Карьера Югенда - Ольга Сарник

–Садитесь же за стол! – как сквозь туман, донеслось до моих ушей.

Я во все глаза уставился на неё. Она что, спятила?

– Садитесь, – настойчиво повторила она. И для верности выдвинула стул, давая понять, что не шутит.

Как во сне, я опустился на стул. Взял вилку (вилку!!!). И… не смог, отложил в сторону. Опустил голову. Я готов был провалиться сквозь землю, но она мягко произнесла:

– Мы уже поужинали, простите. Прошу вас, не стесняйтесь. Приятного аппетита, – и неслышно вышла. Вскоре в кухне загремела посуда. Она занялась обычными домашними делами.

Тихо, тепло, спокойно. Век бы тут сидел. Во мгновение ока суп был уничтожен.

Вот это да! Впервые такое вижу! Она готовит не хуже моей мамы! Больно кольнуло сердце. Где она, моя мама, где… все? Живы они, или…? Я отложил ложку и огляделся. В скупом вечернем свете поблёскивали крашеные белой краской стены. На окнах висели белые кружевные занавески и краснели какие-то цветы. Почти как у нас в Дрездене. В углу притаилась кровать с блестящими никелированными шариками, аккуратно застеленная. У стены напротив прочно утвердился массивный платяной шкаф. На маленьком столике у второго окна важно возвышался граммофон. Вот и всё убранство.

Стены украшали не ковры и не картины, а фотографии в ажурных деревянных рамках. В самом центре стены красовалось большое, явно довоенное фото счастливой семейной пары. Её родители, догадался я.

Гречке вот-вот придёт конец. Моей любимой гречке. Мне хотелось продлить удовольствие, задержаться хотя бы на чуток. Об оконное стекло звякнул камешек. Она вошла в комнату, не спеша отворила створку.

–А Коля выйдет? – деловито поинтересовалась улица детским голосом.

Она высунулась в окно, а я, глядя на крупное семейное фото, невпопад спросил:

– Ваши родители? Где они?

– Папа погиб на фронте, мама умерла от голода в Ленинграде, – не оборачиваясь, привычной скороговоркой ответила она. Привычной для неё скороговоркой. Привычной для всех русских скороговоркой. А у меня в глазах потемнело, точно мне со всему маху дали под дых. Кулаки судорожно сжались, сложив пополам алюминиевую вилку. Я выдохнул и бережно расправил её. Аккуратно положил на стол. Тем временем она твёрдо отвечала улице:

–Нет! Коле ещё уроки учить. Приходи завтра после школы.

Затворила створки, обернулась. Но за столом уже никого не было.

IV

Не помню, как ушёл. Я ослеп от слёз и бежал, не разбирая дороги, между низкими деревянными домиками, задыхаясь от ветра и стыда, клещами сдавившего мне горло. Ну почему они меня не убили?! Помню, я споткнулся, упал в траву, и меня рвало.

Очнулся я в каком-то тихом переулке, лицом в жухлой, прошлогодней траве. Я поднял голову. На чёрном небе был чётко выведен серебром тонкий серп молодого месяца. Кричали какие-то птицы. Я не разобрал, какие. Похоже, они ссорились, один нападал, второй оправдывался. Верно, муж с женой… Чёрт побери! Меня же отпустили всего на час! Сколько времени прошло?!

Я вскочил и припустил так, словно за мной гнался сам дьявол. Задыхаясь, я подбежал к нашему бараку, погружённому в мертвецкий сон и молодецкий храп. Огни уже были потушены. Издали барак походил на уродливую каравеллу, покинутую пиратами.

Возле входных дверей, как дикий зверь, метался взбешённый Макс, – я заметил это ещё издали. Макс злобно сбивал хворостиной репейные головки. Пошатываясь, я прислонился к холодной бревенчатой стене и прикрыл глаза. Сердце бешено колотилось, точно я пробежал сорок километров по пересечённой местности с полной выкладкой. Хотя от её дома до нашего барака было не так уж далеко. По фронтовым меркам.

Макс, как рассвирепевший кот, зашипел и выгнулся дугой:

–Ах ты, мать твою молодость! Ты где шлялся? Пьяный, что ли?! Да я тебя…!

Плохое знание русского языка не помешало мне понять нехитрый смысл его восклицаний. Макс, разглядев в свете тусклой лампочки моё лицо, испуганно отпрянул:

– Ш-што? Что такое?

– Простите, – выдохнул я по-русски. – Что я для вас делать?

Видно, что-то новое, доселе невиданное Максом, было изображено на моём лице, потому что он некоторое время изумлённо меня разглядывал, словно не узнавая.

– Рожу сполосни. Как свинья, – буркнул Макс. Он был отходчив, как Дитрих. – И спать иди. Только тихо! – он перешёл на свирепо-свистящий шёпот.

– Спасибо, – прошептал я.

Но Макс уже торопливо шагал в темноту.

Почему он меня не наказал? Он мог сослать меня в штрафную роту. Обязан был! Там настоящая тюрьма. Тюрьма в тюрьме. Почему он этого не сделал?

А велосипед не умер, нет! Всё можно оживить, всё! Кроме людей… какой же я идиот! Я не узнал её имя! Я долго ворочался. Никак не мог уснуть.

V

Так моя прежде никчёмная жизнь обрела чёткие контуры, а главное – цель! Отныне я буду засыпать легко, а просыпаться – с удовольствием! Я знаю теперь, зачем я остался жить.

Во-первых, велосипед. Он вовсе не безнадёжен. Я его починю, вне всяких сомнений. Во-вторых, её имя. Я должен его узнать! В-третьих…

В-третьих, нас угнали за реку строить новый цех тракторного завода. Взамен того, разрушенного в Сталинграде, усмехнулся я.

Хайнц осторожно разбивал киркой кирпичную кладку, затем также осторожно, боясь повредить, сбивал застывший раствор с кирпичей. Мы сами добывали себе строительный материал. Потому что другого не было.

Мне поручили вывозить на тачке строительный мусор и сваливать его в близлежащий мелкий овраг. Предполагалось овраг таким образом засыпать. Я таскал свою тачку по узкой тропинке до оврага и обратно. Интересно, что она сейчас делает? Я ушёл, даже не поблагодарив её. Какое свинство! Я должен её найти! Она такая красивая… Да куда мне до неё! Кто она, и кто – я? Жалкий захватчик – неудачник, военнопленный, рядовой…

Кто-то шёл мне навстречу по узкой, на одну персону, тропинке. Чтобы разминуться, я стащил тачку с тропинки и поднял глаза. Моё сердце радостно затрепыхалось в груди. Коля! Настоящий подарок судьбы! Я поспешно высыпал мусор из тачки прямо на тропинку. Коля остановился, совсем близко, возле этой кучи.

–Здравствуй, – я не узнал своего голоса.

–Здрасьте, – невозмутимо ответил Коля. – Давайте, помогу.

Мы стали вместе складывать мою поклажу обратно в тачку.

–Дай мне велосипед, – настойчиво попросил я. – Я сделать!

– Его не починишь, – Коля для верности помотал головой. – Никто не сможет!

– Я сделать!

Коля равнодушно пожал плечами:

– Хорошо. Я принесу. Куда принести? К вам туда?