Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— Выходите, — приказал он супругам, не оборачиваясь. — И прямо к машине.

Может быть, от его тона, а может быть, от того, что наткнулась на оценивающий взгляд компадрона, Меча не произнесла больше ни слова. Спустя несколько секунд Макс убедился, что чета де Троэйе находится рядом и по стеночке уже добралась почти до самой двери.

— Э-э, куда так спешить? — сказал Ребенке. — Время наше немереное.

Я презираю его, потому что знаю как облупленного, подумал Макс. Он — это я сам. При другом раскладе я стал бы точно таким же. Глупо думать, что хорошо скроенный костюм делает человека другим. И уничтожает память.

— Выходите на улицу, — повторил он.

Палец Ребенке переместился еще ближе к ножу. Он был уже в сантиметре от перламутровой рукояти, когда Макс сунул руку в карман, ощутив угревшийся там металл «браунинга». Еще прежде, чем спуститься в вестибюль, он незаметно загнал патрон в патронник, а сейчас сдвинул предохранитель. Из-под низко надвинутой шляпы с живым интересом следили за каждым его движением темные, задумчивые глаза компадрона. В дымной глубине салона граммофон заиграл «Рука в руке».

— Никто никуда не выйдет, — заносчиво сказал Ребенке.

И сделанный им шаг вперед возвещал, что сталь скоро начнет чертить вензеля в воздухе. Он уже запустил правую руку за пазуху, но в этот миг Макс поднял «браунинг» на уровень его лица и направил дуло между глаз.

— С тех пор, как изобрели эту штуку, — сказал он спокойно, — храбрецы больше не требуются.

Он произнес эти слова без высокомерия или бравады — сдержанно и негромко, с доверительными интонациями, как говорят со своими. С теми, к кому обращаются на «ты». И одновременно доказывал, что рука у него не дрожит. Ребенке смотрел в черную дырку дула серьезно. Почти задумчиво. Макс подумал, что он держится как профессиональный игрок, прикидывающий, сколько тузов осталось в колоде на столе. И, вероятно, решив, что осталось их мало, в следующее мгновение отвел руку, так и не запустив ее за пазуху.

— А будь мы на равных, не был бы ты таким смелым, — заметил он холодно.

— Да уж, конечно, — согласился Макс.

Компадрон еще минуту не спускал с него глаз. Потом, дернув головой, подбородком показал в сторону двери:

— Вали.

На лице у него вновь заиграла улыбка. Угрозы в ней было столько же, сколько покорного сожаления.

— Садитесь в машину, — приказал Макс супругам, по-прежнему глядя только на Ребенке.

Простучали по деревянному полу высокие каблуки: Армандо и Меча вышли, а компадрон и не взглянул на них. Глаза его, суля нечто зловещее, но несбыточное, все еще были прикованы к Максу.

— А не хочешь все же попробовать на равных, друг? Нож тебе спроворим. Их в квартале предостаточно… Нож — то, что по руке мужчине.

Макс улыбнулся уклончиво. Почти сочувственно.

— Как-нибудь в другой раз. Сегодня я тороплюсь.

— Жаль.

— Жаль.

Не ускоряя шага, пряча пистолет в карман, он вышел на улицу, с облегчением, с удовольствием вдыхая влажную рассветную свежесть. У входа стоял «Пирс-Эрроу»: горели фары, рокотал мотор, и, как только Макс нырнул внутрь и хлопнул дверцей, Петросси отпустил тормоз, дал газу и с пронзительным взвизгом шин рванул с места. От резкого толчка Макса бросило на заднее сиденье между супругами де Троэйе.

— Матерь божья, — пробормотал еще не пришедший в себя композитор. — Скоротали ночку, нечего сказать…

— Заказывали, помнится, старую гвардию?

Меча, откинувшись на кожаные подушки, расхохоталась:

— Кажется, я в тебя влюбилась, Макс. Ничего, Армандо? Ты не против?

