Жизнь Клима Самгина (Часть 3) - Максим Горький

Из-за угла дома гуськом, один за другим, вышли мужики; лысый сел на ступень ниже Самгина, улыбнулся ему и звонко сказал:

- Городской человек и по табаку слышен. Он - среднего роста, но так широкоплеч, что казался низеньким. Под изорванным пиджаком неопределенного цвета на нем - грязная, холщовая рубаха, на ногах - серые, клетчатые брюки с заплатами и растоптанные резиновые галоши. Широкое, скуластое лицо, маленькие, острые глаза и растрепанная борода придавали ему сходство с портретами Льва Толстого. Самгин предложил ему папироску.

- Аз не пышем, - сказал он, и от широкой, самодовольной улыбки глаза его стали ясными, точно у ребенка.

Заметив, что барин смотрит на него вопросительно, он, не угашая улыбки, спросил: - Не понимаете? Это - болгарский язык будет, цыганский. Болгаре не говорят "я", - "аз" говорят они. А курить, по-ихнему, - пыхать.

Высокий, усатый мужик с бритым лицом протянул руку, говоря:

- Давайте мне, я - курю! Самгин спросил:

- Вы - в Болгарии были?

- Зачем? Нам по чужим землям ходить не к чему, по своей еле ползаем...

- К японцам сунулись, так они нам морду набили, - угрюмо вставил усатый.

- Нет, языку этому меня цыган научил, коновал. Подсели на лестницу и остальные двое, один - седобородый, толстый, одетый солидно, с широким, желтым и незначительным лицом, с длинным, белым носом; другой - маленький, костлявый, в полушубке, с босыми чугунными ногами, в картузе, надвинутом на глаза так низко, что виден был только красный, тупой нос, редкие усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел с папиросы, строго спросил:

- Скажите, господин, правда, что налоги с нас решено не брать и на войну нашего брата не гонять, а чтоб воевали только одни казаки, нам же обязанность одна - хлеб сеять?

Мужик с чугунными ногами проворчал, ковыряя пальцем гнилую ступень:

- Так тебе и скажут!

Самгин кратко рассказал о воззвании кадетской партии; мужики выслушали его молча, а лысый удовлетворенно вскричал:

- Так я же говорил - прокламация!

- Обман, значит, - вздохнул бородатый, а усач покосился на него и далеко плюнул сквозь зубы.

- Не фартит нам, господин, - звонко пожаловался лысый, - давят нас, здешних грешников, налогами! Разорения - сколько хошь, а прикопления никак невозможно исделать. Накопишь пятиалтынный, сейчас в карман лезут подай сюда! И - прощай монета. И монета и штаны. Тут тебе и земство, тут тебе и всё...

Говорил он со вкусом и ловко, как говорят неплохие актеры, играя в "Плодах просвещения" роль того мужика, который жалуется: "Куренка, скажем, выгнать некуда". Когда Самгин отметил это, ему показалось, что и другие мужики театральны, готовы изображать обиженных и угнетенных.

К его удовольствию, усатый мужик оправдал это впечатление: прилепив слюною окурок папиросы стоймя к ногтю большого пальца левой руки и рассматривая его, он сказал:

- Вы, господин, не верьте ему, он - богатый, у него пяток лошадей, три коровы, два десятка овец, огород отличный. Они, все трое, богачи, на отруба выбиваются, землю эту хотят купить.

Он сбил окурок щелчком, плюнул вслед ему и топнул ногой о землю, а лысый, сморщив лицо, спрятав глаза, взметнул голову и тонко засмеялся в небо.

- Ну, чего он говорит, господи, чего он говорит! Богатые, а? Мил-лай Петр Васильев, али богатые в деревнях живут когда? Э-эх, - не видано, чтобы богатый в деревне вырос, это он в городе, на легком хлебе...

Усатый Петр смотрел на него, сдвигая брови, на скулах у него вздулись желваки.

Опасаясь, что возникнет ссора, Самгин спросил, были ли бунты в их волости.

- Это нам неизвестно, - сказал мужик с белым носом, а усатый густо выговорил:

- Тут, кругом, столько черкесов нагнано, - не забунтуешь!

- Бунты - это нас не касаемо, господин! - заговорил торопливо лысый. Конешно, у нас есть причина бунтовать, да - смыслу нету!

Вдохновляясь, поспешно нанизывая слово на слово, размахивая руками, он долго и непонятно объяснял различие между смыслом и причиной, - острые глазки его неуловимо быстро меняли выражение, поблескивая жалобно и сердито, ласково и хитро. Седобородый, наморщив переносье, открывал и закрывал рот, желая что-то сказать, но ему мешала оса, летая пред его широким лицом. Третий мужик, отломив от ступени большую гнилушку, внимательно рассматривал ее.

- Значит - причина будет лень и бунтует - она! А смысл требует другова! Вошь - в соху не впряжешь, вот это смысл будет...

