Дети Барса - Дмитрий Володихин

Наконец он споткнулся мыслями, заметив на лице Садэрат печальную улыбку. Когда-то ему хотелось, чтобы так на него смотрела мать… Корчмарка взяла его ладонь и поцеловала ее.

— Нет, мой мальчик. Нет, Балле. Нет, мой любимый. Я не стану твоей женой.

— Почему, Саддэ?

А маска печальной любви не сходила с ее лица.

— Почему же, Саддэ?

Она могла бы ответить Бал-Гаммасту, что он ни разу не решился назвать ее любимой, что он не спросил, желает ли она сама стать его женой, что через пятнадцать солнечных кругов ей будет сорок пять, а ему всего лишь двадцать девять, к тому же он мужчина… Все это — правда и неправда одновременно. Если б только это, она все равно соединилась бы с ним без колебаний. Ее женская душа, чуткая к странным и почти нечитаемым знакам, которые оставляет для каждого человека судьба, идущая на шаг впереди, предупреждала: мэ ее любимого иная, и с ним не бывать ни покою, ни легкости; сам он когда-нибудь замучается утешать ее; и жена ему, по правде сказать, нужна бы совсем другая. Тоже выходило — и правда, и неправда… Что ж, все равно решилась бы Садэрат. Взяла бы сколько можно ярких красок от их любви, а потом любила бы детей от него… и стала бы ему второй матерью. Простила бы ему как-нибудь всех тех, кого он заведет после нее. Наверное, простила бы. Ведь заведет — нет сомнений. Но отказала Садэрат по иной причине. Есть вещи, которые для мужчины — мелочь мелочью, да и женщина, возьмись она вслух рассуждать о них, никогда не признает, насколько они важны для нее. Как признаться, что какая-нибудь воздушная тень из прошлого оказалась дороже всего мира с его красотами, самой несбыточной любви и твердо обещанного благополучия? Как?

Женская верность — странная вещь. Иной раз переломить ее легче, чем сухой тростник. А иной раз она тверже камня. И кому женщина хранит верность? Мужчине ли? Может быть, она верна двум дням из незапамятного далека, потому что именно в те дни мужчина дал ей, сам не сознавая, именно то, о чем с самого девичества грезило ее сердце? А может быть — сну, пришедшему к ней однажды поутру, когда его рука лежала на ее плече? Или образу, сотканному из высоких слов, праздников и вычурных теней, а потом со случайной точностью наложившемуся на живого человека… хотя бы и не до конца, а лишь на две трети? Лишь Творец знает немые женские тайны.

Словом, была у нее причина. Говорить о такой причине было бы нелепо и неправильно. Она только и сказала Бал-Гаммасту:

— Мне нужен кто-нибудь попроще тебя, Балле.

Впрочем, это тоже было правдой…

…Во второй раз он пришел к ней один. Тоже — в жаркое дневное время, когда все спят под крышей или дремлют на полях в тени, а корчемные содержатели закрывают свои заведения. Явился в бедной одежде. К чему знать всей улице, какой гость зашел к корчмарке Садэрат?

Она молча поставила перед ним сикеру и твердое вяленое мясо, как готовят на Восходе Царства. Оба сидели и молчали. Бал-Гаммаст робел и не решался даже поднять: глаза. Как легко ему было в прошлый раз и шик Худо все получалось сегодня… Наконец он посмотрел на корчмарку. Э! Да ей самой неловко. Ей очень неловко, она прячет глаза, мнет какую-то ветошь в руках. Кто из них двоих, наконец, старше?

— Эй!

Она вздрогнула и взглянула на него. Он взял двумя пальчиками тонкую полоску мяса.

— Ты ведь из Эшнунны, Садэрат?

— Точно, я оттуда, отец мой государь…

— Балле, Садэрат. Балле. Такое мясо делают в Эшнунне. И говорят с птичьими присвистами, точь-в-точь как ты, тоже в Эшнунне.

— Тебе не нравится, как я говорю? Что тебе не нравится?

Тогда он подмигнул ей.

— Мне правится. Кстати, самых красивых женщин Царства, по слухам, тоже делают в Эшнунне. Ты как будто не собираешься со мной спорить?

— Конечно нет, Балле. Это правда…

В тот день она подарила Бал-Гаммасту ощущение всемогущества, столь драгоценное для всякого мужчины. Она кричала и наслаждалась его телом, а он — он прежде всех прочих чувств — гордился… Ведь всю эту радость именно он доставил Садэрат. И лишь неярким фоном к пылающему рисунку гордости звучало его собственное наслаждение.

А привычные посетители корчмы, пришедшие под вечер, расходились кто куда, не найдя хозяйки, и заводили ворчливые разговоры…

…Теперь она отказывается стать его женой. Женщина из дальней и нищей Эшнунны, провинции, которая пожирает гарнизоны не хуже, чем огонь сухую траву… Что ни солнечный круг, то кочевники или, упаси Творец, горцы тревожат тамошних жителей. При отце Бал-Гаммаста Эшнунну отбивали дважды. Еще дважды случалось при отце отца — Донате II. И именно Садэрат — женщина с бедной и Творцом проклятой окраины — отказывается от высокой мэ! Все бунтует в нем перед необходимостью склониться. Она сказала: «Я тебя и так буду любить…» Но нет. Слова, поступки и желания перемешались в голове Бал-Гаммаста. Одно он помнил твердо: как-то сестрица Аннитум объясняла ему: «Упорство мужчины — это так необычно. Мы не можем быть такими. Мужское упорство иногда меняет саму женщину. Ну и решение ее тогда тоже поменяется. Это же понятно».

— Я очень хочу, чтобы ты была со мной, Саддэ.

— Нет. Поверь мне, я тоже хочу этого. Но… нет. И потом, я ведь с тобой. Я никуда не делась.

— Саддэ, а что, если я покажу тебе Царство… от края до края. От джунглей в Стране моря, до чистых полей за каналом Агадирт и полночным валом? Отвезу тебя на эламские базары? Туда приезжают люди из очень далеких стран. Они привозят бирюзу, жемчуг и обсидиан, дерево, узоры которого прекрасней золотого литья, тонкую льняную одежду — хочешь, цвета заката, а хочешь — цвета зарослей над рекой… А если пожелаешь, мы выйдем в море на корабле. Желаешь?

— Балле… — Она заколебалась.

Тут снизу донесся стук в дверь. Была у нее крепкая деревянная дверь, от мужа в наследство досталась; мало кто в квартале мог похвастаться настоящей деревянной дверью — все больше завесы да циновки. Ломился кто-то очень серьезный. Соседи?

Садэрат быстро накинула на себя что оказалось под рукой и зашлепала по лестнице вниз. Бал-Гаммаст присел на ложе. Он не мог появиться перед соседями и ожидал, что Саддэ их угомонит сама. Но нет, голоса внизу не стихали… потом… как будто засов отодвинули в сторону с характерным стуком… позвякивание оружия… шаги… наверх, наверх идут!.. много людей, может быть, пять… или семь… где же Саддэ? Бал-Гаммаст нашарил длинный нож с острым и на редкость прочным лезвием — столичной работы. Сзади глухая стена. Светильники с наптой — тоже оружие. Он не собирался умирать. Негромкий голос:

— Тагат! Ты со своими останься на лестнице. Веди меня, корчмарка!