Эпоха стального креста - Роман Глушков

– Эй, амиго! – прокричал мне вслед Гонсалес надорванным и каким-то полубезумным голосом. – Сделай-ка для меня последнее одолжение!

– Какое? – Я обернулся и посмотрел ему в затылок, пытаясь уловить, к чему он клонит.

– Подохни, падаль! – совсем уже истерично проорал Матадор, а затем, едва не упав, развернулся в мою сторону на пятке здоровой ноги и выбросил вперед правую руку...

Я был слишком возбужден всем произошедшим за эти пять минут и потому даже не вспомнил о том, что еще во время штурма Ла-Марвея обратил внимание на кобуру, висящую у Гонсалеса под плащом на поясе брюк. В ней Охотник носил настоящий оружейный раритет – короткоствольный револьвер «бульдог», бесполезный при стрельбе на дальние дистанции, но на близком расстоянии способный оторвать человеку руку. Именно его и выхватил Карлос, хотя хорошо видел, что огневое преимущество явно не за ним...

Мотив этого отчаянного поступка испанца я так и не понял до конца. Наверное, врожденное чувство гордости не позволило бы ему показаться на глаза братьям униженным новоиспеченным предателем и дезертиром. Карлос предпочел смерть – смерть с оружием в руках... Еще один судьбоносный выбор за и без того кровавое утро...

Пожилому Охотнику в расторопности мог бы позавидовать и любой из молодых. Мгновение ока – и его револьвер уже смотрел мне в лицо...

Находись сейчас мои пистолеты в кобурах, и короткая история отступничества Стрелка на этом печально бы завершилась. Но оба «глока» удобно лежали рукоятями у меня в кулаках, а потому я ответил на смертельный выпад Матадора огнем из двух стволов одновременно...

Карлос был еще жив, когда мы с Гюнтером склонились над ним. Он кашлял кровью из пробитых шестью пулями легких и порывался встать, но только беспомощно греб по песку рифлеными подошвами ботинок. Пальцы его шарили по земле, ища оброненный револьвер, а глаза, уже подернутые туманной дымкой, смотрели сквозь нас на затянутое тучами небо.

– Стрелок, – прохрипел Гонсалес, – будь ты проклят навеки, крысиный выкидыш...

– Прощай, Матадор, – ответил я ему, но он уже навряд ли меня понимал. – Ты умер как истинный Охотник. И, амиго, не говори обо мне Господу слишком уж много плохого.

Седьмая пуля в лоб избавила Гонсалеса от предсмертных мучений.

– Проклятие умирающего, – заметил я Гюнтеру, – превосходное пожелание счастливого пути.

– Лучше... не придумаешь, – согласился он.

– Матерь Божия! – донеслись до нас откуда-то из-под «хантера» громкие всхлипывания. – Пресвятая мадонна!..

Магистр Конрад стоял на четвереньках и трясся, словно перепуганная грозой овца, размышлявшая, в какую сторону следует метнуться для пущей безопасности, если торчишь в самом центре открытого загона. Мелкий прыщ, предавший Очищению неимоверное количество душ, теперь и сам оказался в роли молящей о милосердии жертвы.

Мы с Гюнтером переглянулись. Германец, скуксив кислую мину, промолвил:

– А вы уверены, что с него... будет хоть какая-то польза? Может, его это... того?

И большой палец великана прошелся по кадыку.

– Ни в коем разе! – нахмурив брови, покрутил я головой. – Как сказал бы Михаил, нечего раньше времени выбрасывать наш единственный козырь...

...Жаль, что так и не успел проститься с русским. Если кого-то из моих отныне бывших собратьев и можно было называть настоящим братом, то только его. Ну и огребет же он из-за меня неприятностей после того, как все станет известно...

– Наверняка этот козырь... жрет больше нас с вами, вместе взятых, – не одобрявший данный пункт моего плана Гюнтер привел вполне разумный, но не повлиявший на мое мнение довод. – Вот увидите, сами пристрелите его через пару дней...

Завидя, что два свирепых, только что уничтоживших четверть Пятого отряда, включая и его командира, человека шагают к нему, Конрад, не вставая с четверенек, развернулся к нам задом и, если, конечно, можно так выразиться, пополз наутек, ежесекундно озираясь через плечо.

– Один момент, ваша честь, – остановил я магистра, наступив на край волочившейся по земле полы его балахона. – Прошу обратить внимание – вы удираете совершенно не туда. В той стороне залив Сен-Мало. Нет, хотя, возможно, ваша честь – превосходный пловец и я зря беспокоюсь...

– А?.. Что?.. – Конрад продолжал шлифовать коленями песок, но, удерживаемый моим ботинком, не смог продвинуться ни на йоту. – Отпустите меня, я уже ухожу. Я ничего не видел, и меня здесь не было. Вы не знаете магистра Конрада, магистр Конрад не знает вас...

