Родственные души в Сеуле - Сьюзан Ли

вычеркивать людей из своей жизни, чтобы они не причинили тебе вреда. Ты оттолкнула меня и даже не оглянулась. Ты пытаешься проделать то же самое со своим отцом. Знаю, Ханна, мы доставили тебе огорчение. Но твой отец жив и здоров. Это я уже никогда не увижу своего отца.

Слова Джейкоба ранят слишком сильно. Это не шуточные порезы. Это кинжалы, пронзающие меня насквозь. У меня больше нет сил это слушать. Я поворачиваюсь, чтобы вылететь из комнаты.

Но Джейкоб бросается к двери и преграждает мне путь.

– Уйди с дороги! – кричу я. Мне все равно, что это может кто-то услышать. Меня не волнует, слышит ли меня Джин Хи, наши мамы или вся чертова улица. – Отвали! – ору я.

– Мне жаль. Черт, Ханна, прости.

– Убирайся с дороги или, клянусь богом, я расцарапаю тебе лицо, а ты попробуешь объяснить это своему чертовому руководству. – Ярость кипит во мне, вырываясь из каждой поры. Я слишком зла, чтобы позволить себе чувствовать боль. Мне просто нужно уйти.

– Ханна, остановись, пожалуйста, остановись, – умоляет Джейкоб. Он хватает меня за руки, и что-то в его глазах заставляет меня замолчать.

Я перестаю кричать, перевожу взгляд на пол и тяжело дышу.

– Мне жаль. Клянусь, я не это хотел сказать. Ты настоящая. Это я фальшивка. Да, я забыл, кто я на самом деле. И это пугает меня до чертиков. И я вымещаю свой страх на тебе. Боже, я ублюдок. Мне очень, очень жаль, – говорит он, опустив голову.

Слезы заливают мне глаза.

Проходят секунды, может быть, минуты, мы не говорим ни слова. Мы не смотрим друг на друга, слишком стыдно смотреть в лицо тому, кому причинил такую боль.

А потом Джейкоб, наконец, отпускает мои руки. Я отстраняюсь. Его прикосновения обжигают меня. Но он тянется снова, обхватывает своими длинными пальцами мое запястье, притягивает к себе. Я не вырываюсь, но и глаз на него не могу поднять. Его слова до сих пор звучат в моей голове. Даже несмотря на то, что его руки меня обнимают, я одинока.

– Давай не позволим повториться истории, когда сначала чувствуешь обиду, а потом наносишь ее другому. Это стоило нам стольких лет размолвки, а я больше не могу без тебя.

Я собираюсь немедленно возразить. Звучит слишком наигранно, такая честность после такой боли. Но я знаю, что он прав. Слезы снова наворачиваются на глаза, я зажмуриваюсь, прячу соленые капли, прежде чем они потекут по щеке.

– Просто поразительно, что мы перестали понимать друг друга, как раньше. И все равно ты, признаюсь, знаешь меня лучше, чем кто-либо другой, но…

– Мы изменились, – говорю я.

– Да, мы изменились, – соглашается он. – Но, чтобы ты знала, Ханна, мне очень нравятся твои волосы. Я не понимаю, как я посмел упрекнуть тебя, как будто это какой-то недостаток.

– Ну, чтобы ты знал, Джейкоб, мне тоже очень нравятся мои волосы, и я не нуждаюсь в твоем одобрении, – говорю я.

Он крепче сжимает мою руку, и я чувствую, как он кивает.

– Задира, – шепчет он. Я не уверена, говорит ли он это себе или чтобы я услышала. Но я приму это на свой счет. Он отпускает меня и откидывает голову назад, на лице улыбка, все черты его персонажа исчезли.

– Я должен почаще напоминать себе, что мы уже не те четырнадцатилетние и не пятнадцатилетние подростки. За последние три года, когда каждый из нас жил своей жизнью, мы приобрели какой-то опыт, – говорит он. – И у нас накопилось столько горьких обид, что теперь, когда нам не удается справиться со своими чувствами, мы невольно выплескиваем гнев друг на друга.

– Знаешь, если ты решишь порвать с актерским ремеслом, тебе следует стать психотерапевтом. – Я вырываюсь из его объятий и сажусь на кровать. Он следует за мной, садится рядом и крепко прижимает меня к себе.

Я снимаю его руку со своей талии и кладу ее себе на колени.

– Джейкоб, мне очень жаль, если мои резкие слова об отце отозвались в тебе такой болью… Я всего лишь разочарована в отце, а ты своего потерял. Прости, я… я вела себя, как законченная эгоистка. Меня не было рядом с тобой, когда умер твой отец. Да и теперь я как будто не рядом. – Я проглатываю стыд.

Он целует меня в голову.

– Спасибо, что сказала это. Но я в порядке. И если мне нужно будет поговорить с кем-то об этом, я знаю, что могу поговорить с тобой. Мы пережили наше горе вместе с мамой и Джин Хи, это нас еще больше сблизило. Последние годы мы очень поддерживали друг друга.

Я так рада, что у него была семья, которая помогла ему выстоять. Но какой тяжелый груз лег на его плечи! Теперь он отвечает за благополучие своей семьи, и эта ответственность, скорее всего, и заставляет его вернуться в Корею.

– Конечно, мы оба здорово изменились. Но ты по-прежнему самый умный, самый верный и… самый упрямый человек из тех, кого я знаю, – говорит он.

– А ты по-прежнему самый милый, веселый и добрый человек из тех, кого я знаю, – отвечаю я.

Он наклоняется и целует меня в губы.

– Джейкоб, я не всегда могу читать твои мысли, как думала, когда мы были детьми. Но мне все еще кажется, что я знаю, кто ты на самом деле, – говорю я.

Он кивает.

– Я не пытаюсь указывать тебе, что делать. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Не уверена, что работа и жизнь, которой ты живешь, приносят тебе удовлетворение. – Я вздохнула. – А впрочем, ты прав. Ты меня тоже знаешь. Может быть, я и сама играла какую-то роль, только не перед камерами, как ты. Я тоже не была счастлива, могу это признать. Но с твоим приездом и нашей восстановленной дружбой я этим летом словно обрела часть себя, которой мне так недоставало. Впервые за долгое время я чувствую себя в своей тарелке. И честно могу сказать, я счастлива рядом с тобой.

Не знаю, почему я так легко во всем ему признаюсь, но слова текут из меня сами собой. Я должна сказать ему главное, прежде чем он уедет… А это может произойти уже завтра.

Я жду, мое сердце сжимается. Надеюсь, он скажет мне, что я тоже делаю его счастливым.

Джейкоб щурится, словно от невыносимой боли.

– Я лишусь средств к существованию. – В голосе его звучит тоска. – Я потеряю все, если не буду Кимом Джином Соком. Вот кто я. И это все, что у меня есть. Без толпы поклонников, – он колеблется, открывая глаза, – никто не будет