Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

Когда мы выезжаем из города, с этими дымящими трубами, дедушка просит меня сесть за руль. Бывает, что я веду машину сама. Он научил меня, потому что часто его руки болят так сильно, что он не может держать руль. Конечно, я сажусь за руль в безлюдных местах, чтобы никто не видел. Я спросила его, когда я смогу сдать экзамен на права, а он ответил «никогда». Никогда – потому что я въехала в страну нелегально. А это значит, что мы должны соблюдать осторожность, иначе меня депортируют. По этой же причине я вряд ли смогу когда-либо устроиться на работу и все такое.

Из окна фургона местность кажется грязной, как будто покрыта черной пылью. В полях стоят какие-то механизмы, дедушка говорит, что они предназначены для горной разработки.

– Давай остановимся, – говорю я. – Я проголодалась, поедим где-нибудь.

Мы останавливаемся и меняемся местами, прежде чем подъехать к закусочной. Я знаю, куда мы направляемся, – я узнала эти места, а мы всегда бываем в одной и той же закусочной, когда проезжаем по этой дороге. Мы с дедушкой не так умело, как Дороти, ведем хозяйство и готовим, поэтому питаемся в основном пиццей, куриными крылышками и тому подобной едой. Я беру с собой умывальные принадлежности.

– Закажи мне «Маргариту», Додошка. А я пока помоюсь.

Я наполняю раковину чудесной горячей водой, снимаю куртку и вешаю на крючок для полотенец. Куртка у меня теперь на манер солдатской. На груди – золотые пуговицы, на плечах – погоны. Я нашла ее в секонд-хенде. Я по-прежнему ношу одежду красного цвета. Мне нравится красный, и он напоминает мне, что я Кармел. Я требую, чтобы дедушка так меня называл, когда мы не работаем. Я снимаю футболку и намыливаюсь, стоя в джинсах и майке. Окунаю голову в раковину и мою волосы. Потом сушусь под горячим воздухом из сушилки.

Две женщины с сильно накрашенными лицами очень пристально наблюдают за мной, пока моют руки в соседних раковинах, но это меня не волнует. Меня волнует моя чистота. Теперь, когда у меня начались месячные, соблюдать гигиену стало трудней, тем более что я должна скрывать их от дедушки. Эти любопытные тетки, которые пялятся на меня, не знают жизни и не понимают, каково это – жить так, как я. Я полагаю, что они каждый день моются в нормальных ваннах. Плещутся в горячей воде, сколько хотят, как дельфины.

Я бросаю на них суровый взгляд, они перестают пялиться на меня и переключают все свое внимание на собственные руки с накрашенными ногтями, которые намыливают под струей воды.

За едой я выдавливаю для дедушки кетчуп из пакетика, потому что пальцы его не слушаются. Он сидит и смотрит в окно. В последнее время он больше молчит.

– Куда ты смотришь, Додошка?

Я выдавливаю кетчуп на свою картошку фри. Я так люблю кетчуп, что взяла себе целых три пакетика.

– Так, на людей, на машины, – говорит он.

Я тоже гляжу в окно – автомобили и фургоны подъезжают и отъезжают после того, как люди поедят, и на их место приходят новые. Дедушка уже минут десять держит пиццу в руке и не прикасается к ней.

– Ты бы лучше ел, а то твоя пицца совсем остынет, – напоминаю ему я.

Но он что-то бормочет и смотрит на пиццу с таким недоумением, словно впервые ее видит.

– Ну, что будем теперь делать? – спрашиваю я.

Меня очень беспокоят наши дела. Обычно мы зарабатываем деньги моими руками, но дедушка всякий раз начинает психовать. Стоит нам задержаться в каком-то месте, как он говорит, что нас тут слишком хорошо знают, что меня непременно отнимут у него. Когда он начинает психовать, мы садимся в фургон и уезжаем, а это значит, что на новом месте приходится все начинать сначала. Еще это значит, что в Библии у нас не осталось ни одного доллара.

Дедушка откашливается.

– Скоро состоится большой съезд верующих, мне сообщили.

– Вот как?

– Я связался с Монро, он организует.

– Но мне казалось, что ты больше не хочешь иметь с ним дела, разве нет?

– Нищие не выбирают.

Я обдумываю его слова. Да, пожалуй, мы немного похожи на нищих.

– Нужно ехать. Это наш шанс.

– Что-то мне это не по душе.

– Ты и вправду стала слишком независимой. Ты должна слушаться меня.

– Нет. Ты же знаешь, я терпеть не могу больших сборищ. Толпа бесит меня.

Мы постоянно спорим друг с другом. И ничего не можем с этим поделать.