- Эку дичь порешь ты, дядя Митрий, - сказал усатый Петр и обратился к Самгину:

- Это он все для того говорит, чтобы ничего не сказать. Вы его не слушайте, на драную одежу - не глядите, он нарошно простачком приоделся...

- Эх, Петр, напрасно ты, - сказал седобородый уныло, - пришли мы за одним делом, а ты... Лысый перебил его:

- Мы тебя, Петруха, знаем! Мы тебя очень хорошо знаем! Ты - не скрипи...

- И я знаю, что вы - спелись! Ну, и - будете плакать, - он матерно выругался, встал и ушел, сунув руки в карманы. Мужик с чугунными ногами отшвырнул гнилушку и зашипел:

- Солдат, шалава, смутьян он тут из главных, сукин сын! Их тут гнездо! Они - ни богу, ни чорту, всё для себя. Из-за них и черкесов нагнали нам.

- А черкес - он не разбирает, кто в чем виноват, - добавил лысый и звонко возопил, хлопнув руками по заплатам на коленях:

- Нет у нас порядку и - нету! Седой взглянул в небо, раскаленное почти добела, и сказал:

- Быть грозе, - затем спросил Самгина:

- Вы кто будете: адвокат или просто - гость? Это рассмешило лысого:

- Чудно спросил, ей-богу!

Самгин встал и пошел по дорожке в глубину парка, думая, что вот ради таких людей идеалисты, романтики годы сидели в тюрьмах, шли в ссылку, в каторгу, на смерть... Но об этом он подумал мимолетно и как бы не от себя, - его беспокоило: почему не едет Марина? Было жарко, точно в бане, тяжелая, неприятная лень ослабляла тело. В конце дорожки, в кустах, оказалась беседка; на ступенях ее лежал башмак с французским каблуком и переплет какой-то книги; в беседке стояли два плетеных стула, на полу валялся расколотый шахматный столик. С холма, через кустарник, видно было поле, поблескивала ртуть реки, на горизонте вспухала синяя туча, по невидимой дороге клубилась пыль. И снова все так знакомо, ограничено, обычно - скучно все, скучно. Тут Самгин вспомнил, что зимою у него являлась мысль о самоубийстве. Обидная мысль.

Пыль вдали становилась гуще, - вероятно, едет Марина.

Самгин задумался: на кого Марина похожа? И среди героинь романов, прочитанных им, не нашел ни одной женщины, похожей на эту. Скрипнули за спиной ступени, это пришел усатый солдат Петр. Он бесцеремонно сел в кресло и, срезая ножом кожу с ореховой палки, спросил негромко, но строго:

- Значит, царь сам править не умеет, а другим - не дает? Чего же нам ждать?

- В январе снова откроют Думу, - сказал Самгин, искоса взглянув на него.

- Так. Вы - какой партии будете?

Закуривая, Самгин не ответил, а солдат не стал ждать ответа, винтообразно срезая кору с палки, и, не глядя на Самгина, озабоченно заговорил:

- Как скажете: покупать землю, выходить на отруба, али - ждать? Ежели - ждать, мироеды всё расхватают. Тут - человек ходит, уговаривает: стряхивайте господ с земли, громите их! Я, говорит, анархист. Громить просто. В Майдане у Черкасовых - усадьбу сожгли, скот перерезали, вообще чисто! Пришла пехота, человек сорок резервного батальона, троих мужиков застрелили, четырнадцать выпороли, баб тоже. Толку в этом - нет.

Солдат говорил сам с собою, а Клим думал о странной позиции человека, который почему-то должен отвечать на все вопросы.

- Вы, на горке, в дому, чай пьете, а за кирпичным заводом, в ямах, собраньице собралось, пришлый человек речи говорит. Раздразнили мужика и всё дразнят. Порядка до-олго не будет, - сказал Петр с явным удовольствием и продолжал поучительно:

- Вы старайтесь, чтобы именье это продали нам. Сам у себя мужик добро зорить не станет. А не продадите - набедокурим, это уж я вам без страха говорю. Лысый да в соломенной шляпе который - Табаковы братья, они хитряки! Они - пальцем не пошевелят, а - дело сделают! Губернаторы на селе. Пастыри - пластыри.

- Гроза идет, - сказал Самгин, выходя из беседки, - солдат откликнулся:

- Пускай идет, - и со свистом рассек палкой воздух. - Не желаете беседовать? Не надо, - безобидно пробормотал он.

Возвратясь в дом, Самгин закусил, выпил две рюмки водки, прилег на диван и тотчас заснул. Разбудил его оглушительный треск грома, - в парке непрерывно сверкали молнии, в комнате, на столе все дрожало и пряталось во тьму, густой дождь хлестал в стекла, синевато светилась посуда на столе, выл ветер и откуда-то доносился ворчливый голос Захария:

- Ольга, унеси молоко, скиснет! Теперь уж не приедут. Ах ты, господи...

Затем по стеклам дробно застучал град. Самгин повернулся лицом к стене, снова пытаясь уснуть, но вскоре где-то раздался сердитый окрик Марины: