Лесная невеста - Елизавета Дворецкая

– Но ты же звала… Ну, мне послышалось…

– Все понятно! – Дивина отмахнулась и обняла белую березку, в тоске приникла к ней. – Что теперь говорить! Сделано дело! Не воротишь. Ох, Кривуша, змея подколодная! Как сказала, так и сделала, чтоб ей ни чести, ни места! Обещала погубить меня – и погубила! Я у нее жениха увела, а она увести не сумела, так другого мне на шею навязала – хочешь, не хочешь, а ступай теперь замуж! Теперь женись, податься некуда! – Она нерадостно усмехнулась. – Ничего не поделаешь.

– Неужели никак… – начал Зимобор и сам сообразил, держа в руке обрывки венка, что теперь – никак. – Да я не знаю, как жить буду! Мне в Полотеск надо ехать! Что же ты… со мной поедешь?

– Да ты сам меня звал! – Дивина с горькой насмешкой покосилась на него. – Или уже передумал?

– Я не передумал! – с досадой ответил Зимобор. – Просто я из дома ушел, потому что… Отец мой умер. А наследство без меня поделили. И возвращаться мне было – только зря позориться. Теперь приходится в другом месте счастья искать. Она мне помочь обещала…

– Все ясно. Если сейчас женишься, то она тебя без помощи оставит. Короче, что в лоб, что по лбу. – Дивина вздохнула. – А мне предсказано, что я погибну, если обручусь. Я обручилась уже когда-то… Очень давно…

Зимобор в удивлении поднял голову. Дивина стояла, прислонившись к березе, и поглаживала белую кору в черных трещинах, а на лице у нее было такое напряженное и задумчивое выражение, будто она пыталась вспомнить давний смутный сон.

– Обручилась? Давно? – Для Зимобора это была новость, и не сказать, чтобы приятная.

– Да. Очень давно. Совсем девчонка была. Жениха в лицо не помню. И кто он был, тоже не помню. И кто родители мои – не помню.

– Как – родители? А Елага?

– Я ей не родная дочь. До двенадцати лет у других жила. Меня при рождении прокляли, обещали, что погибну, когда обручусь. А потом я должна была в лесу пропасть. Но меня увели… Мать меня увела, вещая вила, средняя. К Лесу Праведному. Он мне сказал, что жениха у меня больше нет, что я опять свободна и могу в белом свете жить. Умер, что ли… Не знаю. И вывел меня Лес Праведный обратно к людям, когда всему обучил. Два года назад. С тех пор я у Елаги живу. А больше ничего не знаю. Но только проклятие никуда не делось. И раз уж я опять обручилась, то значит… – Она вздохнула. – Не знаю, что со мной будет.

Зимобор похолодел: из всего услышанного наибольшее впечатление произвело то, что своей глупостью, этим вынужденным обручением он подверг Дивину смертельной опасности. Раньше-то он думал, что ей грозит только утрата ведовской премудрости – потеря обидная, но не смертельная. А все оказалось гораздо хуже.

– Что я должен сделать?

– Пока не знаю. Матушка вернется, может, подскажет что. Или я пойду у Деда спрошу. Уж Дед все знает!

Зимобор помолчал. Дела обстояли хуже некуда – и у него, и у нее. Но почему-то при взгляде на ее фигуру в белой рубахе, прильнувшую к березе, у него светлело и теплело внутри.

– Все равно я рад, что тебя встретил, – сказал он.

– И я тоже рада, – ответила Дивина, не глядя на него. – Это, видно, судьба, а суженого и пешком не обойдешь, и конем не объедешь.

Зимобор встал и подошел к ней, но она отпрянула.

– Нет. Не трогай меня. А то мы оба с этой горы живыми не сойдем. Я пойду, а ты оставайся. Смотри как следует. Сейчас Купала, а тут – священная гора. Может, дадут тебе совет.

– Кто?

– Те, кто знает. Я утром за тобой приду.