Он расплачивается и идет заправлять фургон, а я, чтобы чем-то заняться, собираю грязную посуду на поднос и несу на прилавок. Там мужчина надевает фартук – он только что заступил на смену.

– Привет, – говорит он. – А у меня что-то есть для тебя.

Он протягивает руку на полку, где лежат бумажные цыплята и запасные солонки, и достает письмо.

– Я знал, что рано или поздно вы заедете сюда. Я помню тебя.

На письме написано: «Для Кармел Мёрси Пэйтрон (девочка, которая всегда носит красное пальто и всегда ходит со стариком-проповедником). Закусочная Сту, Питтсбург, США».

Я хочу сразу вскрыть конверт, но дедушка с улицы машет мне рукой, показывает, что нужно спешить. Я прячу письмо в карман, чтобы он не увидел.

46

Ночью, во время дежурства, люди превращаются в куски плоти, прикрытые тонкими больничными одеялами.

Ночью в больнице начинается особая жизнь. Она напоминает подземное царство: тусклый свет ночников, скрип дезинфицированных половиц под ногами докторов, напряженные моменты кризов, когда персонал и пациенты состязаются со смертью – чья возьмет, покашливание, которое разносится по коридорам, вскрики больных во сне, неожиданные взрывы смеха из комнаты медсестер.

Я предпочитаю работать по ночам. Я лучше чувствую себя в такой обстановке, когда ощущаешь: обыденность хрупка, как яичная скорлупа. Сверни за угол – и от нее не останется и следа.

Все мои поиски не привели меня к Кармел. Они привели меня сюда. Здесь я приобрела репутацию знающей, выдержанной, профессиональной медсестры. Когда я думаю о Кармел, перед глазами возникает образ блестящей иголки: кругом огромный мир, а в нем крошечная иголочка.

Дважды мне показалось, что я видела ее в больнице, краешком глаза.

Однажды она стояла возле кровати безнадежно больного ребенка. Ее голова наклонена к нему, глаза серьезно глядят ему в лицо, руки в карманах красного пальто. В другой раз – в конце коридора, с поднятой то ли в приветствии, то ли в прощании рукой.

Все прочее время она присутствовала как постоянно ощущаемая мной пустота в пространстве, что-то вроде призрака.

Сначала я верила, что мои штудии помогут мне разгадать загадку человеческого существа, понять, как мы зарождаемся, как находим друг друга… живая протоплазма возникает из другой, ранее существовавшей протоплазмы… В результате возник еще один ребенок. Пол зашел ко мне на дежурство сказать, что Люси увезли рожать.

– Она быстро разродится, – произнес он. – В прошлый раз было так.

Его глаза ярко блестели.

Однако, как ни странно, вторые роды оказались затяжными. Я заставляла себя думать о работе, заполняла медкарты, готовила их к утреннему обходу. Но каждый раз, когда в сестринской звонил телефон, кидалась к нему.

Утро уже занималось за окнами, когда Пол снова пришел ко мне.

– Ей пришлось нелегко, – сказал он, под глазами у него залегли черные круги. – Бет, это девочка. Родилась девочка.

– Девочка… – тупо повторила я.

Он протянул руки ко мне, через его плечо я видела тележку с лекарствами, сегодня была моя очередь развозить их, красные и синие пластиковые баночки выстроились рядами. Мне показалось, что из здания откачали воздух, а в родильное отделение выше этажом в прозрачную кроватку подложили бомбу, завернутую в розовое одеяльце.

– Девочка, – еще раз повторила я, и тут мы прижались друг к другу, и смочили шеи друг друга слезами, толком не понимая, это были слезы горести или радости, и те, и другие смешались.

– Пойдем, ты посмотришь на нее.

Я затрясла головой и схватилась за ручку тележки с лекарствами.

– Люси нужен отдых.

– Всего на минутку, прошу тебя. Лучше это сделать сразу. Я хочу, чтобы все было хорошо, Бет. Не надо, чтобы какая-то тень нависла над ней, она всего лишь ребенок.

Ну да, злая волшебница пришла на крестины и наложила на девочку проклятье – вот чего они боятся, в глубине души, конечно. Они хотят заручиться моим благословением.

Люси улыбнулась усталой улыбкой и протянула розового младенца, который спал у нее на руках.

– Познакомься с Флорой, – сказала она.

Я взяла живое тепло в руки.

– Здравствуй, Флора, – прошептала я, и, конечно, никакая это была не бомба, а младенец, обессилевший после тягости рождения. – Будь счастлива, Флора, будь счастлива.

Когда они втроем покидали больницу, я стояла на крыльце и махала им, а потом вернулась к своим заботам, мелким делам: напоить среди ночи лежачего больного, расправить скомканные простыни, вынести судно, чтобы поддержать гигиену и спасти человеческое достоинство.