Полное собрание сочинений. Том 72 - Толстой Л.Н.

3 Стасов отказался занять место директора Императорской публичной библиотеки в Петербурге, которое ему было предложено после смерти Афанасия Федоровича Бычкова (1818—1899). См. об этом в книге Вл. Каренина «Владимир Стасов», 2, стр. 610—621.

170. С. А. Толстой от 16 сентября.

*171. Леопольду Ожару (Léopold Aujar).

1899 г. Сентября 17. Я. П.

Cher Monsieur,

La réponse à la question que v[ou]s me posez se trouve dans mon roman dont la traduction paraît dans l’Echo de Paris.1

Cette question m’a occupée depuis longtemps, et j’ai tâché de la résoudre aussi bien que je l’ai pu.

Recevez, Monsieur, l’assurance de ma parfaite considération.

Léon Tolstoy.

17 Septembre 1899.

Милостивый государь,

Ответ на вопрос, который вы мне ставите, находится в моем романе, перевод которого выходит в «Echo de Paris».1

Этот вопрос давно занимал меня, и я старался разрешить его насколько мог лучше.

Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном уважении.

Лев Толстой.

17 Сентября 1899.

Печатается по листу копировальной книги, хранящемуся в AЧ. Местонахождение автографа неизвестно. О первой публикации см. ниже.

Ответ на письмо Леопольда Ожара (Leopold Aujar), корреспондента парижской газеты «Le Figaro» от 31 августа н. ст. 1899 г. (перевод с французского): «Глубокочтимый учитель [Vénéré Maître], я буду иметь честь в скором времени печатать в Париже сборник неизданных писем нескольких наших больших писателей, ответивших мне на мой запрос. Для примера приведу лишь имена Анатоля Франса и Элизе Реклю. Эти письма отвечают на один тревожный вопрос, страстно волнующий в настоящее время всех тех, взоры которых стремятся найти то, чтò выше мелких человеческих распрей, т. е. Добро. Этому великому слову долженствовало бы стать бессмертным заветом, запечатленным на челе человечества. По моему мнению, вопрос этот не только волнующий, но чрезвычайно серьезный, и таковым его считают те выдающиеся люди, от которых я получил многочисленные ответы. Вот этот вопрос: имеет ли общество право наказывать? Я хорошо знаю, что существует право общественной защиты, но вот, например, анархисты, покушающиеся на жизнь того общества, которое угнетает их, должны ли они ставиться вне закона? В Париже у нас был Равашоль. Этот человек убивал и избивал, как он считал, для блага людей. Следовало ли ему за это отрубить голову? Не лучше ли было бы подвергнуть его социальному перевоспитанию? Вот вопросы, уважаемый учитель, которые я осмеливаюсь почтительно поставить вам исключительно с гуманитарной целью. Может быть, вы не откажетесь ответить мне хотя бы несколькими строками».

1 О печатании «Воскресения» в «Echo de Paris» см. письмо № 182.

Письмо Толстого было опубликовано в «Figaro» 24 апреля 1900 г. в такой редакции: Jasnaia Poliana, gouv. Toula. Cher Monsieur, la réponse à la question que vous me posez se trouve tout entière dans mon roman — dans Résurrection — dont la traduction française doit paraître à cette heure même à Paris, et que l’Echo de Paris a déjà publié. Cette question, si haute m’occupe depuis longtemps et passionnement: j’ai tâché de la résoudre aussi bien que j’ai pu, mais je crains bien que la société longtemps encore ne veuille reconnaître loyalement que son mécanisme compliqué blesse quelquesuns de ses membres et continue de punir ceux-ci au lieu de s’appliquer à perfectionner — en les simplifiant — ses engrenages broyeurs d’âmes faibles et de pauvres corps. Recevez, Cher Monsieur, l’assurance de ma parfaite considération. Léon Tolstoï. 17 Mars 1900 [sic!]. [Ясная Поляна, Тульской губ. Милостивый государь, ответ на вопрос, который вы мне ставите, находится полностью в моем романе «Воскресение», французский перевод которого как раз в настоящее время должен появиться в Париже и который уже был напечатан в «Echo de Paris». Этот столь важный вопрос давно и страстно занимает меня; я старался разрешить его насколько мог лучше, но очень боюсь, что общество еще долго не захочет честно признать того, что его сложный механизм увечит некоторых из его членов и продолжает карать их вместо того, чтобы постараться усовершенствовать — упростив ее — эту сложную машину, дробящую слабые души и несчастные тела. Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном уважении. Лев Толстой. 17 марта 1900.]»

В этой редакции письмо было перепечатано в других газетах и журналах, в том числе в переводе на русский язык в «Свободной мысли» 1900, 5—6, стр. 67. По поводу опубликования письма в «Figaro» Леопольд Ожар писал Толстому 25 апреля н. ст. 1900 г. (перевод с французского): «Милостивый государь и глубокочтимый учитель [Monsieur et vénéré Maître], имею честь препроводить вам «Figaro» от 24 апреля, в котором я напечатал, в ожидании появления его в книге, ваше письмо о «праве наказания». К несчастию, находясь в Германии, где я слушаю курс философии в Гейдельбергском университете, я не мог сам править корректуры, и к моей досаде вижу, что наборщики поместили за вашей подписью две фразы, принадлежащие мне лично и явившиеся простым комментарием. Простите меня, пожалуйста, милостивый государь и уважаемый учитель, за эту невольную досадную оплошность и позвольте мне еще надеяться на ответ на мое последнее письмо, в котором я вас спрашивал: справедлива ли, человечна ли колонизация?». На это письмо Толстой не ответил.

