Смерть от воды - Торкиль Дамхауг

— Майлин снимали на следующее утро после того, как она исчезла. — Лисс перелистала блокнот. — Клипы датированы пятницей, двенадцатого декабря, в пять часов тридцать пять минут.

Она выложила все эти детали, и ей полегчало, будто все это на секунду отделилось от Майлин и стало относиться к кому-то другому.

Йомар слушал не перебивая. Она его не знала. Но он был извне, никогда не видел Майлин, поэтому можно было с ним поделиться. Еще Лисс рассказала, что случилось на даче, про следы на снегу и распечатку в наволочке.

Потом она взглянула на него. И поняла, почему Тереза так на нее обозлилась. Лисс нравилась его внешность, но еще больше притягивала его расслабленность и какая-то скромность. Она не собиралась оставаться в кафе, хотела только отдать куртку и как-то попросить прощения. А в результате просидела почти целый час.

Она встала:

— Надо покурить.

— Я выйду с тобой, — сказал он.

Она пускала дым на фонарь над входом и наблюдала за тем, как свинцовые облачка растворялись в воздухе.

— Когда мы снова увидимся? — поинтересовался Йомар.

Его взгляд покалывал ей лицо. Но Лисс скорее нравилось, что он никак не мог наглядеться на нее. Только мысль о неизбежности объяснения пугала ее. Почему она не может с ним встречаться? Почему он ее не интересует? Почему она такая, как есть? Почему она никогда ни с кем не сможет быть? Вдруг она затосковала по даче. Сесть у окна, смотреть на озеро в сумерках. Темнота, сгущающаяся вокруг, плотнее и плотнее. Тишина.

20

Воскресенье, 4 января, ночь

Время приближалось к часу ночи, когда она услышала Вильяма. Он погремел на кухне, спустил воду в туалете, потом включил воду в ванной. Так и Майлин лежала по ночам. Слышала, как возвращается любимый. Ждала шагов на лестнице, что он откроет дверь, заберется под одеяло, прижмется к ней. Даже не нужно было любви или разговоров. Просто лежать рядом и засыпать вот так. Чувствовать его объятия во сне… Они сидят в лодке. Майлин гребет. На ней просторное серое пальто. Волосы тоже серые, свисают по спине длинными нитями. Они шевелятся на ветру. Нет, это не ветер, потому что пряди двигаются сами по себе. Это длинные белые черви, они покрывают ей голову и едят ее. Они присосались намертво, и Лисс не может поднять руки, чтобы оторвать этих тонких червей. Но кажется, Майлин совсем не страдает, она гребет к суше, к их маленькому пляжику. Они собираются кого-то там подобрать. Но они совсем не приближаются к тому, кто стоит и ждет, потому что одного весла не хватает и лодка кружится на месте. «Не оборачивайся, Майлин, мне нельзя видеть твое лицо». Но Майлин не слышит и оборачивается.

Лисс просыпается с криком. Она почувствовала его внутри, не знала, вырвался ли он наружу. «Каникулы, лыжи». Она перевернулась, достала мобильный. Времени было больше половины второго. Она открыла телефонную книгу, нашла фамилию, нажала на кнопку звонка.

— Далстрём. — Голос человека, выдернутого из глубокого сна.

Девушка представила себе его спальню. Жена рядом, тоже проснулась, отчасти злится, отчасти боится. Несколько лет назад Турмуд Далстрём женился во второй раз, насколько Лисс знала. Вторая жена была писательницей и почти на двадцать лет младше его.

— Простите, что разбудила. Очень глупо.

— Это вы, Лисс? — Он, кажется, ничуть не удивился. Видно, привык к ночным звонкам. Пациенты, которым нужно услышать его голос, чтобы пережить ночь, дожить до утра.

— Простите, — повторила она.

— За что?

— Сейчас глубокая ночь.

Он вздохнул:

— Вы меня будите, чтобы сказать, как вам неловко, что вы меня разбудили? — Даже сейчас он был в состоянии шутить.

— Мне приснился сон, — сказала она, — про Майлин.

Он издал звук, похожий на подавленный зевок.

— Когда я была у вас в последний раз, в сочельник… Мы говорили о ее научной работе, о насилии. Тот психолог, который ее так увлекал. Кажется, венгр?

— Точно, Ференци. Он был психиатром.

— Его фамилия вот так произносится? Ферен-ци?

— Примерно так.

— А как его звали?

— Вы имеете в виду имя? Шандор. Его звали Шандор Ференци.

Лисс поднялась и встала босиком на холодный пол. Подойдя к окну, она рывком отодвинула занавеску и стала смотреть на коричневое ночное небо.

— Шан-дор Ферен-ци, — пробормотала она, не заметив, что положила трубку.

Время приближалось к половине третьего, когда она набрала код на входной двери на улице Вельхавена. Она вспомнила, что Дженнифер Плотерюд говорила: ей можно звонить когда угодно, даже ночью. Лисс подумала позвонить, но не стала. С каждым этажом запах плесени усиливался. В комнате, служившей приемной, занавески были задернуты, в кромешной тьме Лисс не могла сообразить, где выключатель. Она пробралась к двери в кабинет Майлин, открыла ее. Больше уже не кабинет Майлин. Сюда наверняка въедет кто-то другой, как только уберут ее вещи.