— Да ну что ты. Я сам его люблю.

Прекрасное. Великолепное. Вероятно, именно такими словами следовало определить тело замершей во сне женщины, на которую в полумраке спальни смотрел сейчас Макс. Никакому художнику или фотографу не под силу было бы запечатлеть и верно передать, с каким пленительным совершенством природа вычертила удлиненные линии спины, рук, под точным углом обхвативших подушку, как плавно выточила изгиб слегка разведенных бедер, приоткрывавших тайну естества и продолженных бесконечными стройными ногами. И — как идеальный центр, где соединялись продолговатые линии и округлые контуры, — создала этот затылок, беззащитно открытый высоко подрубленными над ним волосами: прежде чем встать с кровати, Макс прикоснулся к нему губами, чтобы удостовериться, что Меча спит.

Одевшись, он потушил сигарету, прошел в ванную, отделанную мрамором и белой португальской плиткой, и завязал галстук перед большим зеркалом над раковиной умывальника. Застегивая жилет, заглянул в комнату, примыкающую к спальне, в поисках пиджака и шляпы, которые накануне оставил в английской гостиной апартаментов в отеле «Палас», где сейчас под непогашенной лампой, скорчившись на диване красного дерева, как бездомный забулдыга — на уличной скамейке, спал Армандо де Троэйе: спал не раздеваясь, сняв только брюки и крахмальный воротничок, и прочая одежда его была в беспорядке. При звуке шагов он открыл глаза, одурело завозил головой по красному бархату обивки.

— Ты, Макс?.. Что случилось? — еле ворочая непослушным языком, спросил он.

— Ничего не случилось. Хочу забрать колье — оно осталось у водителя.

— Вот правильно. Молодец.

Композитор закрыл глаза и перевернулся на другой бок. Макс постоял еще немного, разглядывая его. Сила его презрения к этому человеку могла сравниться лишь с тем, как глубоко был он изумлен всем, что произошло здесь несколько часов назад. На мгновение ему захотелось избить Армандо — избить без пощады и последующих сожалений, но это, хладнокровно заключил он, не даст никаких практических результатов. Иное занимало и подзуживало его. Совсем недавно, неподвижно сидя над спящей в изнеможении женщиной, он размышлял об этом ином, и воспоминания крутились в голове, как водоворот: поддерживая Армандо, они пересекли холл, и ночной портье вручил им ключ, потом сели в лифт, потом, давясь от смеха и что-то пьяно бормоча, вошли в номер. Потом де Троэйе мутно-водянистыми глазами оглушенного быка смотрел, как Макс и Меча, торопливо и совершенно бесстыдно сбросив с себя одежду, присасываясь друг к другу губами и сплетаясь в объятии, добрались до спальни, а там, не закрывая дверь, сорвали покрывало с кровати, и он овладел женщиной с такой неистовой яростью, что это было больше похоже на сведение давних счетов, нежели на любовную страсть.

Он очень аккуратно, стараясь не шуметь, закрыл за собой дверь и вышел в коридор. Мягко ступая по ковру, глушившему звук шагов, покинул апартаменты де Троэйе, стал спускаться по широкой мраморной лестнице и на ходу обдумывать свои дальнейшие действия. Он соврал композитору: ожерелье Мечи вовсе не осталось в «Пирс-Эрроу». Выйдя из машины перед отелем, он попросил Петросси подождать его здесь и потом отвезти в пансион Кабото, вернул ему пистолет и забрал колье, причем ни Меча, ни ее муж ничего не заметили. У Макса оно и оставалось все это время, и сейчас, ощупывая свой левый карман, он чувствовал под пальцами выпуклость. Он пересек колоннаду холла, легким движением бровей приветствовал ночного портье и вышел наружу, где под фонарем, положив фуражку на соседнее сиденье и откинув голову на кожаную спинку, дремал Петросси — он встрепенулся, когда Макс постучал в стекло.