Саламандры: Омнибус - Ник Кайм

Это была маска, подобие человеческого лица — его лица — или, по крайней мере, его половины. Дак'ир взял свежевыкованный предмет в руки. Металл еще жег пальцы. Саламандр, едва ощущая жар, молча подошел к листу кованого серебра примерно метр шириной и три метра высотой, приставленному к стене кузницы. В нем отразился второй Дак'ир. Горящие на эбеновом лике красные глаза уставились в ответ. Однако лицо на самом деле было лишь наполовину черным: вторая половина была высветлена почти добела. Обычная черная пигментация — меланиновый дефект, которым были отмечены все Саламандры, — выгорела. Апотекарий Фугис сказал, что шрамы не исцелятся, так как повреждения затрагивают клеточный уровень.

Дак'ир коснулся обожженной кожи, и выстрел мелты на Стратосе вновь вспыхнул перед его мысленным взором. Смерть Кадая рванула душу. Когда он поднес маску к лицу, из глубины сознания поднялись осколки воспоминаний, похожие на ледышки в спокойной воде: сбор камней в глубинах Игнеи, охота на завротура на Шлаковой равнине, подъем грунта со дна Едкого моря — смертельно опасные занятия, сохранившие, однако, главные воспоминания об отрочестве. Картинки растаяли, словно дым на холодном ветру, оставив лишь укол сожаления. Какой-то частью души Дак'ир ощущал печаль по потерянной прежней жизни, по завершению прежнего существования, до того как он стал боевым братом, когда он был просто Хазоном и сыном своего отца.

Когда прошли годы, полные войны и славы во имя Императора, горящих городов и гибнущих врагов, частицы, хранимые Дак'иром от тех старых воспоминаний, стерлись, уступив место памяти о битвах, о его крещении кровью.

Тяга к прежней жизни — которая, по правде, еще тогда только начиналась — смутила его. Не было ли это нелояльностью или даже ересью — иметь такие мысли? Дак'ир не мог перестать размышлять о том, почему воспоминания преследуют его.

— Я больше не человек, — признался он своему отражению. — Я больше чем человек. Я эволюционировал. Я Астартес.

Маска скрыла его эбеновый лик, оставив обожженную розовую половину открытой. Он попытался на мгновение снова представить себя человеком, но у него не получилось.

— Но если я не человек, могу ли я быть человечным?

Низкий гул открывающихся дверей вторгся в мысли Дак'ира. Он торопливо снял маску и бросил в открытую топку ближайшего горна, принеся в жертву огню. По половинчатому лицу маски потекли серебряные слезы. Она продержалась недолго, опала под сильным жаром и обратилась просто в расплавленный металл.

— Негодный клинок, брат-сержант? — раздался сзади голос Емека.

Дак'ир захлопнул дверцу горна и повернулся к боевому брату:

— Нет, просто обломки.

Емека, похоже, удовлетворил такой ответ. Саламандр был облачен в полный доспех. В отраженном свечении лавовых озер зеленая броня приобрела зловещий фиолетовый оттенок. Емек держал шлем под мышкой, и глаза его неожиданно вспыхнули рвением и энтузиазмом.

— Нас призывают на Прометей, — сказал Емек пару секунд спустя. — Наши повелители сверились с «Книгой огня» и нашли отгадку ларца Вулкана. Ваши доспехи ждут вас в зале рядом, сэр.

Дак'ир обтер с себя сажу куском уже черной тряпки и принялся убирать на место инструменты.

— Где мы должны встретиться? — спросил он.

— На Циндарском плато. Брат Ба'кен присоединится к нам там.

Емек помолчал минуту, пока Дак'ир заканчивал убирать кузнечное оборудование.

— У тебя еще что-то на уме, брат? — спросил сержант.

— Да, но я не хочу показаться неуважительным.

— Говори, брат, — поторопил его Дак'ир.

Емек помедлил, собираясь с мыслями, словно подбирая слова с величайшей осторожностью.

— Перед тем как мы отправились в Адронный Пояс, еще тогда — в Своде Памяти, — я услышал, как брат-сержант Тсу'ган сказал что-то о вашем соучастии в смерти капитана Кадая.

Емек умолк, чтобы оценить реакцию Дак'ира, но тот никак не отреагировал, и Саламандр продолжил:

— Большинство из нас не были там, когда погиб Кадай. И есть… вопросы, которые требуют ответа.

Дак'ир сначала решил сделать выговор боевому брату: допрос своего старшего офицера, в сколь угодно аккуратных выражениях, мог служить основанием для наказания. Но Дак'ир сам велел Емеку говорить открыто и поэтому сам и напросился. Вряд ли за это можно судить Емека.

— Правда в том, брат, что мы все виноваты в том, что касается трагической смерти Кадая. Я, Тсу'ган, все, кто ступил на Аура-Иерон, сыграли свою роль, даже сам капитан. Здесь нет никакой тайны, никаких мрачных секретов. Нас перехитрил ловкий и смертоносный враг.

