Лесная невеста - Елизавета Дворецкая

Как вершина Ярилиной горы, снаружи видимая пустой, за воротами оказалась полной жизни, так и гора, где располагался Радогощ, поразила его пустотой. Города за речкой не было: мыс будто сделался отражением Ярилиной горы в действительности: кочки и рытвины, поросшие травой и кустарником, и никакого признака жизни. Все верно. В том мире, куда он вступил, все отражается навыворот: где в человеческом мире жилье, здесь пустыня. И наоборот.

А может, он просто попал в те времена, когда святилище уже стояло, а город еще не поставили?

Зимобор направился с горы вниз. Кусты бузины шевелились, какие-то темные, мохнатые существа перепрыгивали с одного куста на другой, сильно трясли ветки. Слышался писк, невнятная возня, повизгивание. Зимобор даже не оглядывался, а только смотрел под ноги, чтобы не свалиться в темноте в какую-нибудь яму. Валуны, отмечавшие дорогу к вершине, и теперь указывали путь. Волшебство перевернутого мира сказалось на них – здесь они были уже не черными, а белыми и слегка светились. По их поверхностям перебегали золотые искры, и Зимобор ждал, что из-под валуна покажется белый петушок или белый барашек – знак зарытого клада…

Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше его, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений отсылали болезни. Лихорадка тряслась, качалась, но шаг за шагом подступала ближе к Зимобору. Стуча зубами, она приговаривала что-то обрывистое и почти бессвязное, но жуткое по сути:

А которого человека поймаю,Тот бледен будет, как воск,Дрожать будет, как лист осиновый,Таять будет, как снег у тепла,И живым не бывать…

Зимобор не слишком ее испугался: лихорадка – нечисть бессмысленная. Пока она бормотала и тянула к нему костлявые руки, он нашарил в мешочке с огнивом громовую стрелку – острый кусочек кремня, похожий на стрелу, зажал его в руке, потом громко сказал:

– Марена тебя породила, под бузину посадила, и там место тебе во веки вечные! Из бузины вышла – в бузину ступай!

И бросил в Лихорадку громовой стрелкой. С жутким всхлипом Лихорадка втянулась под корни ближайшего куста, и из-под земли какое-то время слышался приглушенный вой.

Спустившись к подножию горы, Зимобор пошел в обход в сторону леса. Небо светлело, и, хотя до настоящего рассвета было еще далеко, он уже мог разглядеть, куда идет.

Вокруг была прозрачная серая тьма – не ночь, не сумерки, а какой-то особый свет, присущий этому, изнаночному, миру. Зимобор шел, чувствуя, как на каждом шагу раздвигает собой тьму, словно воду, – его тело было здесь чужим, инородным. Может быть, удастся проскользнуть сквозь этот серый воздух, как рыба скользит в воде, – не оставляя следа, ничего не задевая. Как скользят вон те серые плотные тени за толстыми стволами дубов… Чьи-то зеленоватые мерцающие глаза следили за ним украдкой, чей-то тихий шепот летел ему вслед, и кусты в низине дрожали, словно кто-то рвался из них на узкую тропу и все-таки не решался выйти.

В лесу было темнее, но Зимобора окружало странное свечение: мягко мерцали голубоватым светом кусты и деревья, и такое же сияние исходило от темной воды болотного ручья. Зимобор знал, что в настоящем мире местность тут понижается, что тропа вскоре должна превратиться в трухлявую заброшенную гать. Но местность поднималась, тропа оставалась сухой и делалась все шире.

Вот здесь должна начаться гать… Зимобор хорошо помнил череду трухлявых бурых бревен, наводивших на мысль о мертвых телах. У поворота ручья они лежали плотным помостом, а на середине помоста стоял высокий стебель с ярким розовым соцветием-метелкой. Дивина говорила, как он называется, но Зимобор забыл.

С этой стороны мира цветок стоял с таким гордым видом, как будто ему-то и принадлежал весь этот лес. Зимобор замедлил шаг: с цветком захотелось поздороваться, как с хозяином, на пороге дома.

И цветок чуть заметно кивнул в ответ на его неуверенный поклон. Свечение вокруг него было особенно ярким и делало его похожим на горящую лучину.

Гать под ногами превратилась в обычную сухую дорогу, плотно утоптанную и широкую, и вскоре перед Зимобором открылась прогалина. Тропа, на которой он стоял, круто поднималась. Впереди высился холм с бревенчатым тыном на вершине, а на каждом из кольев горела пронзительным огнем пустых глазниц человеческая голова…

Зимобор содрогнулся, по спине продрал мороз, волосы надо лбом сами собой шевельнулись. Перед ним была та самая Волхидина гора, о которой рассказывали нерешительным шепотом и которой никто из ныне живущих не видел. Не видел, потому что той страшной ночью, когда умерла старая волхида, ее жилье провалилось под землю и на месте Волхидиной горы стало Волхидино озеро, окруженное болотами. Но здесь, с изнаночной стороны, гора продолжала стоять, и так же продолжал в ней свое существование зловредный мертвый род, и так же светились призрачным огнем черепа на кольях. Черепа тех, кого волхиды сманили уже в последние десятилетия.

В невольном ужасе Зимобор сделал шаг в сторону, точно сама тропа могла подтянуть его к тыну и утащить внутрь, как язык, высунутый из жадной пасти. Хотелось бежать со всех ног, но Зимобор помнил, зачем явился сюда. Он должен найти ту, которая в облике белой свиньи изувечила Горденю. Идти туда, на гору? Ноги не шли, словно вросли в землю.

Из леса, откуда-то со стороны, донесся обрывок песни. Зимобор прислушался. Та, за которой он пришел, обещала погубить и Дивину… И погубит, если он ее не найдет!

Не показываясь из-за деревьев, обходя поляну вдоль опушки, Зимобор направился в ту сторону, откуда доносилось пение. Здесь тоже имелась тропка, но Зимобор не решался ступить на нее и шел поодаль, настороженно выжидая, не встретится ли кто. Весь лес был полон невидимым движением, но он никого и ничего не мог увидеть.

Стена шепчущих деревьев скрыла от него тын, и стало чуть легче, когда горящие глазницы черепов уже не следили за каждым его движением. Песня слышалась все яснее, но это была совсем чужая песня, и Зимобор не знал ее.

Впереди за деревьями блеснул костер. Зимобор пошел еще осторожнее. Даже огонь здесь был другой: бледный, сизо-голубоватый, с редкими бело-желтыми проблесками. Остановившись за раскидистым кустом лещины, он вгляделся. Возле огня кружились и плясали фигуры. Это были люди – или кто-то, очень похожий на людей. Женские фигуры, молодые и гибкие, с длинными косами, с пышными венками на головах, были очень похожи на тех, кого он привык видеть в каждый весенний праздник… И все же они чем-то неуловимо отличались. Нечеловеческая легкость, гибкость были в движениях пляшущих фигур, но не было в них того открытого, теплого ликования, которое отличает человеческое веселье. И вдруг он осознал еще одну странность. Круг двигался не по солнцу, как водят его люди, а противосолонь. Перед ним были порождения мертвого мира, выросшие под лучами другого солнца, Солнца Умерших[30].