Долгая дорога домой - Александр Афанасьев

Еще ничего не поняли?

Своим поступком шахиншах полностью перевернул всю игру, поставил мне мат в один ход, намертво пристегнул к себе. Громогласно объявив, что акция в Афганистане проведена Россией, – никак не думал, что Мохаммед решится заявить такое, – он переиграл всех нас. Меня в том числе. Теперь я лишен свободы маневра – полностью! Британцы для меня лично теперь злейшие враги, да и Ее Величеству есть теперь о чем написать нашему государю. Весь местный генералитет для меня теперь смертельные враги. Кто-то – тайный враг шахиншаха, а друг моего врага всегда враг. Кто-то – враг из зависти, потому что я получил Звезду и генеральский чин, по сути, просто так. Своим выступлением шахиншах дал им публичную пощечину, негласно обвинив их в том, что они не смогли решить проблему, которую русские решили за час.

Наконец для шиитов, для радикалов – я теперь цель и не более того. Не приведи Аллах попасть к ним в руки живым. Армии они никогда не мстят, потому что армия, это нечто неодушевленное, это все равно, что мстить камню. А вот конкретному человеку – они с удовольствием отомстят.

Можно сказать, что своим выступлением шахиншах Мохаммед подписал мне смертный приговор. Почти гарантированный.

И как хитро это сделал, подлец!

Винить в том, что произошло, следует только себя самого.

– Что вам угодно, сударь?

Пикеринг выпустил еще один клуб дыма, понаблюдал, как тот растворяется в вечернем эфире воздуха побережья.

– Например, поговорить.

– Боюсь, на сегодняшний день я весьма неудачный собеседник.

– Тогда предостеречь.

Мы посмотрели друг другу в глаза – и мне стало ясно, что посол Североамериканских соединенных штатов не так прост, как кажется. Хотя бы потому, что он уже все понял.

– Вам не кажется, что любые предостережения запоздали?

Посол тяжело вздохнул:

– Не кажется, сэр, не кажется. То, что вы успели сделать... не правда ли, этот фарватер положительно нуждается в углублении! Когда я вижу, как танкеры класса Суэцмакс[100] проходят в нескольких сотнях метров от берега, меня просто бросает в холодный пот...

Я скосил глаза. К нам шел сэр Уолтон Харрис.

– Мои поздравления с производством, господин посол, – сказал сэр Уолтон, не скрывая яда в голосе. Яда было так много, что в нем можно было захлебнуться с головой.

– Боюсь, с производством будут проблемы, – откликнулся я.

– Какие же, позвольте полюбопытствовать.

– Позволю. Я являюсь контр-адмиралом флота, причем действующим – и как я смогу принять должность на берегу?

Сэр Уолтон засмеялся. Сейчас мы были квиты – за тот разговор в саду британского посольства...

– Боюсь, сэр, вам придется обосноваться на берегу.

– Уолтон... – заговорил Пикеринг, – тебе не кажется, что объявляют твой любимый танец. Останешься без дамы...

– Да, конечно. Прошу прощения, господа.

А вот дальнейшее стало для меня сюрпризом – североамериканский посол проводил британского взглядом, полным самой лютой ненависти.

– Подлый старый ублюдок... – негромко сказал он.

– Про кого это вы, сэр? – решил полюбопытствовать я.

– Вы поняли. Я готов прозакладывать свою коллекцию шотландских односолодовых, что эта старая тварь приложила руку к сегодняшнему спектаклю. Чувствуется почерк мастера.

– Вы полагаете, что он настолько вхож во дворец? – недоуменно спросил я.

Пикеринг кивнул.

– Не только вхож. Иногда у меня возникают сомнения относительно того, чей же вассал эта страна. Ваш – или британский.

Сказанное было новостью для меня, это могло быть и провокацией, но обдумывать времени не было.

– Вы полагаете?

– Увы. Я говорю только о том, что вижу своими глазами.

– А почему вас это так беспокоит?

– Почему... – Пикеринг смял окурок и запросто сунул его в карман, только североамериканцы так могут, – откровенно говоря, мне не нравитесь ни вы, ни Великобритания. Но кузены раздражают меня куда больше с тех пор, как я поплыл по мутным водам дипломатии. И вы, и они – не хотите играть по-честному.

– То есть?

– Товары. Рынки. Вы ставите торговые барьеры. Не хотите играть с открытыми картами. А мы, североамериканцы, любим честную игру.

– Кто же играет с открытыми картами? Вы видели хоть одну игру, в которой играют таким образом?

– То-то и оно.

– А как быть с доктриной Монро? Разве она не отдает вам целое полушарие?

– В политическом смысле. В экономическом – границы свободны.

– Ошибаетесь. Хотите, докажу.

– Извольте.