— Воины-Драконы, — утвердительно произнес Емек в наступившей тишине.

— Да. Изменники знали, что мы придем. Они были готовы, расставили для нас ловушки. Они придерживаются старых обычаев, Емек: око за око, капитан за капитана.

— Но спланировать такую ловушку, это граничит с… одержимостью.

— Одержимый, параноидальный, мстительный — Нигилан воплощает в себе все это и еще много хуже.

— Вы знали его?

— Нет. Я встретил его только однажды — на Морибаре, скаутом седьмой роты, во время своего первого задания. Как и не знал его капитана, Ушорака, хотя тот вышколил своего протеже на отлично в мастерстве обмана и злобы.

— Это тот, что умер на мире-гробнице?

— Да, в кузнице крематория в центре Морибара. Кадай думал, что Нигилан тоже мертв, но, если только мы не столкнулись на Стратосе с призраком, он остался жить — и довольно неплохо, ведомый ненавистью и обещанием отомстить.

— И был он когда-то…

— Одним из нас, да, — закончил за него Дак'ир. — Даже сыны Вулкана небезупречны. Способность предать живет в каждом из нас, Емек. Поэтому мы должны постоянно испытывать себя и свою веру, чтобы избегать соблазнов и эгоистических идеалов.

— А Ушорак?

Лицо Дак'ира потемнело, и он опустил взгляд, точно вспоминая, хотя на самом деле он только слышал о деяниях Ушорака, которые привели его к проклятому вероотступничеству. Это случилось много лет назад, и Дак'ир не был тому непосредственным свидетелем.

— Нет. Он был из другого ордена, хотя позор от этого не становится менее унизительным.

— Нигилан проделал все это, только чтобы отомстить за своего господина… Он, должно быть, очень ожесточен. Нельзя ли как-нибудь реабилитировать его и изменников под его командованием? Бывали случаи, когда изменникам даровали прощение и предоставляли возможность покаяться. Как было с Палачами.

Дак'ир печально покачал головой:

— Это не Бадаб, Емек. Нигилан со своими приспешниками ушел в Око Ужаса. Оттуда нет возврата. Его последний шанс, как и последний шанс Ушорака, был на Морибаре. Они им не воспользовались, и теперь Воины-Драконы — наши враги, не отличающиеся от безымянных кошмаров варпа. Только я не думаю, что у Нигилана на уме была исключительно месть, когда он подстерег нас на Стратосе. Было в его планах что-то еще.

— Почему вы так думаете?

Дак'ир взглянул собрату в глаза:

— Просто такое чувство.

II

Распутье

Бок пронзило болью — Тсу'ган пошатнулся и оперся дрожащей рукой на стену. Черный мрамор холодил ладонь. Постояв минуту, Тсу'ган нашел в себе силы идти дальше. За пеленой почти нестерпимой боли он не заметил, что на стене остался отпечаток руки, от которого пошел пар. Сержант держал путь в зал Реликвий.

Как и многие другие сержанты, он остался на Прометее, ожидая вестей из Пантеона. Все гадали, что же может значить ларец, найденный на «Архимедес Рексе». Кое-кто считал, что, учитывая недобрые времена, ларец мог иметь отношение к месту, где примарх нашел уединение после окончания Ереси. Тсу'ган в этом сильно сомневался. Он был прагматиком, слишком трезвомыслящим, чтобы увлекаться далекими от реальности теориями. Он верил в то, что видел, чего мог коснуться. Он знал лишь один способ решать проблемы: в лоб, решительно и смело. И с таким намерением, пока Пантеон молчал, Тсу'ган созвал собственное собрание. На встречу явились несколько сержантов, которых втайне уведомил Иагон и которых привлекал блестящий пример для прометейца — Тсу'ган и оказываемое ему уважение. Они пришли по его просьбе, чтобы поговорить о «серьезной проблеме» внутри роты. Предметом обсуждения на тайном собрании, которое проходило в одном из немногих и редко используемых общежитий крепости, был Н'келн. Пока Тсу'ган шел по черным мраморным коридорам галереи, в нем снова ожило чувство вины за тайный союз, на которое вдобавок наслаивалось его отношение к смерти Кадая.

Он ждал в полутьме зала. Галогенные светильники были приглушены, в помещение попадал лишь свет снаружи. Они явились, один за другим: Агатон и Екбар первыми, один — суровый и многое повидавший, второй — тихий и задумчивый. Оба они были сержантами тактических отделений, как и сам Тсу'ган. Затем пришел Варго из одного из штурмовых отделений, ветеран многих походов. Де'мас, Кловий и Тифос явились почти сразу за ним. Последним пришел Навим, которому больше всех не нравилось это приглашение. Эти семеро Астартес, все опытные Саламандры, представляли пять тактических и оба штурмовых отделения третьей роты. Не было только сержантов Опустошителей, тех, кто сражался на Стратосе рядом с Н'келном. И конечно, отсутствовал Дак'ир. Он вполне четко показал свое отношение к недавнему назначению капитана.