Она направилась вниз по склону, по примятой траве, а Зимобор шагнул вперед и остался на том месте, где она только что стояла. Внизу заблестели огни священных костров, зазвучали голоса – начался настоящий праздник. В густеющих сумерках белая рубаха Дивины была хорошо видна, и он следил за ней, пока она не пропала в кустах у подножия. Все было хуже некуда, но он был рад, что все сложилось именно так. И казалось, что это было неизбежно, что все решилось уже тогда, когда он только вышел из леса и увидел впереди себя девушку с русой косой, идущую по тропе от колодца.

Близилась полночь, а в купальскую полночь на горе, где когда-то было святилище, сожженное злой ворожбой, не может быть тихо и спокойно. Сидя на траве под той же березой, Зимобор старался гнать от себя воображаемых чудищ, теребил увядшие цветочные головки в венке и жгуче жалел, что Дивина ушла. Снизу доносились веселые выкрики, шум гулянки, визг, обрывки песен и звуки рожков.

Березы шелестели листвой, покачивали ветками, будто танцевали в лад с отзвуками песен снизу. Казалось, вот-вот они сойдут с места и закружатся, как девушки в хороводе…

И одна из берез действительно приближалась к нему. Зимобор похолодел, но тут же понял, что это не береза, а женщина. На миг показалось, что это его мать, – смутный силуэт точь-в-точь напоминал княгиню Светломиру, какой он ее запомнил. Зимобор вскочил на ноги, сделал несколько поспешных шагов вперед…

Нет, это была не его мать, хотя сходство было очень большое. Не столько лицом, сколько чем-то неуловимым, что вызывает то внутреннее чувство, которое всегда просыпается в ребенке при виде матери. Женщина была рослой, сильной, средних лет, в богато вышитой беленой рубахе, в нарядной красной поневе, с множеством разноцветных бус на мощной груди, с оберегами у пояса. Голову ее венчал старинный убор в виде коровьих рогов.

– Здравствуй, матушка! – первым поздоровался Зимобор, теряясь от недоумения, кто она и что ей здесь нужно.

Может быть, в Радогоще принято проводить по большим праздникам какие-то обряды на священной горе? Да нет, уж очень этого места боятся, да и сама гора выглядела совершенно заброшенной.

– Здравствуй, сокол ясный! – приветливо ответила женщина, и от звука ее голоса – уверенного, доброжелательного – становилось легче на душе, словно одним своим появлением она разрешала любые сложности. – Ну, что же ты натворил?

– Я натворил?

– Ладно, ладно, бранить не буду, знаю, что не со зла! – Женщина успокаивающе махнула рукой. – Тут не ты идешь, а тебя ведут, а началось все давным-давно, ты еще мальцом беспортошным был. Не твой род был проклят, чужой, и не ты решил с чужим проклятием связаться, за тебя решили. Главное, делать-то теперь что? Ты не боишься?

– Нет, – ответил Зимобор, еще не понимая, чего именно он должен бояться.

Рядом с этой женщиной было спокойно, само ее присутствие обещало, что ничего плохого не случится, а из всех бед непременно найдется выход.

– Вот и хорошо. Ты сам-то вроде тихий, а упрямый, потому он тебя и выбрал.

– Кто – он?

– Тот, кто тебе свое проклятие подарил. Не спеши, узнаешь ты его. Сейчас о другом думать надо. Что ты с девицей обручился – это судьба, а от судьбы не уйдешь. И Дева здесь не помешает, потому что это – не в ее власти. Хоть она и злится, а я ей говорю: «Не гневайся, дочка, тебе будущую нить резать, а эта нить из бабкиных рук тянется…» Но только не годится тебе девицу забирать у Деда, пока сам ее защитить не можешь. Дочка моя обидчивая, злопамятная, ты и не заметишь, где какое семечко обронишь, а она такое дерево из него вырастит, что до смерти не выкорчуешь! А делать тебе надо вот что. Уходи из Радогоща, иди в Полотеск, куда и собирался. Дочка обещала тебе помочь, теперь ее обещание – в прошлом, в Старухиных руках, она уже его назад не возьмет. За Дивину не бойся, за ней пока Дед присмотрит. Если ее опять злая судьба в лес занесет, он не даст пропасть. А чтобы тебя живым из города выпустили, надо волхидами заняться. Ты здесь чужой, ты человек непонятный. В тебе оборотня каждый готов увидеть. Я тебя научу, как волхид извести. Только смотри, уходи потом сразу.