– Ваша финансовая система. Ваш вездесущий доллар. Вы создали систему, при которой курсы валют всех стран полушария привязаны к доллару САСШ, а не к другим ценностям, к золоту, например. Или к активам госбанка казначейства. В результате другие страны вынуждены покупать у вас доллары и вести торговлю в долларах. А наши товары заведомо становятся неконкурентоспособными. Потому что на их цену накладываются издержки от валютообменных операций.

– Кто вам мешает послушать нас и открыть свободную куплю-продажу валюты? Мы предлагали вам это неоднократно.

– Заметьте – с предложением доллара как резервной валюты. Хотя он хуже обеспечен, чем рубль. Если открыть рынок для свободных операций с валютой – к нам хлынет спекулятивный капитал. Сейчас тот, кто хочет купить в нашей стране, скажем, предприятие, должен заработать рубли и за них приобрести его. А тогда – он просто придет и купит его за доллары. А кто сказал, что они обеспечены чем-либо? У вас даже казначейство – частная структура.

Внезапно я понял, что совсем отвлекся от мрачных мыслей.

– Спасибо.

– Как говорят в Техасе – будешь должен, парень. Вам привет.

– От кого?

– От дамы. Той, с которой вы познакомились в Лондоне.

– Не припоминаю.

– Отель. Известные события. В Гайд-парке. Не припоминаете?

– Нет.

– Печально. А эта дама надеялась, что вы их помните.

Только этого не хватало...

– А что эта дама помнит еще?

Посол помолчал, перед тем как ответить.

– Много, господин Воронцов. Очень много. Я видел ее совсем недавно, и у нее остались самые теплые воспоминания. Признаться, я был удивлен тем, что вы, русский, столько сделали для моей страны.

– Я это делал не для вашей страны.

– О да, конечно. Для своей. Но враг моего врага – мой друг, не так ли?

Посол Пикеринг протянул свою руку, большую, крестьянскую, крепкую. Немного подумав, я пожал ее – ведь враг моего врага и в самом деле мой друг. Любые союзы складываются из кирпичиков – и я горд тем, что одним из первых положил кирпичик в самое основание фундамента нового союза, который через несколько лет одни будут называть трансатлантическим, а другие – противоестественным.

В конце концов – дипломатию вершат не боги. Ее вершат живые люди.

Чуть повернувшись, я наткнулся на злобный взгляд из зала, от самого витража. Ла Рош, скорее всего, британский посол оставил его вынюхивать. Донесет...

– Осмелюсь дать вам дружеский совет. Здесь вам ловить уже нечего. Уезжайте прямо сейчас. Возьмите машину и выберите не ту дорогу, по которой вы ехали, прибрежную, а через пустыню, да не прямую. Сориентируетесь по карте. И возьмите отпуск, уезжайте на воды. Как минимум на месяц. Пока все ни утрясется.

– Увы, но я не могу этого сделать.

Посол щелчком отправил сигарету вниз, проследил взглядом за полетом маленького огненного метеора. Сигарета упала на мраморные ступеньки, рассыпалась искрами и погасла.

– Как знаете. В любом случае – удачи.

Повернувшись, посол Пикеринг пошел в танцевальный зал.

Первому совету Пикеринга я последовал – и без происшествий добрался до Тегерана. Второму – нет.

3 июля 2002 года

Варшава, царство Польское

Следственный изолятор

Для графа Комаровского революция начиналась здесь.

Без уважения к его дворянскому титулу и к званию поручика лейб-гвардии, его сунули сюда, в ДПЗ[101], который принадлежал Министерству внутренних дел. Спасло графа только то, что по каким-то причинам его записали в книге арестантов как пана Вороша (фамилию-то придумали) и сунули в камеру, где было всего три места, причем одно пустовало. Второе занимал некий пан Юзеф, лысоватый живчик лет сорока, не унывающий даже в тюрьме и постоянно кому-то звонящий по сотовому телефону, хотя в следственном изоляторе сотовых телефонов не должно было быть ни у кого.

Потолки в камере были высокими, койка – в три ряда, пан Юзеф по-хозяйски оккупировал самую нижнюю койку. Граф Комаровский, хоть был и моложе, и сильнее этого пана Юзефа, не имел никакого желания оспаривать уже существующие в камере порядки, а потому молча полез на вторую койку. Блатных правил он не знал, и знать их не желал.

Уже из первых слов пана Юзефа, которые мельком услышал граф Комаровский, стало понятно, кто он такой – мафиози, контрабандист, занимается транзитом бадяжного спиртного из Варшавы дальше, по всей матушке России. Даже в ДПЗ он ни на секунду не оставлял свои дела и сейчас пытался выяснить текущее местонахождение каких-то цистерн, понятно, с чем. По его представлениям, они должны были уже быть на Московской железной дороге, но их там то ли не было, то ли их просто не удавалось найти, загнали в тупики. Пан Юзеф азартно ругался, называл кого-то «курвой блядной», обещал выйти из ДПЗ и всех «поставить на деньги». Под азартный матерок пана Юзефа граф сам не заметил, как заснул – все-таки притомился.