто. В конце каждой строчки возьми несколько аккордов, как бы аккомпанируя себе. Вот так, например:

«Я солнце западной страны, сын золотой женщины! Я несу знамя великого Мелика севера, выступающего на войну с тьмою коней».

— Довольно, я теперь знаю! Вели всем остановиться, мы должны переговорить с товарищами, чтобы никто из них не сделал ничего, что могло бы нам повредить. Объяви им об опасности и придуманном нами способе, чтобы избежать ее.

Караван остановился, как было приказано. Шабати и Леопольд сообщили об опасности и о том, что притворная гордость и спокойствие — единственные средства спасения. Все с ним согласились, предупредительнее всех был Фогленг, причиной тому был страх. Он боялся, чтобы арабы прежде всего не напали на него и не убили его, так как на его дромадере находилось все добро путешественников. Решено было держаться вместе, и в таком порядке двинулись они в путь. Леопольд ехал впереди, Шабати отвязал лютню, вынул ее из кожаного футляра и подал Леопольду. Рыцарь провел по ней пальцами и взял несколько шумных аккордов. Тишина кругом была столь полной, ночной воздух так прозрачен, что звуки уносились далеко и раздавались точно в церкви.

Скоро рыцарь заметил множество темных точек, приближавшихся быстро с разных сторон, и он нарочно брал только отдельные аккорды, пока не разглядел, что это такое. То были всадники, окружившие караван на приличном расстоянии. Тогда Леопольд начал петь, и чувство, внушавшее ему слова, было так сильно и утешительно, что заставило его забыть об опасности, и, только окончив песню, он увидел то, что Шабати уже давно заметил.

Лагерь арабов был уже близок. Черные шалаши тянулись бесконечным рядом, между ними дымились костры. Когда иноземцы подъехали к шалашам, толпа всадников окружила их. Наконец друзья наши въехали на открытое место, где возвышалась большая палатка. Им приказали слезть с верблюдов и ожидать шейха, т. е. предводителя этих воинственных кочевников. Между тем как они исполняли это приказание, Шабати велел Леопольду взять в руки лютню и повторить свою песню как только он ему сделает знак. Через несколько минут явился шейх, пожилой, но еще бодрый мужчина, в длинном белом одеянии и опоясанный красной шалью, за которую был заткнут его ятаган, богато разукрашенный драгоценными камнями. На голове у него был красный тюрбан с орлиными перьями, в руке жезл. Его сопровождали десять или двенадцать вооруженных мужей, одетых в бурки, то были старейшины племени, которые составляли совет. Они расположились кругом, в середину его ввели путешественников, между тем как остальной народ, мужчины и женщины, теснились вне круга и с любопытством глядели на иноземцев. Пока все это происходило, Леопольд имел возможность и время осмотреться и набраться решимости. Когда вожди племени важно заняли свои места, Шабати выступил на середину, скрестил на груди руки и, низко поклонившись шейху, объяснил в длинной речи, что певец-иноземец — друг его господина, Рамлинского бея, зятя иерусалимского паши, что он храбрый и сильный эмир севера, сын солнца, он приехал с генгиром вместо меча, чтобы посетить замечательные местности, особенно же храбрых арабских воинов. Теперь он из Иерусалима отправляется на Синай, а оттуда, по Красному морю, — в Египет, чтобы затем рассказать своим соотечественникам, какие чудеса сотворил Аллах и в какие хорошие руки он отдал свои творения. Окончив речь, Шабати низко поклонился.