172. С. А. Толстой от 17 сентября.

173. М. Л. Оболенской.

1899 г. Сентября середина. Я. П.

Очень виноватъ передъ тобой, милая Маша, а больше всего передъ Сережей (братомъ)1 (когда думаю о Пираговѣ, то прежде всего думаю о немъ), что не писалъ тебѣ на твои письма, а ему на его горе,2 о которомъ такъ хотѣлось бы поговорить съ нимъ и кот[орое] хотѣлось бы разговорить. Il faudra mourir seul и vivre seul3 — думаю я. Такія дѣла, разрушающія всѣ наши желанія о другихъ, заставляютъ насъ вернуться къ cебѣ. Не къ себѣ — человѣку, а къ себѣ — частицѣ Бога, кот[орая] отъ Него пришла и къ Нему пойдетъ, и у которой дѣла есть важнѣе, чѣмъ устройство судьбы нашихъ женъ, сыновей, дочерей. У нихъ у всѣхъ открыть свой текущій счетъ cъ Богомъ, а намъ надо вести свой. И такія. событія напоминаютъ объ этомъ счетѣ, о кот[оромъ] мы безъ этого часто забываемъ. Все лѣто хочу пріѣхать къ нему и къ вамъ и не могу: все хвораю, теперь не тяжело, но постоянно болитъ животъ и расстройство, такъ что ѣхать не разумно — обременить cобой и себѣ сдѣлать хуже.4

На то, чтò ты пишешь мнѣ, и чтò меня радуетъ, что тебя занимаетъ, — выпишу тебѣ то, чтò я на дняхъ записалъ въ своемъ дневникѣ: «Иногда хочется по дѣтски кому-то (Богу) жаловаться, просить помощи. Хорошее ли это чувство? Нехорошее: слабость, невѣріе. Такое обращеніе, к[оторое] больше всего похоже на вѣру, есть именно невѣріе — невѣріе въ то, что зла нѣтъ, что то, чтò тебѣ кажется зломъ, кажется тебѣ такимъ п[отому], ч[то] ты чего то не понимаешь или понимаешь на выворотъ. Если тебѣ дурно, то, значитъ, ты сбился съ дороги. Поищи...».5

Богь есть, п[отому] ч[то] есть міръ и я, но думать о немъ не нужно. Нужно думать объ его законахъ. И мы понимаемъ Его только въ той мѣрѣ, въ к[оторой] понимаемъ и исполняемъ Его законы. А то мы хотимъ, не исполняя Его законовъ, не только понять Его, но войти съ Нимъ въ интимность — разговаривать о Немъ, цѣловать, ѣсть даже. Чѣмъ больше исполняешь Его законы, тѣмъ несомнѣннѣе Его существованіе и наоборотъ.

Какъ только дороги и здоровье позволятъ — пріѣду. А вы не скучайте, а радуйтесь и трудитесь.

Л. Т.

Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ (архив H. Л. Оболенского). Датируется в соответствии с письмом М. Л. Оболенской от 29 августа 1899 г. и письмом к гр. С. Н. Толстому от 27 сентября 1899 г. Впервые опубликовано по копии под датой «10 апреля 1901» в «Современных записках», 1926, XXVII, стр. 262—263. В книге «Vater und Tochter», стр. 134—135 опубликовано под датой «осень 1900».

Ответ на письма М. Л. Оболенской от 27 и 29 августа 1899 г. с подробным описанием ее религиозных сомнений. Она писала: «Нынешнее лето, благодаря тому, что болезнь была такая, что я полтора месяца пролежала в полном сознании, я много передумала, и часто хотелось тебя видеть. Иногда на меня нападали ужасные мысли, сомнения в том, во чтò я верила, возмущение против кажущейся нелепости всего, чтò делается, и против болезней и против того, что хлеб весь гниет и т. п., и полное непонимание веры в бога. Я читала всякие твои статьи и письма, и всюду мне казались, противоречия и неясность. И до сих пор я во многом путаюсь, многого не понимаю, но решила, что и не надо, а что самое главное я знаю, т. е. то, для чего я живу, и это буду стараться делать, а остальное приложится [...] Я не знаю, поймешь ли ты мое настроение, но оно вызвано очень многим. Недавно, когда у меня заболело горло, и в тот же день заболела у нас баба так же, как и я, и мы почему то решили, что это дифтерит, на меня вдруг нашел такой страх смерти, какого никогда не было [...] А когда я выздоровела, меня очень смутило мое малодушие, и оно мне подтвердило нетвердость моей веры» (из письма от 27 августа). — «Я писала тебе о том, как я испугалась смерти, а еще раз со мной было вот что: я оставалась одна и была очень слаба. Мне что-то понадобилось. Я позвонила раз, — никто не пришел, позвонила еще и еще, — и на меня напал такой панический страх, что я не знала, чтò с собой делать. Сердце стучало, руки похолодели, пот холодный выступил; я стала себя оговаривать, стыдить, старалась почувствовать неразумность своего страха, но всё было только хуже, и тогда я начала креститься и приговаривать что-то вроде «господи помилуй». И когда я пришла в себя, я ужаснулась и этого страха и способа успокоения себя [...] У меня сделалось какое-то неясное полу-мистическое отношение к богу, было что-то такое, что православные называют: «надо верить, а не понимать», а когда я захотела разобраться и понять, то вышло вот то, чтò я тебе пишу. Мне совестно, что среди твоих дел тебе надо еще прочесть мое длинное письмо, но ты поймешь, что я не могла тебе этого не написать» (из письма от 29 августа. Оба письма полностью напечатаны в переводе на немецкий язык в книге «Vater und Tochter», стр. 121—127).