– Увы и ах, мой плохо питавшийся в детстве друг, – горестно вздохнул я, – вынужден вас огорчить – вы едете с нами.

– Что вы, что вы, – нервно захихикал едва живой от ужаса коротышка, – в джипе меня укачивает, и я заблюю вам все сиденья...

– Нагадишь – заставлю подлизать языком! – Гюнтер сел перед ним на корточки. – Помнишь меня, малорослый ублюдок?

– Как же, как же, – затряс подбородком Конрад. – Вы есть тот самый разлюбезнейший брат Гюнтер, что некогда нашел мою утерянную по рассеянности печать!

– Гляди-ка, не забыл! – осклабился громила. – Я ползал перед тобой на коленях, роясь в дерьме словно... навозный жук!

– Не утрируйте, милейший, – магистр предпринял попытку отступления задним ходом, но огромная рука германца уже крепко держала его за капюшон балахона. – Вспомните-ка: там ведь была очень даже чистенькая и зелененькая травка...

– Это не меняет сути! – Гюнтер встал, приподнял за собой вырывающегося Конрада и занес свободную руку для затрещины, что при сравнении габаритов обоих вызывало серьезные опасения. – Сейчас я тебя самого... утрирую как Господь черепаху!

– Даже не думай, Гюнтер! – пригрозил я германцу. – Ну-ка опусти его честь на землю, и проваливаем отсюда поскорее – время нам не союзник!

Гюнтер разочарованно поморщился и разжал пальцы, отчего Конрад вновь воткнулся локтями и коленями в песок.

– Жаль, – пробурчал германец, все еще не сводя хищного взгляда со сжавшегося коротышки. – Давно хотел это сделать... Скажи спасибо брату Эрику, мелкая сволочь...

– Ваша честь, – снова обратился я к Конраду. – Прошу вас, не вынуждайте нас к насилию – пройдите в «хантер»...

– А может быть, все-таки отпустите? Смею повторно вас заверить, что буду лишь никчемной обузой! – В глазах магистра было столько мольбы, что она растопила бы сердце самого Циклопа. Но только не наши...

– Ни в коей мере, ваша честь, – опечалил я Конрада. – С нами вам суждено будет исполнить самое важное дело в жизни, а именно: наконец-то по-настоящему спасти ни перед кем не виноватые чистые души. Я бы гордился на вашем месте.

– А можно, я лучше помолюсь за них где-нибудь здесь, в уединении?

– Нельзя! – рявкнул Гюнтер. – Резче отрясай свои тряпки и бегом марш в «хантер»!

До Конрада наконец дошло, что вляпался он по-крупному. Но ни ныть, ни снова перечить бедолага не стал, а лишь потупил взор и поплелся выполнять данный ему приказ. А пока он брезгливо выколачивал песок из складок балахона, мы с Гюнтером собрали все лежавшее на берегу оружие.

Через двадцать минут мы были далеко от места кровавой утренней трагедии. Петляя по узким проселкам, наши «хантеры» (Гюнтер вел джип Пятого отряда, а на заднем сиденье у него болтался связанный для проформы магистр Конрад) неслись в заранее оговоренном нами направлении – на юг к Ренну, – стараясь побыстрее скрыться от ставших ненавистными для всех нас холмов.

Кэтрин, держа малыша на коленях и, успокаивая двух других детей (да и себя в том числе), без умолку повторяла одну и ту же фразу: «Все нормально. Все теперь будет в порядке...» Изредка она посматривала на меня через зеркало заднего вида, но не смела нарушить приказ, который я отдал ей перед тем, как сесть в машину. Он был лаконичен и емок: «Заткнись! Обо всем позже!»

В голове моей все еще эхом стояли выстрелы, хотя времени с того момента прошло достаточно. Это было странное и пугающее состояние – осознавать то, что у тебя нет больше будущего, о каком ты мечтал всю свою сознательную жизнь. А что и оставалось на его опустевшем месте, так это только слабенькая, подобная тщедушной осинке под вековыми сосновыми кронами, надежда, живучести которой воистину не было предела...

– Как зовут младшего? – снова встретившись с Кэтрин в зеркале взглядами, спросил я.

– Ален, – отозвалась она и усадила мальчика поудобней, видимо, разминая затекшую ногу.

Услыхав, что речь идет о нем, Ален перестал смотреть в окно и, насупившись, принялся наблюдать за мной – злым дядькой-Охотником, которых так не любил его папа. Я же обернулся и постарался как можно приветливее ему улыбнуться:

– Привет, Ален. А меня зовут Эрик. Если не возражаешь – дядя Эрик...

«Нужен мне такой дядя!» – выражало личико малыша, но несмотря на это он еле слышно произнес:

– Привет, дядя Эрик...

Как сказал недавно Вацлав – единственная радость за последнюю пару суток...