Отрок. Богам — божье, людям — людское - Евгений Красницкий

Зато ляхи сориентировались мгновенно и рванули в единственном направлении, откуда не стреляли — в узость между западной стеной тына и лесной опушкой. К Мишкиному удивлению, часть лежащих на земле лучников поднялась на ноги и последовала за пехотинцами. То ли они были лишь легко ранеными, то ли изображали покойников, избегая выстрелов отряда наставника Стерва. Туда же устремились и оставшиеся в седлах трое всадников.

Мишка выждал, пока большая часть бегущих окажется перед западной стеной, и свистнул, давая команду отрокам в лесу и девкам на западных заборолах, потом сам собрался бежать туда же — как еще все у девок получится? Парни-то вон как облажались — стрелки позабыли о дисциплине, урядники о том, что должны командовать.

С чем, с чем, а с командованием у женского контингента все было в порядке. Услышав пронзительный голос Прошки, Мишка даже остановился и слегка приоткрыл рот. Прошка командовал, но как командовал!

— Танька-Дунька-Катька-Манька-Снежка-Любка-Фенька-Светка-Гунька-Полька-Стешка-Ленка… — частил он со скоростью пулемета системы «Максим», и в такт его выкриками раздавались щелчки девичьих самострелов. Мазали девки отчаянно — попадали, в лучшем случае, одним выстрелом из десятка — сказывалось отсутствие навыка стрельбы по движущейся мишени, к тому же, стреляли они только по самым ближним к ним ляхам.

«Чуть повыше бы прицел брать…»

Прошка, словно услышав мысли боярича, внес поправку, но не словами, а тоном — подняв частоту голоса почти до дисканта:

— Лушка-Зорька-Стешка-Ленка-Фенька-Катька… — И болты полетели чуть выше!!!

«Ни хрена себе! Вот это контакт с аудиторией! Обалдеть: частотная модуляция голоса, как регулятор угла возвышения при стрельбе из метательного оружия! Ну, Прошка, ну талант!»

— Во, голосит-то! — прокомментировал с улыбкой ратник Арсений. — Будто кой-чего в дверях прищемили!

— Мажут девки. — Отозвался Мишка.

— Ничего, бабоньки подчищают… — Бзынь, стрела с лука Арсения ушла в спину последнего конного ляха. — …И парни твои… всего-то и осталось…

«Всего-то и осталось» на несколько выстрелов женщин-лучниц. Ни один лях до берега Пивени не добежал.

— А Корней-то! — ратник Арсений пихнул Мишку в бок. — Ты глянь!

Посмотреть было на что! Воевода Погорынский влетел галопом, впереди своих ратников, на то место, где собирался колоть и рубить супостатов и… остановил коня, растерянно оглядываясь — колоть и рубить было некого. Кое-где шевелились, стонали и кричали раненые, но на ногах не стоял никто. Даже половина ляшских коней валялась на земле — отроки, в азарте боя, лупили во все, что шевелилось. Хорошо, вовремя остановились, а то и сам Корней мог бы болт словить!

Некоторое время в рядах победителей царила тишина и, даже некоторая неуверенность — слишком быстрой и легкой оказалась победа. Столько времени готовились, так напряженно ждали и вот: всего несколько минут, отстреляно по четыре-пять болтов… неужели все? Откуда-то от ворот раздался одиночный выкрик:

— Слава!

Почти сразу же его подхватили юношеские голоса, и над полем боя раздалось многоголосое:

— Слава! Слава! Слава-а-а!!!

Только корнеевские ратники молчали. Покрытое телами поля боя им, конечно же доводилось видеть не раз, и победы они одерживали неоднократно, но атаковать вот так — во внезапно разверзшуюся пустоту, победить не нанеся ни одного удара (и преследовать-то некого, вот беда!), остаться не удел, благодаря мальчишкам с игрушками… а уж что бабы скажут… нет, ликовать им было не с чего.

Мишка орал вместе со всеми и потому не сразу расслышал, что снизу его кто-то зовет:

— Боярич! Боярич!

Внизу стояла какая-то девчонка и тоненьким голоском пыталась перекричать орущих отроков. Утирала рукавом слезы, шмыгала носом и снова надрывалась:

— Боярич! Боя-а-арич!!!

Первым услышал ее ратник Арсений:

— Чего тебе, малявка?

— Дядька Арсений, отец Михаил умирает, боярича зовет!

— Что?!! Как умирает? — Мишка даже не заметил, как сиганул с заборола на землю. — Ты что несешь?

Девчонка испуганно втянула голову в плечи и запищала прерывающимся голоском:

— Колюня крышу тушить полез, а его стрелой в ногу… он с крыши и свалился… отец Михаил над ним нагнулся, помочь хотел… а ему стрела прямо в спину-у-у…

Всякая надежда пропала, когда стоящий на крыльце поповского дома Матвей, в ответ на вопросительный взгляд запыхавшегося Мишки, лишь полуприкрыл глаза и отрицательно повел головой из стороны в сторону.

