Мастиф - Елизавета Огнелис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А кто мы тогда? — взволновано спросил Руслан, он не боялся спрашивать. — Чем мы лучше бандитов?
Глава 24
Александр смотрел на товарищей словно со стороны, воспарив над этим странным и страшным спором. Да, Наиль образован, и Руслан тоже, но откуда такие мысли, так странно совпадающие с мыслями самого Мастифа — в голове у необразованного, забитого мужичка, с восемью классами, с пятью годами тюрьмы? Прямо как институтское образование. Но бог то с ним! Как Полкан мог догадаться, где он их видел, этих «чистеньких, за тыщу баксов и пальцем не пошевелят»? А может быть — и не видел? Александр от этой мысли даже похолодел. Правильно, никого не видел Полкан, ничего не знает, быдло, серость. Просто человек с собачьей кличкой посмотрел сам на себя — и увидел, что опускаться дальше просто некуда. Но что значит — «опускаться»? Тюремное арго-жаргон для этого подходит идеально. Если «опустили» — значит, был тот, кто «опускал», и было за что. Но есть ли вина на Леше-Полкане? И неужели она такая тяжелая, что подняться можно — только уничтожив всех наверху? Грех перворождения не одинаков? И если Бог создал землю (в чем Александр сильно сомневался — видал он этих богов, во всех видах видывал) — то люди не должны исправить ошибки своего создателя. Положено — все равны, значит — все равны. Тем более что перед заряженным ружьем действительно наступает всеобщее равенство. Было у Полкана время подумать над такими вопросами — целых пять лет выделили. А за такое время можно столько придумать — солнцу жарко покажется…
— Кто мы? — снова повторил Руслан.
— Мы псы боевые. Волкодавы, — неожиданно вмешался в разговор Тимур. — Мы глотки рвем бандитам и ворам. Нам только укажи врага, да с цепи спусти… Я вот сам на молокозаводе работаю, насмотрелся…
— Значит, у нас хозяин есть? — не унимался Руслан. — Кто же нас с цепи спустит? Сашок, что ли?
— Нет, не я, — тяжело отозвался Саша. — Он спустит…
— Кто — он?
— Мы все знаем, о ком говорит Искандер. И если уж не то пошло, то прежним хозяевам я предпочту этого. За ним сила. Он честен и справедлив. Он не мразь, это я тоже чувствую, — сказал Наиль. — А если ты не согласен, то можешь идти куда хочешь. Никто тебя не держит. Здесь не армия…
Руслан долго молчал, кадык ходил по шее. Вверх-вниз. Вверх-вниз…
— Я с вами, — сказал наконец чеченец. — Только убьют нас.
— Кто убьет? — хихикнул Наиль. — Милиция, что ли? Гаврила в городе всех ментов передавил. И армию, и полицию, и охрану. Все! Были, да спеклись! Кишка тонка…
— Вот и славненько, — улыбнулся Александр. — Задача ясна, я на поле пошел. Должен же кто-то кормить псов, даже боевых…
— Сашок! — послышался со стороны гаражей голос Артемича. — Смотри, какая штука!
Александр пошел на голос, задрал голову.
— Мать честная, — прошептал он и побежал на крышу дома.
На северо-востоке, в стороне Красного озера, километрах в тридцати от города в небо уперлась громадная башня. Она была бы похожа на Эйфелеву, если бы не наклон вправо — под зловещим острым углом, градусов, наверно, не меньше тридцати. Даже по самым скромным подсчетам (день был ясным, только вверху, на высоте только-только зарождались кучевые облака) башня была высотой километров пять, если не больше. Она пронзала тучи и уходила ввысь, теряясь верхушкой в синеве. Слишком громадная, слишком невероятная, чтобы быть настоящей.
— Иллюзия, — решил Саша.
— Мираж, — неуверенно поддержал Тимур.
— Гаврила пожар устроил, — спокойно произнес Наиль и громко втянул воздух. — Хорошо горит.
Александр обернулся и увидел, что Наиль рассматривает в бинокль город. Похоже, что на татарина башня впечатления не произвела.
— Библиотеки горят, — сказал Наиль, не отрываясь от бинокля. — В педагогическом, в технологе и училище химзащиты. И Крупа тоже горит.
— Крупская библиотека? — переспросил Александр и вырвал у татарчонка бинокль. Хорошая машинка, двенадцатикратная, город как на ладони. Точно, горят библиотеки. Похоже, Гаврила разобрался, где в его (уже в Его!) городе куются управленческие кадры, откуда может прийти будущая опасность.
— Пусть горят, — решил Саша. Он развернулся и стал рассматривать в бинокль башню. Что Они хотели сказать? Почему решили построить такую махину на месте своего дома? Достаточно одной мощной термоядерной бомбы, чтобы превратить все в пыль. Но не будет бомбы, понял Саша. Они уже оценили нас. Они не боятся, никогда не боялись. Они показывают — мы уже здесь.
— Ладно, — проворчал Александр. — Я на поле, вы в город… По коням…
* * *
На улице капель. По-весеннему пересвистываются синицы. Не слышно привычного шума, лес просыпается, но все еще молчит, как молчал всю зиму. Не слышно рева моторов, не гудят автобусы, не стучат поезда. Неизвестность и неподвижность зависла над людьми. Некоторые из них очень быстро догадывались, что всю жизнь занимались какой-то ерундой, что время, которое они тратили — уходило даром и не возвращалось. Они пытались выживать — нерешительно и бестолково, словно стыдились своего желания. Другие, наоборот, пытались, как говорят, «зажечь», осветить свое существование. Очень скоро Александр узнал, что в лесу действуют свои законы. Гаврила наблюдал за городом, а на заснеженных равнинах хозяйничала другая сила, неистовая и беспощадная. Все, кто уходил в деревню — купить, а чаще украсть или отобрать поросенка, корову, молока, сметаны, сыра, яиц — не возвращались. Иногда их находили — замерзшими в снегу, либо приезжали на санях сельчане, лопатами и колами скидывали на заснеженное шоссе разорванные и окоченевшие тела, около знака «Судуй» на краю города. Поговаривали, что возле деревень иногда видели женщину в плотно зашнурованном костюме — Александр верил этим слухам. Говорили, что в окрестностях бродит громадный шатун, медведь-людоед, и Саша знал, что это правда.
Александра мало интересовали проблемы других. Своих хватало с головой. Он снова пристрастился к чтению, пытался найти в старых книгах хотя бы краешек истины, читал много и взахлеб, но быстро разочаровывался и бросал — даже не на полдороги, а в самом начале, на первых страницах. Стоило ему прочитать в воспоминаниях Савенкова, что большинству революционеров террор нравится только ради самого террора, самого процесса — и он