Девушка закрыла за собой дверь, зажгла свет. Кто-то здесь был с последнего ее визита, может полиция, несколько папок лежало на столе. Она поискала на полках, нашла книгу Шандора Ференци, которую приметила в первый свой визит: «Избранные труды». Она достала ее и начала листать. В некоторых местах Майлин подчеркнула текст, в других писала комментарии на полях. На одной странице был загнут уголок. Лисс открыла, глава 33: «Confusion of Tongues between Adults and the Child. The Language of Tenderness and of Passion».[25] Внизу страницы было написано что-то красной ручкой. Лисс узнала почерк Майлин: «Смерть от воды — язык Куртки». В этот момент свет погас.

В приемной послышались звуки. Скрипнула дверь. Лисс вздрогнула. Несколько секунд лампочка на потолке пульсировала серым светом, мигнула два раза и совсем погасла. «Тебе не страшно, Лисс Бьерке! — крикнуло что-то внутри. — Тебе больше не страшно». Она тихонечко подошла к двери, приложила к ней ухо. Ничего не услышала. Может, только слабый царапающий звук. Она взялась за ручку. Та задвигалась. Только через пару секунд девушка сообразила, что дверь открывают снаружи. Она отшатнулась, прижалась к двери. Дверь тихо открылась. В темноте Лисс разглядела фигуру. Зажегся фонарик, луч заметался вперед-назад и остановился на ее лице.

— Лисс Бьерке… — Имя прозвучало в темноте как раз в тот момент, когда она произнесла его про себя. Будто мысль покинула ее и заговорила с ней из дверного проема позади фонарика. Но голос был не ее, он был четкий, немного сиплый, с легким американским акцентом, который когда-то казался очень привлекательным, а теперь только жеманным и деланым.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

Он тихонько рассмеялся:

— Ты всегда была нахальной маленькой потаскушкой, Лисс. Вламываешься тут к людям посреди ночи, а потом спрашиваешь, что они тут делают. — Пол Эвербю подошел на шаг ближе. — Хорошо, я объясню. Случается, я зависаю в городе допоздна. Чтобы не брать такси домой, я захожу и ночую здесь. Как ты давно уже выяснила, я здесь снимаю офис. Пять тысяч двести пятьдесят я плачу за каждый долбаный месяц. Я ответил на твой вопрос, а теперь изволь сообщить, что здесь делаешь ты.

Она не могла как следует разглядеть его лицо, но уловила запах. От него пахло табаком, и пивом, и промокшей одеждой. Этот запах проник в нее и приподнял крышку над тем, что она спрятала очень глубоко. Там все кишело мелкими животными. Теперь они расползлись от головы по всему телу.

— Это кабинет Майлин. Никто не может отказать мне в праве сюда заходить. — Она постаралась, чтобы голос ее звучал сердито. Если будет сердитым голос, может, у нее тоже получится рассердиться?

— Ты приходила ко мне раньше, Лисс, думаешь, я забыл? Я не удивился бы, если бы ты знала, что я иногда ночую в офисе. Дома у меня все полетело к чертям. — Теперь он стоял вплотную.

— И это все из-за тебя, Лисс Бьерке, — прошептал он. — Ты — причина того, о чем сама не знаешь. — Он дотронулся до ее подбородка, поднял его, будто она была девчонкой, отказывавшейся посмотреть ему в глаза. — Нам же было хорошо вместе, Лисс. Думаешь, я забуду? — Он провел пальцем вокруг ее уха, по шее сзади, притянул ее к себе.

Лисс вырвала фонарик из его руки, направив свет ему в лицо.

— Ты думаешь, Пол Эвербю, я боюсь убить? — прошипела она и услышала собственный голос, как стальную струну. — Если ты дотронешься до меня хоть раз, ты больше не будешь в безопасности. Ни секунды. Я убью тебя, как только ты заснешь.

Он опустил руку. Тогда она ткнула фонариком ему в живот, отпихнула его, выскочила в приемную и понеслась вниз по лестнице. Он не стал ее догонять.

21

Дженнифер Плотерюд сидела в зале спортивного центра и дрожала от холода и перевозбуждения. Больше чем за пять лет она так и не уяснила, что можно, а чего нельзя делать в гандболе, но это не так уж и важно. Она ликовала, когда команда младшего сына, Сигурда, выигрывала очки, и соглашалась с оценками родителей, которые что-то в этой игре смыслили. Ей нравился этот спорт, однако по этой только причине она не собиралась зарываться в правила. Парни круто наскакивали друг на друга и получали суровые выговоры. Их сбивали на пол, но они вскакивали и не ныли. Совсем по-другому, чем в футболе, которым занимался Трим, ее старший. Там они учились не высовываться и уворачиваться, как только кто-нибудь начинал до них докапываться. Взбучка была частью гандбола, как ей казалось, и Сигурд был куда сильнее старшего брата. Эта внутренняя сила была в нем от нее, а в Триме, который был на два года старше, она узнавала отцовскую вялость и уклончивость.