— Почему здесь ты? — вызверился на ни в чем не повинного ученика лекарки Мишка. — Где Настена?

— Не примет он от нее лечения, да и…

— Что?

— Он и так до зимы не дотянул бы, а стрела правое легкое пробила. Сам понимаешь…

Мишка понимал, но не верил, не мог поверить, казалось сейчас зайдет в горницу и все обернется к лучшему: и Матвей ошибся, и Настена придет к священнику, и… вообще, какое-нибудь чудо свершится. Никакого чуда не свершилось, достаточно было только взглянуть на лицо погостного священника отца Симона, стоящего возле постели, чтобы понять: чуда и не будет.

— Подойди, отрок, брат Михаил попрощаться… — голос Симона дрогнул и он замолчал, не договорив.

— Миша… — не голос, а смесь сипенья с клокотаньем — Брат Симон, оставь нас…

— Отче, мы победили… и убитых никого… — Мишка запнулся.

«Как же никого, вот же…».

— Отче, это и твоя заслуга! Тобой обращенные в Православие язычники латинян побили!

— Не нашими потугами… но повелением Господним… — в углу рта лежащего на боку священника выступила кровь, пальцы отца Михаила впились в край постели. — Господь Вседержитель наш… не попустил… — было видно, как трудно отцу Михаилу говорить, но он сделал над собой усилие и продолжил: — Ми…ша… о другом говорить… хочу. Ты таился, но ОН все видит… а мне теперь… ответь: кто ты?

— О чем ты, отче?

— У меня детей нет… но тебя… я любил, как… — умирающий с сипеньем втянул в себя воздух и закусил губу. — Пожалей… не дай уйти в сомнениях… кто ты?

Мишка внутренне похолодел. Отец Михаил знал! Нет, не знал, конечно, но чувствовал… чувствовал что-то такое, что заставляло его сейчас — на пороге смерти — задать этот вопрос. Почему-то захотелось воровато оглянуться, хотя и так было понятно, что в горнице никого, кроме них нет. Мишка секунду поколебался и, скорее не для того, чтобы признаться, а для того, чтобы не заставлять умирающего произносить так трудно дающиеся ему слова, словно чужим голосом выговорил:

— Я посланец, отче… из грядущих веков…

«Господи, что вы несете, сэр? Как в книжке: «Я из будущего, мы научились путешествовать во времени!». А как еще сказать-то?».

— Посланец… — Отец Михаил снова с сипением втянул в себя воздух и, было заметно, с трудом сдержал кашель. — Чей… от кого?

— От людей, отче… от православных, живущих через девять веков после наших времен…

Священник напрягся и вперился в Мишку испытующим взглядом.

— Значит, будущее уже есть?

— Да… меня же послали…

— Сгинь, Нечистый!!! — Голос отца Михаила вдруг стал ясным и твердым, глаза превратились в жгучие уголья, казалось сама смерть в испуге шарахнулась от него в сторону. — Изыди!!! Отвергаю тебя, как Господь наш Иисус Христос отверг искушения твои в пустыне!

Мишка начисто растерялся, он ожидал какой угодно реакции на свои слова, но только не того, что произошло.

— Отче! Да что ж ты такое… ты же меня столько лет…

В горле священника снова заклокотало из перекошенного рта по бороде потекла кровь. Он схватился рукой за грудь, но горящий взгляд, направленный на Мишку, оставался все так же тверд. И стало вдруг понятно, что не рану от стрелы, пробившей тело насквозь, пытается он зажать, а нащупывает крест, не находя его на привычном месте, из-за того, что лежит на боку.

Что можно было сказать, какие слова найти, чтобы остановить этого бойца за Веру, поднявшегося в свою последнюю атаку — атаку духовную, потому что плоть уже почти умерла? Не было у Мишки таких слов, и не могло быть, но они пришли оттуда, где в его атеистическом понимании не было ничего — из-за рубежа между реальностью и виртуальностью, который был виден ему одному, позволяя манипулировать окружающими и даже, про себя, снисходительно посмеиваться над «темными суевериями».

— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. — Выдохнул Мишка прямо в синюшное, перемазанное кровью, искаженное лицо друга и Учителя (да, для него сейчас он был Учителем, именно так — с большой буквы!). — И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденного прежде всех век; — Никогда еще он не произносил слова Символа Веры так — из глубины… может быть и души, хотя вовсе не был уверен в ее наличии — просто из глубины… нет, только не разума, наверно, правильнее было бы сказать из глубины своей сущности, чтобы это ни означало. — Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша…