Мотылек - Поппи Адамс

Артур наклонился ко мне и положил ладонь мне на колено:

– Джинни, мне очень жаль.

Жаль? Жаль, что нас никак не обслужат? Или жаль, что Вивьен в расстроенных чувствах сбежала в Лондон и до сих пор так и не объявилась? Или что ему тоже скоро придется возвращаться в Лондон, оставив меня здесь? Причина могла быть любой.

В конце концов он разъяснил свою мысль:

– Мне очень жаль, что наш ребенок умер.

Наш ребенок? Я больше года настраивала себя на то, что это не мой ребенок. Я постоянно повторяла про себя: «Это не мой ребенок, я не буду его матерью», и скажу честно, я и впрямь ни капельки не ощущала его своим. Ни на одну секунду. Материнский инстинкт так и не возник во мне, не воспротивился необходимости отдать его. Я не чувствовала никакой связи с ним и знала, что он не мой. О биологии как таковой я даже не думала. Я лишь выносила его – именно так, – а теперь Артур говорит, что считает меня матерью мальчика. Вивьен отказалась от него, и теперь он хочет вернуть его мне. Я не собиралась иметь детей и не собиралась принимать на себя тяжесть горя Вивьен, когда ее ребенок родился мертвым. Получается, если бы он выжил, он принадлежал бы ей, но раз он умер, оплакивать его должна я.

Поэтому ради Артура я попыталась стать матерью младенца – но по-настоящему я себя таковой не ощущала. Сидя за столом в «Энджеле», мы дали ему имя Сэмюэл, Артур сделал для него самое дорогое надгробье, которое мог себе позволить, и мы вдвоем смотрели, как его закапывают в землю рядом со свежей могилой его бабушки.

Хотя в то время я не догадывалась, почему Артур так отчаянно хотел, чтобы у его мертвого сына была мать, сегодня, когда я увидела, как его мать прошла мимо него, все изменилось. Меня посетило очень странное чувство: с этой минуты Сэмюэл принадлежал не Вивьен, а мне. Как будто мой дремлющий, призрачный материнский инстинкт разом вернулся к жизни, весь пропитанный желанием жестоко отомстить. Да как она посмела отшвырнуть как нечто ненужное сына, которого я ей доверила?! А если бы Сэмюэл был недоразвитым или увечным, она тоже ничтоже сумняшеся вернула бы его мне?

Я наконец-то поняла Артура и его гнев. Теперь мне ясно, что слова на надгробье «любовь наша от этого не стала меньше» – не просто слова, и относятся они не только к Артуру, но и ко мне тоже. Во мне теперь живет сосущая, опустошающая любовь, которой я никогда не знала раньше, любовь, рождающая чувство, что у тебя забрали часть тебя самого.

Сквозь окно лаборатории я всматриваюсь в серебристую тьму – и вдруг начинаю чувствовать, что он там! А ведь он был там все это время… Я думаю о надгробье из кремня и о неподвижном холмике земли, меня охватывает желание вернуться и подобно дикарке отчаянно разгребать землю ногтями, откопать его, поднять, прижать к себе его одинокие косточки, заявить свои права на него, стать его матерью – и все это лишь потому, что его настоящая мать слишком эгоистична, чтобы считать его своим ребенком.

Мне очень хотелось бы рассказать Артуру о внезапной перемене моих чувств. Ах, если бы можно было поговорить с ним о Сэмюэле, как он того хотел! И что с того, что с этими разговорами я опоздала почти на полстолетия? Но разумеется, после всех этих лет Артур просто не поймет меня. Краткий союз, заключенный между нами и Вивьен, и рождение Сэмюэла теперь для него лишь крошечная точка в долгой истории его жизни, которая вряд ли имела для него хоть какие-то последствия, но я теперь понимаю, что эта точка всегда была главной в наших с Вивьен жизнях, всегда оставалась для нас глубокой ямой, из которой мы так и не смогли выбраться, хоть мы с ней и делали вид, что давно все забыли и ушли за горизонт.

После того как мы похоронили Сэмюэла, я видела Артура лишь однажды. Это произошло спустя пять лет и на том же самом месте: он неожиданно приехал на похороны Клайва. По его словам, он решил узнать, как идут мои дела. Он ничуть не изменился, если не считать того, что женился второй раз.

За тем, как гроб с телом Клайва опускали в яму рядом с могилами Мод и Сэмюэла на кладбище у церкви Святого Варфоломея, наблюдала лишь горстка людей – Артур, две монахини из Анкориджа и я. Монашки сказали, что Клайв сам приближал свою смерть – как раньше он приближал свое безумие.

Вам наверняка показалось бы, что бутылочки, которыми заставлены полки в лаборатории, стоят безо всякого порядка. И они действительно расставлены не в алфавитном порядке – но поверьте мне, расположение их четко продумано и зависит от того, как их использовали. Те химикаты, которые брали чаще всего, размещены там, где их легче всего достать, – примерно так, как расположены буквы и знаки на клавиатуре пишущей машинки. Те, которые часто используют вместе, также стоят рядом, кроме того, бутылочки сгруппированы по функциям – например, необходимые для восстановления окраски крыла или для устранения трупного окоченения экземпляра. Я пробегаю глазами вдоль стены, узнавая те химикаты, к которым я прибегала наиболее часто. Камфара, спирт, борная кислота, бром, поташ, нафталин, карболовая кислота… Мне нравится произносить эти названия. Не стану скрывать, я горжусь тем, что мне известны все эти препараты и их назначение. Мне приятно то, что я специалист и обладаю знаниями, которых нет у многих обычных людей.

Мои глаза переходят на пузырьки, расставленные на верхней полке слева, поодаль от всех прочих. Это полка ядов, анестетиков и жидкостей для умерщвления. Каждая из бутылочек помечена большим белым черепом с костями, некоторые еще и красным треугольником и красными буквами «ОПАСНО – ЯД» на тот случай, если черепа с костями недостаточно, чтобы понять, что за вещество находится внутри: аммиачный раствор анетола, бромид калия, Nuics Vomictincture, перекись водорода, раствор эфира 1,5 на 5 граммов.

Я наблюдаю затем, как мои пальцы пробегают по ряду бутылочек с ядами, очищая их ярлыки от толстого слоя пыли. Теперь пыль покрывает кончики моих пальцев.

Самое удивительное то, что я впервые в жизни по-настоящему чувствую свое «я».

Клайв часто говорил: для того чтобы стать успешным охотником на мотыльков, надо быть специалистом не в одной области, а сразу в нескольких: в биологии, в ботанике, химии, экологии, метеорологии, туризме, а также в латыни.

С мотыльками часто приходится порядком повозиться. Они могут не только питаться разными видами растений, но и обитать в различных средах, в которых эти растения произрастают. Поэтому, охотясь на какую-то моль, необходимо сначала найти нужное растение в соответствующем месте, а для этого надо хорошо знать наиболее неприглядные уголки природы, – например, сухие, закрытые со всех сторон глубокие лощины, где растет крестовник. Скажем, Cyclophora pendularia, которую видели в Дорсете лишь пару раз, водится в небольших количествах только в зарослях бредины в низинных болотах, поэтому, чтобы найти ее, необходимо хорошо знать самые заболоченные части пустыря Эбботсбери и полузаброшенные угодья во влажных уголках долины Блэкмор. Если бы несколько фермеров из этой долины решили почистить принадлежащие им участки, зоны обитания этого вида навсегда исчезли бы.

После того как вы определили, где можно найти мотылька, вам понадобится знание его повадок, чтобы поймать его. Следует ли ловить его на патоку, на световую ловушку или на феромоны? Каждый из этих способов необходимо подстраивать под конкретный вид – учитывать, когда мотыльки летают, какой состав сладкой смеси предпочитают, а также какая сила света наиболее привлекательна для них.

И наконец, поймав мотылька, надо решить, каким образом умертвить его, – а для этого необходимо разбираться в химии.

Вы узнаете, что мотыльки отчаянно цепляются за жизнь. Можно сжимать их тела, протыкать их булавками, даже отрезать головы – они все равно живут. Можно окунуть булавку в азотную, синильную или щавелевую кислоту, каждая из которых смертельна, и вогнать эту булавку в тело мотылька, но если вы неправильно подобрали концентрацию, он может остаться в живых. Каждый из ядов имеет свои минусы – трупное окоченение, вызываемое цианидами, обесцвечивание от аммиака, затвердение крыльев от тетрахлорида углерода, – поэтому универсального подхода не существует.

Тетрахлорид – это аккуратный, быстрый яд, но, как я уже говорила, от него крылья могут затвердевать, так что в некоторых случаях вместо него используется тетрафторид. Но и он не идеален: он может изменить внешний вид экземпляра, в частности его расцветку, и избежать этого можно, лишь предварительно зафиксировав ее. В качестве яда весьма полезен хлороформ, особенно если учесть, что его несложно применять в полевых условиях, однако подобрать нужную дозировку не так уж просто. Если доза слишком мала, хлороформ лишь усыпит моль, если слишком велика – ее тело окоченеет. Щавелевая кислота и цианистый калий смертельны и полезны при работе с более крупными экземплярами. Их можно уколоть непосредственно в брюшко или опустить в пузырек с промокательной бумагой, смоченной умерщвляющей жидкостью, но опять же, если перебрать с дозой, тело мотылька окоченеет. Трупное окоченение всегда было проклятием для энтомологов, фиксирующих пойманные экземпляры: после этого приходилось несколько дней размягчать их посредством отпаривания и специальных растворов. Довольно часто я обнаруживала, что наиболее эффективна комбинация нескольких веществ: чтобы выполнить аккуратное умерщвление, я сначала усыпляю мотылька хлороформом, затем прокалываю его тело с использованием никотина или щавелевой кислоты. Несомненно, для массового умерщвления наилучшим выбором является аммиак – но, как и цианид, он обесцвечивает оттенки зеленого. Для усыпления или умерщвления в полевых условиях подойдут эфир, хлороформ или муравьиная кислота, а измельченные листья лавра, которые вырабатывают синильную кислоту, не дадут телам сильно затвердеть, однако такие листья нельзя собирать в сырую погоду, иначе может развиться ложномучнистая роса. В этом случае синильную кислоту можно получить, добавив несколько капель цианистого калия в винную кислоту и использовав подходящий катализатор.